Берег Стикса

Римма оставила работу в магазине. Теперь у нее было слишком много работы с людьми, нуждающимися в помощи. Римма никогда не брала с тех, кому смогла помочь, непомерных денег — она ничем не напоминала тех мерзавцев и шарлатанов, которые были рады нажиться на чужой беде. Ей платили, сколько могли — и этого хватало на то, чтобы жить и помогать. Римма была вполне счастлива — до того октябрьского дня, когда Антон привел в ее дом девушку по имени Лариса.

Девушка Римме не понравилась. Антон был милым мальчиком, учеником Риммы, чистой душой, ради него Римма стала разговаривать с его знакомой, но только — ради Антона. Эта девица курила, а Римма не переносила табачного дыма. Но не в том беда — Лариса оказалась скептиком, холодным циничным скептиком, скептики обычно не посещали жилища Риммы. У девицы была отвратительная манера усмехаться, когда при ней говорили о вещах, недоступных для ее примитивного приземленного сознания. Она спорила с Антоном по поводу возможности вступить в контакт с умершим. Ее скепсис нарушал вибрации астрала. Вдобавок, как выяснилось, этот ее умерший был при жизни рок-музыкантом, наркоманом, окончившим земные странствия от передозировки. Грязным грешником и самоубийцей.

Девице этот человек был не сват, не брат — даже не жених, так, непонятно кто — любовник? Римма никогда не связывалась с такими мерзкими вещами. Но насмешки Ларисы задели Римму за живое — она все-таки согласилась принять от духа, если удастся до него добраться, потустороннее послание.

Напрасно согласилась.

Откровения всегда приходили с экстазом и оканчивались состоянием умиротворенного покоя от хорошо сделанной работы. Письма усопших всегда были ясны, членораздельны, конкретны — и неоспоримо доказывали присутствие за спиной Риммы астральной сущности, улыбающейся покинутому миру. Но не в этом случае.

Откровение пришло, как... даже затруднительно было описать ощущение. У Риммы осталось такое чувство, что темная сущность напялила ее на себя, как некую живую оболочку. Впервые Римма попыталась сопротивляться вторжению — но монстру из астрального мира все было нипочем. Он нацарапал ее рукой несколько грубых невразумительных слов и выбрался из Риммы, как из трамвая, оставив после себя головную боль, тошноту и раздражение.

А девица искусно изобразила усталое недоверие — но Римма заметила, как засветились ее глаза и вспыхнули щеки. Римме захотелось стребовать с нее плату за сеанс, которая могла бы хоть отчасти компенсировать отвратительные переживания — и помешала это сделать только профессиональная гордость. Антон говорил, что Лариса считает любого экстрасенса обычным вымогателем денег — так вот же, я провела этот гадкий эксперимент бесплатно! Получите вашего потустороннего бандита — и распишитесь.

Но когда Римма в очередной раз общалась со своим астральным наставником, он заговорил с ней строго и холодно.

— Ты впала в гордыню, — сказал он. — Ты считаешь себя вправе судить людей, не зная обстоятельств их жизни.

— Мне жаль, — пробормотала Римма.

— Этого мало для искупления, — изрек наставник и белое сияние окружило его голову. — Ты осудила девушку, попавшую в большую беду. Разве ты не ощутила, на что способна тварь, которая побывала в твоем сознании?

— Ощутила, — прошептала Римма. Она начала понимать.

— Девушка находится под властью демона, — продолжал наставник. — Она не может порвать узы, ставшие крепче после его грязной смерти. Разве не твой долг — помочь ей освободиться?

И Римма осознала все до конца.

Лариса не была плохой сама по себе. Ею управляли силы тьмы. Она, как марионетка, не могла порвать незримые нити связи с адом. Долг Риммы заключался в помощи людям — и она принялась помогать Ларисе.

Несколько месяцев она, когда ее астральный наставник напоминал ей, ставила заслоны на пути тварей из ада. После обряда Римма звонила Антону, который был, похоже, Ларисиным приятелем, и просила его при первой возможности справиться о самочувствии его знакомой. Антон сообщал утешительные новости. С Ларисой все было хорошо. До самого последнего дня.

Наставник пришел к Римме во сне. Была полнолунная ночь.

— Я снова хочу говорить о девушке по имени Лариса, — сказал он из белого свечения.

— Что-то случилось? — спросила Римма встревоженно, потому что уже обо всем догадалась.

— Демон сломал щит, — молвил наставник. — Он может вот-вот завладеть ее душой. Ты должна принять меры.

— Я должна, — прошептала Римма истово.

— Зло должно быть уничтожено, — голос наставника раздался в ее голове колокольным звоном.

— Зло будет уничтожено, — прошептала Римма, как клятву.

Проснулась она совершенно умиротворенной. Она знала, что делать.

Ларису разбудило солнце, бьющее прямо в лицо.

Она несколько минут лежала в постели, не открывая глаз, нежась, наблюдая за плавающими под опущенными веками цветными пятнами и рассыпающимися искрами, потом потянулась и села.

С постели в окно было видно только небо, такое ослепительно голубое, такое хрустально ясное, какое бывает только на излете зимы, когда весна еще не идет, а лишь предчувствуется. Лучшая зима — это март, подумала Лариса. Еще свежо, но уже светло.

Она с удовольствием поднялась с кровати. Во всем ее теле была звенящая легкость, легки и прозрачны были и мысли, даже вечные оппоненты внутри Ларисиной души временно примирились и наслаждались безмятежным покоем. Лариса нежно взглянула на кресло, развернутое к кровати. Ты развернул его? Или я? Не вспомнить...

Что это было? Если сон — то чудесный, замечательный сон. Если это и вправду приходил твой дух, наяву — у-у, это еще лучше, чем любой сон. Что бы это ни значило — что ты скучаешь по мне, что зовешь к себе, что пытаешься сквозь несокрушимый барьер смерти докричаться и сообщить, что все еще любишь меня — все равно, все равно прекрасно.

Все, что связано с тобой — все, все прекрасно!

Лариса напевала, готовя завтрак. Боль, тоска, тяжелая память — все ушло из души. Надо было воспользоваться мгновением блаженнейшего отдыха.

Лариса пила кофе, когда зазвонил телефон.

Лариса сняла трубку и услышала голос Антона. Ох уж эти школьные товарищи...

— Алло, Лар, привет, как ты?

— Лучше всех, — промурлыкала Лариса. — Чудесно и замечательно, замечательно и чудесно. А ты?

— Лар, ты очень занята?

— О, очень. Я предаюсь грезам и мечтам. А что?

— Лар... — Антон замялся. — Можно напроситься кофейку попить? А? Или нет?

О, мой застенчивый герой. С тех пор, как — лет уже пять или шесть назад — Лариса выяснила с ним отношения, едва избежав рукоприкладства, Антон не пытался напрашиваться на кофеек сам. Что это с ним?

— Ты извини... надо поговорить...

— Конечно, — а почему это мне отказываться? Мне тоже хочется поговорить. О Вороне. А ты уж точно не сочтешь, что я сошла с ума. Ты же веришь в потустороннюю ахинею. — Только приходи пораньше. Прямо сейчас приходи. Я вечером работаю.

— Хорошо, пока, — сказал Антон ожившим голосом и повесил трубку.

Лариса подмигнула собственному отражению в зеркале. Ей было весело.

Антон зашел минут через двадцать — примерно столько времени и требовалось, чтобы дойти от дома Антона до дома Ларисы. Школа, где в свое время они оба учились, находилась примерно посередине. Ну-ну. Всегда готов к услугам — кормят-то мама с папой, сам себе на карманные расходы зарабатывает своими дурацкими гороскопами, свободного времени море... та еще работенка для мужика.

Лариса открыла дверь. Усмехнулась, посторонилась, пропуская Антона в квартиру.

До чего же он все-таки был забавен! Тошечка-астролог. Вероятно, его ухоженные волнистые волосы и аккуратная бородка вместе с приподнятыми бровями и правильными, даже слишком правильными чертами подчеркнуто одухотворенного лица и напоминали кому-то с извращенной фантазией Христа в молодости, но Ларисе, далекой от подобного богохульства, Антон напоминал печального спаниеля. Под длинным светлым пальто Антон носил какую-то хламиду золотисто-коричневого цвета, из-под которой торчали бархатные брюки. Китайские деревянные четки болтались на его костлявом запястье, а от одежды сильно пахло сандалом.

Прелесть, что за мальчик, думала Лариса, глядя, как Антон снимает надраенные ботинки и ищет глазами отсутствующие тапочки. А вот и пойдешь по моему пыльному полу в своих чистых носках. Потому что постесняешься спросить. А я тебя не понимаю. Вот такушки.

И он действительно пошел в носках. Уселся на табуретку и поджал ноги, явно думая, что Лариса этого не замечает. Лариса насыпала свежемолотого кофе в турку.

— Ты очень хорошо выглядишь, — мрачно сказал Антон, глядя на старый плакат, прикрепленный булавками к обоям: с него юный Ворон в шипастой и кожаной рокерской сбруе улыбался, обнимая гитару. На шее — стальной скарабей на широкой цепочке. Его команда звалась "Жук в муравейнике".

— Ты мне или Ворону? — спросила Лариса, дожидаясь, пока кофе дойдет.

— Конечно, тебе. Знаешь, я жутко рад, что ты выбираешься из депрессии. И что снова улыбаешься. Это очень хорошо, потому что при существующем положении вещей силы тебе понадобятся.

— А что, — развлекалась Лариса, — звезды Сад-ад-Забих противостоят созвездию Водолея?

— Лар, я серьезно.

Лариса выжала в чашку с кофе кусок лимона, добавила ложечку меда — придвинула угощение Антону. Улыбнулась.

— И я серьезно. Я верю. Я заранее под всем подписываюсь. Я становлюсь медиумом, как ваша сумасшедшая Римма. Причем я — круче. Я сегодня разговаривала с Вороном.

Антон поперхнулся первым глотком кофе и закашлялся. Лариса с самым услужливым видом похлопала его по спине.

— Ты — действительно серьезно, что ли? — спросил Антон, отдышавшись.

— Я серьезно, и ты серьезно, и мы серьезно оба. Тошечка, Ворон приходил этой ночью. Объяснил смысл этих Римминых каракулей и на гитаре мне играл.

Антон смотрел на Ларису, и глаза у него были, как блюдца, а кофейная чашечка стояла на столе совершенно неприкаянно.

— Ты меня обманываешь, — пробормотал он наконец. — Не может быть.

— Ну почему, — Лариса отпила кофе и со вкусом откусила печеньину. — Почему великая Римма или великая Ванга могут прозревать будущее и общаться с духами, а я — нет? Чем я хуже?

— Ты не просветленная, — лицо Антона даже сделалось строже на пару мгновений. Этакий страж Истины, скажите пожалуйста. — Ты... Да ты не говорила бы таким тоном, если бы с тобой это действительно случилось. Не может быть.

— Да почему?

— Когда к обычным людям являются мертвые, они заикаться начинают. И это еще — по меньшей мере, а ты так об этом говоришь, будто твой Витька к тебе с концерта заскочил.

— Не исключаю такой возможности. Не знаю, дают ли концерты в тонком мире, но если дают, то, может быть, и с концерта. И играл замечательно. Тошечка, он играл замечательно! И был мил, мил невероятно.

— Погоди, погоди... он... как дух может играть на гитаре, ты понимаешь, что говоришь? Он был как сгусток эктоплазмы? Да?

Лариса рассмеялась.

— Как ты себе это представляешь — Ворон и сгусток чего-то там? Да он просто вошел и сел. И сидел со мной полночи. Разговаривал и играл для меня. А что такое эта твоя плазма — я понятия не имею.

Антон нахмурился и скрестил руки на груди.

— Все понятно. Я должен тебя предостеречь, Лариса. Римма права. Она звонила мне сегодня, сказала, что твоя душа вся окутана темным облаком. Я просто занервничал. Я даже посмотрел твой гороскоп — а там у тебя сущий кошмар. Ты не сердись, ладно? Просто теперь я понимаю, что Римма имела в виду.

— А я вот — нет.

— Слушай, пожалуйста, выслушай серьезно. Духи в таком виде смертных не навещают. Это был демон.

— О, круто. Значит, Ворона повысили.

— Лар, ну пойми! Тут же душа в опасности, твоя душа! Знаешь, визитеры из...

— Мест, не столь отдаленных?

— Да не перебивай одну минуту! Гости из...

— Чтобы сердцу легче стало, встав, я повторил устало: "Это гость лишь запоздалый у порога моего, гость — и больше ничего"...

— Лар, я...

— Каркнул Ворон: "Never mor!"

— Лар, ну как ты можешь...

— А ты как можешь, Антон? Демон, да? Ну чего там — давай уж сразу Молох, Люцифер и Азраил. И Волан-де-Морт заодно. И все — за моей душой. А почему это ты и твоя Римма так заботитесь о моей душе? Может, я сама разберусь?

Антон встал.

— Лар, прости, у тебя, кажется, не так уж много друзей?

— Да, правда, — ответила Лариса, тоже вставая. — Не так уж много... осталось... в толстом мире. Правда. И что?

— Да то, что до твоей депрессии никому нет дела, и до твоей души никому нет дела. А человек иногда нуждается в помощи...

— О, свыше?

— Лар...

— В помощи, значит? — Лариса вдруг почувствовала, что постепенно начинает выходить из себя. Утренней свежей легкости — как не бывало. — В помощи? А где вы с Риммой были, когда я действительно по стенам шарилась от боли и думала, как бы ухитриться вены не вскрыть? Когда аптечку в мусоропровод спустила, чтобы таблеток не нажраться? Я тебя не упрекаю в том, что ты тогда не заходил — я понимаю, баба в соплях — это скучно. Но скажи, за каким чертом мне помощь сейчас? А? Когда мне хорошо? Когда мне в первый раз за этот чертов год хорошо?

Пока Ларису несло, Тошечка-астролог слинял с лица.

— Лар, прости, мы потеряли много времени, так вышло... но все можно исправить, — заговорил он торопливо, заглядывая Ларисе в глаза преданно и виновато. — Римма очень просила тебя зайти сегодня или завтра. Она совершит ритуал на изгнание бродячих духов и квартиру твою закроет. И тогда все будет действительно хорошо...

— Нет.

— Что "нет"? — спросил Антон оторопело.

— Нет, не пойду. Нет, не будет. Нет, я не хочу закрывать свой дом от Ворона, живой он или мертвый, дух, ангел, черт — не хочу. И все.

— Он тебя убьет. Или — хуже, — изрек Антон замогильным голосом. Весь его вид был — живое воплощение заботы, печали и сочувствия. — Римма предупреждала, что он теперь может на тебя воздействовать. Как ты не понимаешь, что тут уже один шаг до беды?

— Нет.

— Да что — "нет"?

— Ворон не причинит мне вреда, — твердо сказала Лариса.

Антон сделал попытку схватить ее за руку, якобы в порыве неодолимого чувства, но потерпел фиаско.

— Как же ты не понимаешь! — вскричал он в отчаянии. — Мертвый — не то же самое, что живой! Он уже не принадлежит нашему миру! Он уже совсем не такой, как раньше! Лар, знаешь, как в древности говорили — слишком долгая скорбь по покойнику смерть зовет...

— Живой Ворон или мертвый — он мне вреда не причинит, — повторила Лариса, чувствуя тошный холод. — Прости, пожалуйста, Антон. Кофейку мы попили, а теперь мне потянуться надо немножко. У меня вечером выступление. Ты мне, конечно, звони...

И Антон, судя по вытянувшемуся лицу, понял, что аудиенция окончена.

Антон действительно понял. И даже больше, чем Лариса хотела сказать.

Он вышел на улицу, но хрустальный голубой день был совершенно серым. И солнце было серым. И под ногами была сплошная слякоть. Выставили. Снова выставили.