Скс Режим бога 1-я книга

— Мне тоже ни слова. — Леха поспешно замотал головой, — Сидел сегодня утром в машине какой-то тихий, но даже не морщился. Я думал, перед боем переживает с этим жуликом. Так я ему и сказал, что боя не будет, чтобы нервы зря не жег.

— Почему боя не будет? — удивленно спросил Романов, явно опередив этим вопросом аналогичные вопросы всех остальных.

Леха виновато посмотрел на Ретлуева, и потупился.

Ретлуев же встал, и начал со злым лицом говорить более официально:

— Товарищ заместитель министра, разрешите доложить. Тренер Гогуа — Ждановский район — выставил среди четырнадцатилетних подростков спортсмена Юриса Мисюнаса, а тому шестнадцать лет. У меня имеется официальная справка из МВД Латвиийской ССР, подтверждающая возраст Мисюнаса. Это сегодняшний соперник Виктора.

Присутствующие задвигались и начали недовольно переговариваться между собой. Городской прокурор нехорошо улыбнулся, и скучным голосом спросил:

— Почему же тогда этот бой состоялся, а Мисюнаса не сняли?

— Генерал-майор Ананидзе настоял на бое, хотя был проинформирован мною обо всех фактах. Против боя также возражал начальник Управления физической подготовки личного состава полковник Орлов — но генерал Ананидзе распорядился вызвать мальчишку, обвинил его в трусости, и спровоцировал согласие на поединок.

— Вот с-с-сука! — растерянно ругнулся Чурбанов под скрестившимися на нем взглядами, и тут же накинулся на Ретлуева:

— А ты куда смотрел, капитан?! Нужно было объяснить парню, чем это все может закончиться — и пусть отказался бы, какая тут трусость?.. Разница в два года!

— А я пытался, товарищ генерал-лейтенант — и до боя, и во врэмя... Но он меня чуть... Ну... Нэ послушал! (присутствующие явно заметили заминку). В турнире последние два года наш клуб участия в этом возрасте нэ принимал — просто нэкого было выставлять. То багаж боксерский на нуле, то родители против соревнований, опять же — конец учебного года. Виктора я выставил, поскольку у нэго есть природные данные и сильный удар — но на момент принятия решения он на тренировку пришел всего трэтий раз в жизни! — от волнения кавказский акцент Ретлуева звучал резче обычного.

Мужчины, сидевшие вокруг стола, стали удивленно переглядываться, даже невозмутимый прокурор вздернул бровь. Каждый из присутствующих имел некоторое представление о спорте и драках — и тем удивительнее было слышать слова милицейского капитана.

Леха утвердительно закивал головой, подтверждая изложенное Ретлуевым.

Капитан, уже сильно взопревший от несвойственных ему длинных речей и столь высокопоставленного внимания, продолжил:

— Всего он тренируется два месяца, и я был уверен, что как всегда, никого сильного в этом возрасте не будет, и Виктор без проблем возьмет первое место. Самого его пришлось уговаривать. Чемпионом он быть не хочет, боксом решил заниматься для себя. А о том, что пишет стихи и песни, он вообще никогда мне не рассказывал.

— Мне говорил... — вякнул Леха.

Присутствующие перенесли свое внимание на него.

— И как? — с интересом спросил Чурбанов, — Что-нибудь стоящее?

— Он мне военный марш напевал — просто отлично! Слова, музыка — хоть на Красной площади во время парада включай! — Леха в подтверждение своих слов аж руками стал махать в возбуждении.

— То есть, Сенчина должна была марш петь? — с улыбкой поинтересовался Романов.

Все засмеялись — певица недавно исполнила 'Золушку', и была крайне популярна, её легкий и воздушный образ совсем не вязался с военными маршами. Обстановка в кабинете разрядилась...

Леха смутился, но продолжил:

— Нет, зачем ей марш — он прям как для ансамбля Александрова создан! Просто Витя мне только его спел, а говорил, что у него еще есть песни — вот из тех... наверное... А марш отличный был! Правда!

— Я это к тому, что он непростой парнишка. — закончил Ретлуев.

— Ну, не делайте из мальчишки монстра. — с недовольством в голосе произнес Романов, — С подростками нужно просто уметь находить общий язык. И это вам не "контингент", а ребенок, начавший осознавать, что он личность.

Романов встал со стула и прошелся вдоль стола, присутствующие провожали его перемещения взглядами.

— У меня у самого племяннице пятнадцать лет, так родители плачутся — "совсем дикой стала"! — передразнил он неведомых родителей, — А у меня с ней никаких проблем нет. Просто если она чего-то не делает, или не хочет делать — прежде, чем давить на нее, спроси — почему она не хочет? Нужно разговаривать с ними, как со взрослыми, а не видеть перед собой только ребенка, которому ты привык указывать.

Поняв, что увлекся, Романов остановился.

— Я сам с ним поговорю. — неожиданно сказал Чурбанов.

Все удивленно уставились на замминистра.

— Григорий Васильевич, — обратился тот к Романову — присоединишься?

— Я?! — удивился Романов.

— А чего такого? На бое он нас видел, тебя точно знает, и молчать не должен — особенно при твоем-то опыте общения с племянницей! — со смехом закончил Чурбанов.

Романов тоже засмеялся, все заулыбались.

— Пусть парень все спокойно расскажет — не каждый день у нас в стране школьники серийных преступников обезвреживают. Да и понравился он мне — забавный парень. — подытожил Чурбанов.

Романов согласно кивнул.

— Если надумаете с ним общаться, то не надо тянуть. — неожиданно заявил прокурор, — Скоро придется информировать родителей.

— Э, нет! — тут же отреагировал Первый секретарь обкома, — Вы, Сергей Ефимович, тогда поедете с нами — вопросы правильные задавать будете.

— Не возражаю... — пожал плечами прокурор...

* * *

Очухался я от наркоза в больничной палате. Около моей кровати сидел молодой врач в солидных роговых очках, и читал "Литературную газету". Определить название печатного органа проблем не составило, поскольку читал врач последнюю страницу, и титульный лист я видел сквозь ресницы без помех. Ну а судя по периодическому сдавленному хихиканью, читал он видимо что-то смешное.

Послышался звук открываемой двери, и я счел за благо пока подержать глаза закрытыми. Мягкий мужской голос спросил:

— Как пациент?

Поспешное шуршание газеты, и торопливый ответ молодого голоса:

— Пока не проснулся, Владимир Михайлович!

— Василий Илларионович — если я Вас еще когда-либо застану около пациента, за которым Вам поручено наблюдать, занятым каким-либо другим делом — то этот день станет последним днем нашей совместной работы! Пока ступайте в ординаторскую. — глубокий мужской голос ни на миг не потерял своего обаяния в процессе произносимой тирады.

Послышалось огорченное сопение и поспешно удаляющиеся шаги.

— Виктор, Вы меня слышите? — негромко продолжил голос.

Рисковать было не из-за чего — я сразу открыл глаза.

Рядом с моей кроватью стоял очередной персонаж в белом халате. В отличие от молодого "очкастого Васьки", персонаж был солиден, имел аккуратную бородку, располагающее лицо и внимательные глаза, был мужчиной лет под пятьдесят и имел солидный начальственный вид.

— Вот и отлично! — он с оптимизмом встретил мое "пробуждение", — Как себя чувствуем после операции, молодой человек?

Пока я лежа слушал хихикающего "Ваську", у меня было время подготовиться к этому очевидному вопросу:

— Доктор, — хриплю я пересохшим горлом, — скажите мне правду — я обещаю мужественно ее встретить... Мне скоро придется идти в школу?

Персонаж пару секунд хлопал глазами, а затем вульгарно заржал в полный голос! И ни слова не говоря, вышел из палаты, продолжая ржать уже на ходу.

Впрочем, через пару минут он вернулся с медсестрой средних лет, которая напоила меня, аккуратно придерживая голову. Сам же персонаж представился "завом Первой хирургии Владимиром Михайловичем".

Затем Владимир Михайлович, не переставая улыбаться, стал измерять мне давление, сунул подмышку градусник, поданный молчаливой медсестрой, проверил зрачки и поприкладывал стетоскоп к моей груди. Удовлетворенный результатами и показаниями термометра, потрепал меня по голове и порекомендовал "спать и набираться сил". После его ухода я остался в палате один.

— А все-таки я его свалил! — губы сами по себе расплылись в непроизвольной улыбке. Никогда не получал удовольствия от драк или другого насилия — но сейчас был глубоко и всецело удовлетворен. Впрочем, расточал улыбки я недолго. Наконец дошла суть моего положения. Я в больнице, о ране знают, мою "страховку" в куртке уже, наверное, нашли. Еще бы не нашли — там одни менты вокруг! Значит, надо ждать гостей. Мдя... А еще мама... Тут проблем будет не меньше. Мдя еще раз...

Пока я лежал, погруженный в мысли и усиленно комбинирующий варианты, за дверью послышались многочисленные шаги, приближающиеся к дверям моей палаты.

— Ага... За мной, гадом буду...— мысленно напрягаюсь и настраиваюсь на схватку.

Шум за дверью останавливается и стихает. Негромкий бубнёж голосов, и в приоткрывшуюся дверь палаты проникает давешний Владимир Михайлович.

— Не спишь?! — жизнерадостно спрашивает он меня, излучая оптимизм и веру во всемирное выздоровление всего человечества, — Как себя чувствуешь? А тут к тебе пришли навестить!

"То ли дурачок, то ли и на самом деле не въезжает в ситуацию. Впрочем, какая мне разница..." — думаю я, и отвечаю:

— Не сплю, хорошо, так пусть заходят... — как будто у меня есть вариант предложить следакам зайти этак через месячишко!

Довольный "зав Первой хирургии" гостеприимно распахивает дверь, и... "Ух, твою ж налево!" в палату заходят ЧУРБАНОВ, РОМАНОВ, какой-то хмурый дядька в штатском, милицейский генерал, и Ретлуев с непонятным выражением лица и неуместными в такой компании капитанскими погонами. Следом протискиваются трое офицеров, каждый с парой стульев — но они не задерживаются, и оставив стулья, беззвучно исчезают за дверью.

Просторная палата сразу стала маленькой и тесной от такого количества людей. "Заву", видимо, тоже разрешили присутствовать, и он скромненько замер возле двери. На передний план выдвинулся Чурбанов — он был в более скромном, чем утром, непарадном мундире, но все равно смотрелся импозантно. Галину Брежневу можно понять.

— Ну что, герой, как самочувствие?!

Ха, прогнозируемый вопрос — ну так держи ответ!

— Раз дырка только в боку, а голова цела — то значит, Вы успели меня поймать... По крайней мере, это последнее, что я помню. Так что чувствую себя значительно лучше, чем могло быть! Спасибо Вам большое, дядя Юра! — делаю признательную морду.

Чурбанов такого не ожидал — сначала слегка смутился, потом засмеялся:

— Да пожалуйста, "племянничек"! Голову твою совместно сберегли — теперь бок пусть выздоравливает! Вон, Григорий Васильевич тебе свой реанимобиль отдал, и в лучшую больницу города отправил! — он отступил в сторону, давая место около моей кровати Романову.

— Спасибо Вам большое, Григорий Васильевич! Больница мне оказалась очень кстати...

Все опять засмеялись. Романов пододвинул один из стульев, и сел рядом с кроватью:

— А чего это он "дядя Юра", а я "Григорий Васильевич"?! — весело спросил Романов, с интересом рассматривая меня.

— Так с товарищем генералом мы уже обнимались, а с Вами, Григорий Васильевич, еще нет! — бодро отрапортовал я.

Все опять рассмеялись, и стали рассаживаться. Ну, как "все"... Краем глаза я видел, что Ретлуев улыбается криво, а хмурый дядька в костюме вообще почти никак не реагирует. Смеялись Чурбанов, Романов, незнакомый мне милицейский генерал, и доктор.

Рассевшись и еще немного поулыбавшись, гости перешли к делу:

— Витя. — начал Чурбанов, — Григория Васильевича ты знаешь — ну, кто его не знает! — польстил он "главе города", — Сергей Ефимович — прокурор города (ага, вот что это за хмурая рожа), Владимир Иванович — начальник городской милиции (милицейский генерал подмигнул и улыбнулся), ну а своего тренера и своего врача ты и без моих представлений знаешь. Нам принесли твое заявление, и сам понимаешь, что мы хотим узнать от тебя подробности. Расскажешь?

— Конечно. — я серьезно кивнул, и всем своим видом выразил готовность.

Чурбанов откинулся на спинку стула:

— Тогда мы все тебя внимательно слушаем.

Я набрал воздуха в легкие, и принялся излагать свою версию событий, которой был намерен держаться во что бы то ни стало. Я рассказал, как поехал покупать турник, а потом решил отправиться в музей, посмотреть макет железной дороги.

— С турником? — уточнил "хмуромордый" прокурор.

Усилием воли задавил резко возникшую неприязнь, "смущенно" улыбнулся, и объяснил, что боялся "застрять" около железной дороги, и опоздать на обратном пути в спортивный магазин. Вроде "прокатило". Второй раз прокурор 'подал голос', когда я рассказывал, что увидел подозрительного человека во дворе:

— А что тебя заставило свернуть во двор?

Опять изображаю смущение и невнятно мямлю, что "просто завернул посмотреть". Ответ явно никого не устраивает, и прокурор, почуяв неладное, начинает "давить" — мол, зачем свернул, и как тебя не заметил преступник... Я мямлю что-то невразумительное. Ответ у меня на этот вопрос готов еще с утра, когда я сочинял свою писанину, но пусть прокурор растеряет энтузиазм на "пустышке" — легче будет вывернуться в серьезных вопросах.

Наконец, вмешивается Романов — кладет мне руку на плечо, и проникновенно начинает объяснять, что я настоящий молодец, да что там молодец — просто герой и всем ребятам пример, что я всем им нравлюсь, и т.п. — короче, говори правду, тут все тебе желают добра. Хе!..

Изо всех сил стараясь покраснеть, выдавливаю, что свернул во двор по "малой нужде", потому что уже не мог терпеть. А преступник меня не увидел, потому что я не победно ссался посреди двора, собирая аплодисменты зрителей и поклонников, а забился в укромный угол, и там тихонечко гадил... — ну, смысл такой — слова, разумеется, пришлось выбирать другие...

Присутствующие, включая врача, кажется, были готовы расхохотаться вытянутому у меня "признанию", а прокурор чуть не сплюнул на пол! Внутренне я ржал...

Так потихоньку и добираемся до финальной схватки с маньяком. Тут напавшее на меня дико неуместное веселье рисует перед глазами схватку Шерлока Холмса с профессором Мариарти у Рейхенбахского водопада.

В итоге нападает новый приступ идиотского смеха, который я уже в панике давлю внутри себя, и от этого меня начинает заметно скрючивать и потряхивать. Но дуракам счастье! Присутствующие понимают все неверно — и вот уже доктор тянет мне стакан с водой, и интересуется, могу ли я продолжать беседу.

Я могу — но кивая внешне, внутренне формирую другой ответ: "Нет — я утомился и хочу вздремнуть, подождите пару часиков в коридоре!" Сам виноват... В итоге, мне под нос суют нашатырь. Резкая вонь прочищает мозги, и до меня наконец доходит, что мое крайне опасное веселье, скорее всего, "отходняк" от наркоза. Осознав опасность, беру себя в руки.

Поэтому рассказ о моем поединке с маньяком удается без всяких дурацких хохм — периодически дрожащим голосом, и довольно искренне. Я опять понимаю, что был совсем рядом со смертью... На волоске...