Времена надежды: Наместник

Население Леса никогда не забывало, каким концом копье втыкается. Соседи его тоже выросли не в парнике между огурцами и дынями. Так что ожиреть на покое и позабыть о чистке оружия Лесу никто не позволил. Вот и вышло, что для подъема ополчения в любом краю необъятного и малонаселенного Леса, достаточно было проплыть в небесах грифону с бочкой горящей смолы. Видно отовсюду; а двигаться надо туда, куда летит небожитель.

Совсем скоро — буквально за одну ночь — под рукой Опоясанного сошлись сто восьмерок медведей всех мастей и размеров, двадцать восьмерок чьелано: пестрых, золотых, белых и угольно-черных. Волки считались не восьмерками, а десятками. Боевой порядок десятки строился на двух четверках, отвлекающей и нападающей. А еще два волка оставались в резерве. Чаще всего это были самый опытный и самый молодой... Только раз Спарк видел правильную атаку волчьей лавины. Сотня или две серых зверей накатываются на строй мерной рысью, потом берут разгон — кажется, даже лениво переваливаясь с боку на бок; вдруг спохватываешься: да они ведь уже летят! Летят плотно, сбившись в мощный серый клин... а по спинам бегущих разгоняется лучшая — самая легкая, быстрая и свирепая десятка. И, когда щитоносцы умело склоняют длинные копья, эта самая десятка вдруг делает прыжок — из-за удвоенной скорости разбега, неимоверно длинный — легко перелетая закованные и оскаленные сталью первые ряды фаланги, нацеливаясь под знамя. Обрушивается на головы в середине строя, калеча руки, перехватывая сухожилия, полосуя направо и налево шипами боевых ошейников. Мгновение — и в стене щитов распахивается прогрызенная со спины брешь. В нее-то и бьет серый клин; и спасти от этого могут лишь стрелки, да не десяток, не два — а только сплошная завеса, залпы в упор, сотня на сотню. Но и тогда волки не отменяют атаки, не сдерживают разбега: врезаются прибойной волной, мечтая не уцелеть, а убить. И вот ради этого ощущения: когда земля дрожит под ногами, когда слитное движение увлекает за собой, и нечувствительно забываешь собственную трусость — ради одного этого чувства, и даже его бледного отблеска многие неглупые люди соглашаются надевать форму и выделывать нудные кунштюки на плацу с оружием...

Волков, которые так живо напомнили Спарку Берег Сосен, собралось тысячи две. А сколько собралось ежей, наместник даже не стал считать. Колючие шары заполнили всю опушку. Выпили воду в трех ручьях. Вынесли два лагеря в степь. Утыкали все вокруг сперва мишенями — а потом эти самые мишени стальными иголками, метательными звездочками, стрелками из духовых трубок, и какими-то вовсе непонятными кусками железа, больше всего похожими на развертку осьминога, но летавшими по заковыристым петлям и выходящими на цель сбоку или вообще со спины. Все это железо свистело и визжало каждый день; ежи шныряли под ногами; на опушке громоподобно рычали медведи, по вечерам на холмах перекликались часовые стаи Тэмр... Людям в городке казалось, что они попали в страшную сказку. Однако уже на третий день горожане освоились и совместно с охотниками выставили две сотни стрелков.

Движение по Тракту перекрыли. Проезд в ворота форта наглухо засыпали, мост разобрали. Полуготовые стены и ворота городка закрыли так же. Спарк торопился: со дня казни Этавана прошла всего половина октаго, но и это невыносимо долго, когда твою девушку в любой момент могут счесть ведьмой. Войско вполне разделяло его чувства: еды с собой у каждого было не так, чтобы очень. А охотой армию не прокормишь. Так что назначенный Доврефьелем командир — поседевший в пограничных стычках медведь с Берега Сосен — отдал приказ выступать в тот же день, когда тройка грифонов привезла его в Пустоземье.

И снова началась деловитая суета, звяканье, приглушенное бряканье и сержантская ругань; замелькали цветные картинки, имевшие для Игната значение только в той степени, в которой приближали его к девушке, ожидаемой вот уже десять лет.

* * *

— Десять лет на том болоте люди тонут! Как же они прошли?

Посадник ГадГорода оперся на парапет. Перегнулся через стену. Поморгал. Протер глаза. Сплюнул в ров.

Войско никуда не исчезло. В одну — не сказать, чтоб очень прекрасную! — ночь подошли тысячи и тысячи неизвестно кого. Подошли, конечно же с юга. Тут посадник ничуть не удивился. В последнее время неприятности только с полудня и приходят. А вот как они ухитрились обойтись без Тракта, протащить столько войска напрямик лесом, да потом еще по болоту? Оставили Косак по правую руку — там, небось, и знать не знают, что ГадГород в осаде. Князь дороги перехватил, а эти вовсе без дорог. По болоту влезли, и на тебе: стоят почти перед воротами!

И, главное, кто они? Волчий Ручей, "вольное владение"? Которое Тиреннолл мог запросто прихлопнуть крышкой от ночного горшка?

Да нет, внезапно понял Корней. Это — Охота! То незримое, страшное, веками таившееся в зеленом непроглядном лесном сумраке; обратная сторона светлой привольной степи. Вот кто снес до бревнышка Волчий Ручей; вот на ком кровь Транаса и всей его отчаянной сотни; вот кто одним шевелением клыка извел городскую ахтву с Тракта. Если Берт Этаван сговорился с этими... Корней опустил голову: надо было поставить на дыбу!

Потом опять поднял взгляд. Да хоть сдохну завтра, а друзьям буду помогать, как сумею. Стыдно, что тогда слабости поддался, и взять приказал... Теперь надо без визгу обойтись. Хватит и того, что четвертники все колотятся, как тот прапорец на ветру...

Посадник обернулся направо, где городскую стену занимали молчаливые старшины. Поманил Тигра:

— Что, Ведам Таран с его девками и нездешними глазами еще здесь?

Тигр молча кивнул. Корней приказал вполголоса:

— Вели его звать ко мне. С девками, конечно. Только, Тигр, звать, а не взять! Вежливо.

Тысяцкий кивнул и ушел, расталкивая окаменевшую от страха толпу горожан. Корней повернулся теперь налево, где новыми монетками сияли послы Князя. Воевода любовно огладил шубу, развернул соболиный воротник:

— Разве мы тебе врали? Вот они, южане-то под стенами! Впусти нас, на стенах от них оборонимся. Вместе легче!

Посадник поглядел на Михала и вдруг понял: а так и было задумано. Князь сколько лет из нас жилы тянул. Пугал южанами. С Неславом хитромудро крутил, а я и радовался, дурак, что на посадничье кресло влезу. А южан, наверное, нами пугал. Кто теперь поймет, с кем же все-таки сговорился Берт Этаван... если и его Князь не подставил на костер. Лишней боязни ради.

И что теперь?

— Теперь бы их разозлить покрепче... — Михал Макбет азартно потер ладони, прищелкнул пальцами. — Пусть бы в звериной ярости своей и кинулись на стены. А тут всех положим...

Воевода не договорил, но Корней и так знал: отпугнешь волка от овчарни, придет назавтра.

— Ковник!

Пол Ковник вздрогнул и молча сунулся лицом в стену. Матвей Ворон присел, пощупал жилку на шее:

— Помер дед. Удар, стало быть.

— Да какой там удар! — не выдержал Айр Бласт, — От старости.

— Тогда ты, Айр Бласт. Ступай к воротам. Вели, чтобы княжеские войска впускали в стены. Пеших. Конные пусть уходят...

— Оставить бы конницу, — возразил Макбет. — Лучше ее у нас войска нет!

— И что, волков твои кони не побоятся? — Корней ткнул пальцами в восточный край чужого лагеря:

— Их там тысячи!

* * *

Тысяча княжеских латников входила в город долгонько. Сняли лагеря на всех дорогах. Конницу отправили на север. Михал разом лишился своих лучших рубак. Если б Ирка могла слышать, как он зубами скрипит, наверняка улыбнулась бы.

Но Ирина просто смотрела в узенькое окно. Как будто там фильм показывали. Исторический боевик. Чтобы мечи сверкали, кони взвивались на дыбы... И красивая героиня в роскошном бархатном платье вешалась на шею нашедшему и спасшему ее в последний момент принцу...

Вместо принца под бойницей мерно колыхались древки и стяги, топали кованые сапоги. Блестели начищенные шлемы, сверкали латы и копейные наконечники. В клубе, вспомнила Ирка, Усатый-Полосатый долго руками размахивал: "Кираса четырнадцатого века такая-то, а тринадцатого еще и не кираса вовсе, там носили..." Ирине и тогда все равно было, ремнями или крючками та кираса застегивалась. Средними веками она увлекалась больше от нечего делать — ну что хорошего рожать на соломе? Жить в каменном мешке? Или вот милый городской обычай ведьм сжигать...

За солдатами в проулке появился знакомый возок. Ирка заорать от страха не успела, как пристав был уже в доме, и вежливо кланялся Ведаму Тарану: господин посадник-де просит пожаловать в Ратушу, да чтобы девушки твои там были. "Все?" — непослушными губами выдавил купец, надеясь уже непонятно на что. Пристав ту надежду сгубил на корню: "Те, которых ты пять дней назад с юга привез. Да не вздумай хоть одну утаить!"

Пришлось подругам лезть в возок. Осталось их двое: Лариску успели закатать в ковры и вывезти — прежде, чем городские ворота закрыли наглухо. Ирка уже не успела. Три дня их никто не беспокоил, и Ведам Таран даже иногда полагал, что отсидеться выйдет. Не вышло. Явились. Правда, без стражников. Один только пристав. Купец сделал из этого вывод, что жечь пока не будут. Шепотом сообщил его девушкам и сам приободрился.

— Знаешь, Ирка... — сказала Катя, выглядывающая в зарешеченное окошко, — Я сейчас не выдержу и проснусь! Наших бы клубных придурков сюда! Вот хотя бы твоего Игната!

* * *

Игнат сидел посреди просторного шатра, в каком-то километре от девушек. Спиной он упирался в ящик с походной кассой, а на земляной пол бросил все ту же знаменитую кошму, подаренную еще Нером и от десятилетнего употребления уже заметно потертую.

Запах в шатре стоял неописуемый. Звериный. Людей в лесном войске едва набралась одна десятая часть; а если считать ежей, то людей можно было вычеркнуть вовсе.

Гул в шатре стоял сдержанный. Все видели, что горожане убрали армию в стены. Лезть на стены означало потери; осада не сулила ничего, кроме расходов на еду. Да и Болотный Король вполне мог успеть сделать следующий ход. Весь расчет Леса строился на быстроте, точно как удар мастера Лотана. Собравшиеся на совет очень жалели, что подтянулась всего десятая часть армии, когда войска Князя текли частью в город, частью на север: самый был миг, чтоб напасть. Сходились на том, что теперь наместник должен приказать штурм. Чего бы это ни стоило. Потому как воевать "на две стороны", с городом и Королем, все равно выйдет дороже.

— ...Не побоится! — уверенно сказал кто-то за самой спиной Спарка. — Уж если волки его Людоедом прозвали!

Опоясанный вздрогнул и поднялся. Звери затихли. Ратина, Сэдди и Остромова пропустили в первые ряды.

"Ну, чего?" — пискнул внутренний голос, — "Ты ж хотел армии водить? Быть крутым пацаном? Ну так будь! Прикажи — и возьмут этот город. Въедешь к Ирке на черном медведе. Ничем не хуже белого коня. А то — как Иван-Царевич, на сером волке. Сказка!"

Да если бы я знал, что меня Людоедом назовут!...

"А как ты думал!" — улыбнулся внутренний голос улыбкой Неслава: — "Бери что хочешь, но дай за все настоящую цену!"

Да хватит уже, подумал Спарк. Откажешься от Пояса? Нет. Тогда чего сопли жуешь, качаешься, как ворона на заборе? Делай, что решил.

Ага, а потом будешь пальцы загибать: Глант, Неслав, Берт...

— Сэдди Салех!

— К вашим услугам и к услугам ваших родственников.

— Иди в город. Уболтай их. Пусть добром девок выдают. Нам нужен только мир. Мы даже согласны войско отвести и Тракт открыть для их купцов. Пошлину снизить... Знаешь что? Обещай им вовсе беспошлинный проход по Тракту. Сейчас один хрен по Тракту никто не ездит, и мы ничего не теряем.

* * *

— А начнем ездить, они потом как-нибудь пошлину присобачат, — пробормотал Матвей на ухо посаднику. Посадник сидел на резном кресле, в зале приемов; вокруг столпились горожане, Михалвоевода с парой своих воинских начальников, ну и выборные от четвертей, конечно же.

Перед тремя ступеньками стоял посланник Леса. Один. Из полагающихся даров он положил на стол маленькую тяжелую шкатулку с жемчугом, да поставил глиняный горшочек с приятно пахнущим саженцем высотой в локоть. Кто дарит живое, воевать не хочет. А Михал из Макбетов не собирается ждать, пока Лес захочет. Воевода желает боя теперь же, пока армия готова, люди не затосковали от долгой войны, и не растрачены запасы. Вот и удержи его на цепи!

Зато в Княжестве хотя бы люди живут. А в том войске, что под стены подошло — мех, клыки и металл. Люди мелькают реже, чем в ГадГороде честные приставы...

И тут, как будто мало было беды, Тигр протолкался:

— Господин посадник, Ведам Таран и те две девки его доставлены, как ты и велел.

Нет, чтобы в приемной подождать: видишь же, посол у нас, да чужой! Так Тигр велел своему сыну (которого прозвали не иначе, как Тигренком) прямо сейчас вести девок в залу. Словно посадник про посла забудет и начнет их нездешние глаза разглядывать. У самого посла, кстати, глаза зеленые. Ничего особенного...

Девушек вежливо пригласили в залу. Досадуя, что при чужом человеке Тигра не отчитаешь, посадник махнул рукой: расчистите им лавку, да пусть сядут! — имея в виду закончить разговор с послом.

А посол уставился на первую девушку: высокую, одетую с чужого плеча, но все равно красивую... если тростинка может быть красивее березы. Глаза... туман с ними, с глазами. Посол явно видел ее раньше, и теперь попросту узнал. "Может, беглянка какая с юга, да знатной семьи?" — подумал Корней, — "А войско ее батюшки попросту за ней и пришло?"

— Тигр! — прошипел посадник, — Сын твой пусть охраняет дом Ведама. Князю этих отдавать нельзя ни в коем случае, внял? — И, повернувшись к онемевшим от страха южанкам, быстро проговорил приветствие, и что ГадГород рад видеть в своих стенах таких красавиц; и что доброта Ведама Тарана забыта не будет (купец побелел); и что, вынуждаемый военным временем он, посадник, велит лучшему городскому войску сейчас же поставить надежную охрану в доме Ведама, чтоб армейский люд там чего не набезобразничал... Жест — и троица позабыта, выведут после; и Корней, наконец-то, может возвратиться к послу.

Посол спокойно рассматривал картины на стенах палаты, оглядывал малахитовых змей, золотые канты по ребрам сводов, наборную мозаику из кусочков шлифованного камня. Восхищенно покачивал головой. Ждал.

— Лесу скажешь так, — Корней Тиреннолл сдавил в кулаке "солнышко":

— Тебя не боимся, иди на брань!

Люди прошумели коротко и раздались по стенам: теперь человек Леса должен выйти в приемную, и получить из рук письмоводителя трубку-грамоту с ответом города. Сэдди Салех знал обычай, потому спокойно поклонился, развернулся и пошел медленно-медленно, всем своим видом показывая, что готов вернуться, если горожане все-таки передумают.

Воевода мигнул правому своему офицеру. Тот одним движением дернул посла за руки, а вторым с маху перерубил саблей обе кисти. Другой офицер тотчас же перетянул руки жгутами, останавливая кровь: сперва правую, потом левую. А третий подобрал отсеченные кисти и положил их в сумку, которую посол — как и все — носил на поясе.