Анна Каренина. Не божья тварь

Нет, вовсе не эти причины заставляют ее отказаться сейчас от развода. Настоящая и единственная причина в том, что развод ей невыгоден. Ведь такой глубоко порядочный и поистине безмерно великодушный человек, как Алексей Александрович, да еще с его деньгами и связями, на дороге не валяется — и выгодней оставить его про запас.

Манипуляторы вообще любят оставлять людей про запас — авось пригодятся. Ведь в случае чего к такому удобному мужу всегда можно будет вернуться, надавив на жалость, а он всегда примет и снова даст все, что нужно, задаром и почти без усилий.

Так чего же хочет Анна на самом деле? Грубо говоря, она хочет полной свободы от нравственности.

Еще одна причина отказа в том, что Анна, как и всякий нечестный человек, судит по себе. И если муж вдруг согласен на развод, да еще на таких ужасных условиях, то вдруг он сам этого хочет, вдруг у него есть на это какие-то скрытые от Анны причины? Нет уж, пусть на всякий случай все остается как есть.

В дополнение она говорит еще одну ложь: "Я не знаю только, что он решит об Сереже". Это неправда — она прекрасно знает, что Сережу при разводе он отдает ей. Об этом знают все, даже Стива. Однако здесь скрыта еще одна причина, по которой она не желает развода: ведь если развод состоится, то ей действительно придется забрать сына к себе. А вот этого ей как раз совсем и не хочется. Зачем ей лишняя обуза?

Ну, и теперь, дважды солгав, ей нужно на всякий случай отвлечь Вронского от истины, которая могла-таки блеснуть в его голове. И она немедленно выдает свою коронную фразу: "Ах, зачем я не умерла, лучше бы было!" — и слезы струятся по ее щекам. А чтобы выглядеть совсем уж многострадально, она тут же улыбается — как бы через силу и как бы сквозь слезы как бы говоря: ты видишь, как я стараюсь не огорчать тебя, любимый?

Но не будем верить ее слезам, лучше подчитаем очередные потери теперь уже Вронского. Как мы помним, Вронский крайне амбициозен, это его первейшая страсть, однако ради Анны он снова отказывается от лестного и крайне нужного ему назначения в Ташкент. Ведь Анна в Ташкент не поедет, это ясно. Чего ей делать в Ташкенте? А то, что Ташкент нужен ее любимому, на это ей глубоко наплевать.

Очередной отказ от назначения вызывает теперь уже крайнее неодобрение у начальства. Тогда Вронский, понимая, что на карьере — после второго отказа — можно ставить крест, подает в отставку.

Через месяц Анна уезжает с Вронским в Италию — "решительно отказавшись" от развода. Она забирает с собой только дочь, а вот Сережу — которого она так якобы любит, что не может без него жить, и которого наконец может беспрепятственно взять с собой — она оставляет мужу...

20. Италия. Художник Михайлов. Портрет

"Анна отдает Вронскому всю жизнь, решается

расстаться с обожаемым сыном — несмотря на

терзания, которых ей это стоит — и уезжает

с Вронским сначала в Италию..."

Ложь Набокова

В предыдущей главке я подробно рассмотрела, что никаких оснований для расставания с "обожаемым сыном" у Анны не было — муж согласился отдать ей Сережу, и она могла беспрепятственно забрать его с собой. Для этого ей нужно было только возбудить дело о разводе, обвинив мужа в несуществующем прелюбодеянии — и на это Алексей Александрович был тоже согласен.

Таким образом, ни о каких "терзаниях" Анны по поводу расставания с сыном не может быть и речи. Расставание с сыном не стоило ей ровным счетом ничего.

*

Прошло три месяца их итальянской жизни. Все это время они путешествуют, встречаются с какими-то случайными знакомыми людьми, тщательно отслеживая их реакцию на свое щекотливое положение. И эти случайные знакомые, которым нет до них никакого дела, демонстрируют лишь вежливость, за которой скрывают свое равнодушие и скуку. Однако эта обычная вежливость Анной и Вронским с жаром воспринимается как одобрение.

Путешествие в новом качестве, придающем Анне оригинальность, развлекает ее — она счастлива. Иногда она вспоминает о несчастье мужа, однако его несчастье "было слишком ужасно, чтобы думать о нем". И она не думает. К тому же его несчастье "дало ей слишком большое счастие, чтобы раскаиваться". И она не раскаивается. Кроме того, "воспоминание о зле, причиненном мужу, возбуждало в ней чувство, похожее на отвращение". И объектом для отвращения становится муж — как человек тонущий и тем неприятный.

Впрочем, на всякий случай она придумала себе оправдание: "Я неизбежно сделала несчастие этого человека, — думала она, — но я не хочу пользоваться этим несчастием; я тоже страдаю и буду страдать: я лишаюсь того, чем я более всего дорожила, — я лишаюсь честного имени и сына. Я сделала дурно и потому не хочу счастия, не хочу развода и буду страдать позором и разлукой с сыном".

Оправдание глупое, буквально высосанное из пальца и, разумеется, лживое до последней буквы. Во-первых, как можно заставить себя насильно страдать, когда тебе каждый день хорошо и приятно? А во-вторых, ни честного имени, ни сына ее никто не лишал (повторяю десятый раз) — муж оставил ей сына при договоре о разводе и согласился взять чужую вину на себя, тем самым сохраняя ее "честное" имя. А вот от развода, да еще на таких исключительно выгодных условиях она внезапно отказалась сама без всяких на то вменяемых причин.

Итак, она забавляется переездами из города в город (кстати, им это уже надоело) и усиленно демонстрирует Вронскому неземное обожание. Для этого она в каждом его слове выискивает что-то не просто благородное и возвышенное, а "особенно благородное и возвышенное". Она усиленно показывает ему, как она его ценит. То и дело находит во Вронском неистощимые таланты и высказывает горячую убежденность в том, что у него "определенное призвание к государственной деятельности" и еще более горячо высказывает еще более горячую благодарность ему за то, что он пожертвовал для нее свои честолюбием и даже ни разу ее в этом не упрекнул (понятно для чего: чтобы и дальше жертвовал и не упрекал).

И Вронский рад стараться. Да так, что иногда его забота даже тяготит ее... Но главное удовольствие — он никогда и ни в чем ей не противоречит, как будто он полностью потерял свою волю и занят только тем, чтобы предупредить малейшее ее желание.

Однако сам он не так уж и счастлив с ней, как рассчитывал... Скоро пришла скука, а с ней и тоска. Жизнь с Анной ничем не наполнена, а потому до зевоты пуста. Именно от скуки, а вовсе не от любви он и кидался выполнять малейшее желание Анны — принимая ее капризы за цель своей жизни и лишь бы чем-то убить время. Если раньше его любовь к Анне занимала лишь часть его жизни, делая таким образом существование достаточно гармоничным, то теперь осталась одна Анна, вокруг которой была нестерпимая пустота.

Однажды он предпринял попытку прежней холостой привычки — позднего ужина со знакомыми, но это вызвало в Анне невероятное уныние. Думаю, что это была обыкновенная зависть со стороны Анны, ведь она-то не могла позволить себе подобного развлечения. И она тут же буквально извела Вронского этим своим унынием, чтобы он отказался от таких встреч и все время сидел с ней дома. И он отказался.

От скуки он занялся живописью. Как и положено живописцу, он отпустил волосы и стал зачесывать их назад — скрывая этим, кстати, наметившуюся лысину (и с этой минуты Толстой будет неоднократно к этой лысине возвращаться). Какие-то вроде бы знающие люди уверяют Вронского, что у него большой талант, и Анна с удовольствием это повторяет.

На самом деле никакого таланта у Вронского нет и в помине. Есть всего лишь образование и полученные вследствие этого некоторые технические навыки, а также умение "со вкусом подражать искусству" — и всё. Но ни Вронский, ни Анна не понимают этого. Да и живописать ему, собственно, не о чем. Да и потребности такой в нем тоже нет. А потому он тщательно выбирает род и жанр, в котором намеревается творить, даже не понимая, что такие вещи настоящие творцы не выбирают — "он не мог себе представить того, чтобы можно было вовсе не знать, какие есть роды живописи, и вдохновляться непосредственно тем, что есть в душе, не заботясь, будет ли то, что он напишет, принадлежать к какому-нибудь известному роду".

Вронский вдохновлялся не самой жизнью, а всего лишь чужими картинами, примерами чужой жизни, поэтому "вдохновлялся очень быстро и легко" — как и всякая посредственность, которая на то и посредственность, чтобы не понимать всей своей пошлости и недалекости. И Анна полностью ему соответствует в этом.

Вообще вся эта история с художничеством, столь обстоятельно рассказанная Толстым, так броско и точно выявляет истинную сущность этих двух людей — дремучую посредственность и пошлость, всего лишь завуалированных под красоту и изящество, с одной стороны, и под благородство — с другой, что отныне в этом нет ни малейших сомнений. И на фоне этой "художественной истории", столь подробно рассказанной Толстым, все эти досужие поверхностные домыслы о якобы великой любви Карениной и о ее страданиях из-за этой любви кажутся совсем уж смешными, нелепыми и попросту идиотскими.

А Вронский меж тем начинает портрет Анны. Портрет — обычная поделка образованной бездарности, каких тьма. Однако всем знакомым этот портрет ужасно, ужасно нравится. Ну, это старая история.

Случайно они узнают, что в этом городе живет русский художник Михайлов, гений-самородок. Друг Вронского — бездарный писатель Голенищев характеризует Михайлова так: "Разумеется, он не лишен дарования, но совершенно фальшивое направление", "чудак и без всякого образования".

Этот Михайлов написал картину, изображающую Христа перед Пилатом. Они решают ехать к нему смотреть картину. Вронский к тому же хочет заказать ему портрет Анны, чтобы дать бедному художнику денег — он, как мы помним, и вдове погибшего сторожа давал денег (в первую встречу с Анной). Вронский сострадателен, это его лучшее и настоящее душевное качество. Именно оно и позволяет Анне манипулировать им.

Они приезжают. Художник по их виду моментально дает им внутреннюю характеристику: выражение лица Голенищева относится им к категории "фальшиво-значительных и бедных по выражению", а Вронский и Каренина заносятся в разряд абсолютно ничего не понимающих в искусстве, но усиленно прикидывающихся ценителями.

Все трое смотрят картину и высказывают мнение в расхожих, стандартных, затасканных выражениях. Например, Анна с многозначительным видом сообщает, что Христу на картине явно жалко Пилата, — она сказала то, что сказал бы всякий, что нельзя не заметить, что лежит на поверхности и что всегда будет верно, беспроигрышно и безошибочно. И ни один из этих троих так и не заметил главного, того, что составляло настоящий дух картины...

Возвращаясь домой, все трое исподтишка нахваливали себя — дескать, этот художник хоть и талантлив, но талант его совершенно не развит, поскольку у него нет образования, и стало быть, он не может быть талантливей их, потому что у них образование есть.

Толстой в этой сцене буквально беспощаден — он дожимает ситуацию с художником до конца, и меня уже начинает тошнить от Анны и Вронского.

*

Михайлов соглашается написать портрет Анны, и его портрет поражает всех, особенно Вронского. Михайлову удалось передать тот практически неуловимый нюанс красоты Анны, который даже и увидеть в ней никогда не приходило Вронскому в голову. Однако сейчас, глядя на чужую и при этом готовую работу, Вронский искренно уверяет себя, что именно этот нюанс он и сам как раз и собирался отобразить в своем собственном портрете Анны, просто... ну просто не успел... а не успел просто потому, что не так быстро владеет техникой, как этот художник. Да и вообще, по мнению Вронского, весь этот так называемый талант — обычное дело техники, не более.

Вронский просит художника высказать свое мнение относительно его творчества — в полной уверенности, что художник похвалит его. Но в ответ художник упорно и даже неприлично молчит: "неприятное чувство испытывал Михайлов при виде живописи Вронского; ему было и смешно, и досадно, и жалко, и оскорбительно".

И тогда все трое — Вронский, Анна и их друг бездарный писатель Голенищев — со скрытой обидой высказывают общее мнение, что Михайлов, не пожелавший похвалить Вронского, если и не завидует великому таланту Вронского (хотя они уверены, что, конечно, завидует), то ему по крайней мере очень досадно, что богатый образованный человек "без особенного труда делает то же, если не лучше, чем он, посвятивший на это всю жизнь".

И все-таки один положительный результат эта история имела — Вронский хоть и был уверен, что в силу своего образования он, безусловно, талантливей этого гения Михайлова, но все-таки понял, что живописью ему лучше не заниматься, и бросил это занятие.

Однако без этого единственного занятия скука и тоска теперь совершенно унылой жизни окончательно одолели его. "Они решили ехать в Россию, в деревню".

Но сначала — визит в Петербург. В Петербурге Вронский собирался оформить раздел имущества с братом. Анна же — не желая скучать в одиночестве — внезапно вспомнила про сына. Отличный предлог, чтобы ехать вместе.

21. Счета из магазина. Достижение дна. Лидия Ивановна

"Трагедия в том, что Каренин не мог противостоять

влиянию "грубой силы, которая должна была

руководить его жизнью в глазах света и мешала ему

отдаваться ему своему чувству любви и прощения". ...

И он подчиняется обществу, следует указаниям

лживой ханжи графини Лидии Ивановны

и отказывается от прощения и любви".

Вранье из Учебника русской литературы

Надо было сильно постараться, чтобы насквозь лживую Анну, в глазах которой постоянно мелькает злоба и ненависть буквально ко всем, и это неоднократно подчеркивается Толстым, — чтобы возвести ее в ранг чуть ли не святой, а истинно добрую женщину с "прекрасными задумчивыми глазами", как неоднократно характеризует ее автор, обозвать лживой ханжой. А вот "грубая сила", присутствие и губительное воздействие которой он чувствует, исходила прежде всего от Анны и Стивы — и заключалась она прежде всего в нравственных подтасовках и подлых вымогательствах, как мы это видели в предыдущей главке.

*

Но как же все это время жил Александр Алексеевич Каренин? Как только он понял наконец, что от него требуется лишь одно — взять на себя вину жены, отдать ей сына и больше не докучать ей своим присутствием, он почувствовал себя совершенно потерянным. Получалось, что его любовь к жене, его искреннее прощение, его великодушие, его забота о новорожденной девочке, взятие им на себя чужого позора — все это попросту было нагло использовано против него, ничего не дав ему взамен. А он сам при этом — "как бы в награду за все это" — "теперь очутился один, опозоренный, осмеянный, никому не нужный и всеми презираемый".