Обещай мне вернуться

—

Через несколько дней доктор распорядился перевести заскучавшего капитана в общую палату. Это поручили сделать Майке. Перевозить больного полагалось на каталке. Девушка побежала за транспортом и выяснила, что две каталки из трех заняты, а одна в ремонте.

— И что же мне теперь делать? — озадаченно спросила она у дежурного санитара. — Мне больного в общую палату переводить надо, не на носилках же его нести!

— А это чем тебе не транспорт? — санитар подмигнул и указал на стоявшее у стены допотопное громоздкое инвалидное кресло.

Его принес кто-то из местных жителей. Наверное, сто лет у кого-то на чердаке пылилось, а вот теперь в хозчасти отремонтировали, еще послужит. Кресло было с велосипедными колесами, прямой высокой спинкой и ужасно скрипучее. Небось, какой-нибудь старый барин целыми днями сидел в саду, накрыв колени английским пледом, и покрикивал на слуг. И швырялся в них чем ни попадя, если не угодили.

— Глянь, прям целый автомобиль! Сажай больного и кати себе!

Майка призадумалась и решила так и сделать.

Истратов сидел на кровати и нетерпеливо поглядывал на дверь. Завидев девушку, катящую инвалидное кресло, он подобрался и натянул повыше одеяло.

— Карета подана! — Майка звонко шлепнула ладонью по залатанной кожаной обивке спинки. — Садись, поехали!

Капитан с подозрением разглядывал "транспорт". Ощупал спинку, тронул поручни.

— На этом вот?! Ни в жисть!

— Да ты не бойся, — по-своему истолковала она его замешательство. — Не гляди, что дореволюционное! Оно крепкое!

— Да черт с ним, что крепкое! Это ж курам на смех! Не поеду. Всё, баста

— И как же нам быть? — растерялась Майка. — Каталки все заняты, для носилок три напарницы нужны, а где ж я их сейчас возьму? Все при деле.

— И не надо. Сам дойду!

— Тебе доктор еще не разрешал вставать! — заспорила девушка.

— Значит, после разрешит.

Майка такого сопротивления не ожидала. Она привыкла вертеть своим подопечным, как захочет. И тут — на тебе! "Ох, не повезет его будущей жене! По струночке ходить будет! Ать-два!" — мелькнуло у нее в голове.

Словно извиняясь за резкость, капитан потянул девушку за руку, заставил сесть рядом и продолжал втолковывать уже мягче:

— Да пойми ж ты, дуреха! Не могу я в таком виде новым товарищам показаться. Чай, не инвалид какой. Верни свой драндулет на место. Раз ноги целы, сам дойду.

"Ой-ой-ой! Взрослый человек, называется! Перед товарищами пофорсить охота, как школьнику!"

Истратов, не тратя больше слов, вдруг взял и поднялся. Майка страшно перепугалась.

— Ты что! Ты что творишь! Тебе же нельзя, швы разойдутся, опять сляжешь! Давай помогу!

— Не мельтеши... — он вцепился здоровой рукой в спинку кровати так, что костяшки побелели, немного отдышался и велел:

— Планшет мой забери... Вот и поможешь...

— С ума сошел, да?! — Майка чуть не заплакала. — Ну как есть с ума сошел!

Капитан, держась за стену, медленно доковылял до двери, вышел в коридор, пошатнулся и оперся на ее плечо.

— Голова закружилась. С непривычки... Ништо. Дойду.

"Ох, тяжеленный какой! Как я его потащу?! Чёрт, чёрт, ну почему я такая дура?! Не сумела уговорить, пошла на поводу! Подождала бы чуток — может, каталка освободится! Нет — припекло, скорей-скорей! А если начальство узнает?!"

— Да что ж ты вытворяешь, несчастье мое?! Сейчас увидят нас — знаешь, как мне нагорит?

— Не нагорит. Я заступлюсь.

— Далеко идти-то, — Майка в последний раз попробовала отговорить раненого. — Через весь коридор.

— Ништо. Дойду. Подсоби-ка.

Кто-то в белом халате быстро приближался с другого конца коридора. Зубы заныли от нехороших предчувствий: не дай боже — Наташка! Но это была Даша.

Поравнявшись с ними, она мигом всё поняла. Подмигнув расстроенной, взмокшей Майке, весело обратилась к Истратову:

— Ну, товарищ капитан, пойдемте до палаты, коли так. Не назад же теперь. Обопритесь на меня. Вот так, и пойдемте потихонечку. Слышь, кудлатка, гляди в оба, шоб, не дай боженька, дежурный в коридор не вышел!

Майке было не привыкать. В школе она частенько заговаривала зубы учителям, когда одноклассники удирали с уроков. Она уже успела придумать, как в случае чего заморочить доктору голову, но этого не понадобилось. Вернулась Даша.

— Усё. Проводила до дому — до хаты. Сходи, проведай.

Истратов, удобно откинувшись на подушки, осматривал новую палату и знакомился с соседями.

— Планшет-то верни, — улыбаясь одними глазами, под общий смех скомандовал он Майке. — Ишь, утащила!

Тут только девушка сообразила, что офицерская кожаная сумка так и болтается у нее на плече. Забыла снять. Она смущенно выпуталась из ремня:

— На.

— То-то же, — и капитан убрал планшет под подушку. — Эх ты, кудлатка!

Убедившись, что с капитаном всё как будто хорошо, девушка вернулась к Даше.

— Как мы ловко сегодня, а?! — Майка никак не могла успокоиться.— Прямо как на передовой! Да?

— Тю-у-у, — протянула Даша. — Да как же, дадут тебе фрицы на передовой в полный рост расхаживать! Голову высунешь — пулю схлопочешь. Всё ползком да пригнувшись! Позовет кто в цепи: "Сестра-а-а!" — ты и бежишь туда. Вытащишь его из окопа и говоришь — помогай мне! Иначе не донесу! И пока он в шоке, пока обалделый да боли не чувствует, помогает мне даже сломанными руками или ногами вытащить его из этого окопа. И оттащить на пятьдесят метров хотя бы.

Подруга слушала, округлив глаза.

— А когда же перевязывать?

Даша снисходительно усмехнулась.

— Вот когда оттащу за какой-нибудь бугорок или в воронку — там и перевяжу. А ты как думала?

Майка, краснея, пробормотала что-то про носилки. Даша фыркнула:

— Скажешь тоже — на носилках! Носилок мы с собой не брали, когда шли в атаку! Ладно, заболтались мы с тобой, а дел по горло. Топай в хозчасть, забирай корзинки с бинтами и начинай скатывать.

— Майка колдует

Неделю спустя Майка заглянула в шестую палату проверить, всё ли в порядке, обошла всех и уже собралась выйти, как с койки возле двери ее шепотом окликнул Истратов:

— Кудлатка... А кудлатка...

Она шагнула к нему.

— Чего не спишь? Больно?

— Да нее... Терпимо... Слышь, кудлатка... Мне ж завтра опять под нож. Руку резать.

— Я знаю. Сам товарищ майор за скальпель берется. Считай, повезло тебе!

Капитан потянул ее за рукав халата.

— Кудлатка... посиди со мной, а? Не спится что-то...

— Боязно?.. — доверительно шепнула Майка, присаживаясь рядом.

-Боязно, — помолчав, признался раненый. — Рука-то правая... Комиссуют ведь к чёртовой матери, если что... Сгибаться-то хоть будет?

— Для того и оперируют, чтобы сгибалась. Майор у нас знаешь, как хорошо суставы собирает? Гений, можно сказать! И не таких вытаскивал!

— А ты там будешь?

Майка покачала головой.

— Да кто ж мне разрешит?

Истратов тяжело вздохнул.

— Жалко...

— Я тебя провожу до дверей. А потом надо будет уколы делать. Ты же никого другого к себе не подпустишь...

— Не подпущу, — согласился капитан. — Особенно ту, рыжую. Как вспомню — аж мороз по коже! Слышь, кудлатка, — вдруг быстро зашептал он, — ребята брешут, колдунья ты! Заколдуй меня, а?! Ну хоть немножко! Чтоб только на завтра хватило! А?

"Верочка разболтала, некому больше... Ну, я ей! Вообще ничего не соображает девка! На комсомольском собрании разбираться не станут, кто из нас колдунья... Взгреют обеих — и всё. Эх... что ж мне с тобой делать-то?"

Последнюю фразу она, оказывается, произнесла вслух.

— Заколдуй. Ну, пожалуйста!

— А ты спать будешь?.. — устало спросила Майка.

— Буду, — уверенно пообещал повеселевший Истратов.

— Ну что ж... Уговор дороже денег.

"Да я что угодно сделаю, только успокойся!"

Девушка поискала глазами что-нибудь подходящее. На тумбочке лежал колотый сахар — несколько кусочков, видимо, от ужина остались. Она взяла один в ладони, неразборчиво зашептала над ним:

— Ты у волка боли, у медведя боли, ты у зайца боли, у лисицы боли, у Андрея — заживи!

Истратов серьезно наблюдал за ней. Майка, подув на сахар для виду, протянула ему "заговоренный" кусочек:

— На. Съешь. Всё будет хорошо... Вот увидишь.

На другой день около полудня ее снова отправили дежурить в отдельную палату к капитану — никого другого он рядом с собой видеть не пожелал.

Выглядел подопечный плохо: и без того худое лицо осунулось еще больше, резко обозначились скулы, между бровей залегли две складки, глубокие, словно прорубленные. Правая рука, согнутая и упакованная в гипс по всем правилам, покоилась на груди, левой раненый комкал одеяло.

Майке некстати вспомнилась фраза из учебника: "При надлежащей

иммобилизации конечности отмечавшиеся ранее незначительные боли исчезают на второй-третий день после операции".

"Ага, "незначительные"... вон бледный какой, аж до зелени. Про человека, на которого обезболивающие плохо действуют, в учебнике ни слова не сказано. Как он продержится до этого "второго-третьего дня"?"

Майка тронула его лоб. "Около 37, без градусника скажу. Ладно, поглядим, что у нас к вечеру станет... Кисть не отекает, цвет нормальный, значит, всё прошло хорошо. Рука работать будет".

Истратов приоткрыл глаза.

— Опять одиночка? За-чем?.. Всё так плохо?

— Да что ты! — поторопилась успокоить его девушка. — Ну каково бы тебе было в общей, сам подумай? Шум, гам... А если кто-нибудь мимо пройдет и случайно кровать заденет? У тебя же искры из глаз полетят! Нет уж, денька три здесь полежи, в покое. Как чувствуешь-то себя?

— Худо мне, кудлатка... — медленно произнес капитан. — Ох, до чего худо... Хуже только с похмелья бывает. Что ж это? Голову... повернуть — и то больно...

— Сейчас полегче станет. Потерпи чуть-чуть.

Он не ответил, просто опустил веки. Теплая Майкина ладонь легла на его щеку, скользнула по шее к плечу, задержалась на загипсованном сгибе локтя.

Светлые кустистые брови капитана удивленно поползли вверх — боль

действительно начала отступать.

— Да ты, похоже, и впрямь колдунья! А я-то, дурак, не верил! А еще чего умеешь?

Майка только вздохнула.

— Что, товарищ дорогой? На метле летать?

Истратов слабо улыбнулся.

— Ну, не знаю... Что там ведьмам по уставу положено? Порчу, например, наводить.

— По-орчу... — фыркнула Майка. — Умела. В детстве. Когда в школе училась, мне один вредный мальчишка проходу не давал.

— Ох, кудлатка, ничего ты не смыслишь в мужчинах! А может, нравилась ты ему!

— Ага-а... Нра-авилась... — по-детски надув губы, протянула Майка.-А коси-и-ички в чернильницу зачем макать?

Истратов негромко рассмеялся.

— Я после школы в театр на балет собиралась... Нарядная была. Банты в косах, платье голубое, самое любимое, — продолжала вспоминать Майка. — Испортил, хулиган такой! Я его треснула сумкой по башке и сказала: рожу растворСжу, зубы на зубы помножу!

— И что?

— На следующий день у него всю щеку флюсом разнесло. С уроков к зубному врачу отправили. А вечером он ко мне домой явился извиняться. Встрепанный, несчастный, за щеку держится — "я больше не бу-у-уду"...

— Простила?

— Прости-ила... Я обычно долго не сержусь... Ну и прошло у него всё. А пока не извинился — ничего не помогало.

Капитан хмыкнул.

— Тю, удивила. Чего ж тут колдовского-то? Зуб у него, небось, давно болел, а когда виноватым себя чувствуешь — всё заживает медленнее. Это что! Вот у меня на батарее случай был — не захочешь, в мистику поверишь! Велели мне принять девицу одну. Вроде чья-то бывшая ППЖ. Чем-то она кавалеру своему не угодила, а может, еще чего случилось — не знаю, врать не стану. Я вообще баб у себя на батарее не держу и другим не велю. Нечего бабе на войне делать. Сидите себе в тылу и не лезьте в мужское дело...

Майка отвела взгляд, но спорить не стала. Девчонки тоже на войне нужны. Вон их сколько — и связистки, и летчицы, и зенитчицы... Куда ж без них?

Истратов заметил, как насупилась девушка, и примирительно заметил:

— Что, кудлатка, подвигов охота?

"Кудлатка" покраснела до ушей: проницательный капитан попал в точку.

"Я просто дурочка. Нам на политзанятиях что твердят? В тылу тоже Родине служить можно. Здесь наш фронт! И поле боя — здесь! Да и не отпустит никто..."

— Эх, дите ты еще совсем... Ладно, дальше сказывать или как?

— А ты не устанешь? — озабоченно поинтересовалась Майка.

— В самый раз. Ну так вот, приказ есть приказ — матюгнулся я, а принять пришлось. А красивая девчонка — кровь с молоком, обмундирование на груди аж по швам трещит, русы косы до пояса да глазищи зеленые в пол-лица. Батарейцы, конечно, тут же с ней хи-хи-хи да ха-ха-ха, и вот что вышло: едва кто к ней подступится, так на другой день или на мине подорвется, или пулю словит, или с задания не вернется. Гляжу — ребята мои ее сторониться начали, да она и сама не рада — такая, говорит, видно, судьба у меня несчастливая. И выискался-таки один смельчак, Санька Егоров, разведчик мой, хороший парень. Приглянулась она ему — сил нет, ходит по пятам, в любви клянется, а она только слезы роняет — и ты мне, говорит, люб, только боюсь за тебя, видишь, я какая. А он смеется — комсомолец я, и не верю, говорит, ни в какую такую мистику. Война кончится — женюсь на тебе.

— И что-о-о? — живо заинтересовалась Майка.

— А ничего. Целовались да миловались, а потом приказ пришел — разведать, где у немца огневые точки стоят. Ну, Егоров группу и повел... Гвардейцы мои на девку эту волком смотрят, тут и до беды недалеко. Ну, та вся в слезах ко мне прибегает: "Товарищ командир, да что ж делать, да мне теперь хоть пулю в лоб, если он не вернется — хуже врага всем стану". Ну, я к ребятам: "Отставить мистику, — говорю. Вы гвардейцы или бабы темные? Вы советские люди, ни в бога, ни в чёрта верить не должны, в колдовство всякое — тем более. Суеверия — пережиток царского режима". Девчонку в землянку отвел, велел — сиди и не высовывайся. А тут и Егоров вернулся, задание выполнил, группа вся цела осталась, да еще и "языка" привели. Снял, выходит, Санька с нее проклятье это. Поженятся после войны. Так-то, кудлатка.

Капитан замолчал, перевел взгляд на окно, прислушался, как перекликаются воробьи на старом тополе и как звонко шлепаются с крыши капли.

— Выпишут-то скоро? Надоело тут до чертиков.

— Да ты не спеши. Время должно пройти, чтобы кости срослись как следует. С такими делами торопиться вредно.

— А всё-таки?

— Ну, летом, наверное. Пока рука срастется, пока гипс снимут, потом массаж, лечебная физкультура. Да и основное ранение поджить должно...

Истратов страдальчески поморщился.

— Ох-х-х... Это мне тут до лета киснуть?! Да я ж зачахну, кудлатка! Я домой хочу, в полк! За два года уже домом стал...

— С раздробленным суставом — в сырые землянки? Не выдумывай, пожалуйста!

— Вам, медикам, не понять. Там всё быстрее заживает. Потому что при деле человек.

— Ты лучше до скверика дойди, на лавочке посиди, на солнышке погрейся. Весна скоро. А я за тобой приглядывать буду. Чтобы ничего не случилось.