Выбор первой цели был быстрым. Поймав мгновение между двумя ударами сердца, Борынчи плавно на выдохе потянул спусковой крючок. Короткий толстый болт с каленым четырехгранным наконечником послушно перечеркнул прозрачный воздух, а на его место из зарядного короба, повинуясь повороту боковой рукояти, тут же выскочил новый. Знаменосец юнь, вскарабкавшийся на уцелевшую рогатку и возвышавшийся над рядами своих бойцов, хрипло булькнул и повалился головой вперед, покатившись вниз по насыпному склону и выронив многохвостый штандарт под ноги императорским солдатам. Правый уголок губ Борынчи медленно вытянулся вверх с явным удовлетворением. За несколько следующих коротких мгновений, пока раскосые глаза стражника искали новую жертву, бой продолжался без ощутимых изменений. В окружающем лязге и грохоте вновь неслышно щелкнула спусковая скоба, и вражеский сотник, больше всех крутившийся, кричавший и размахивавший руками за спинами первого ряда южных захватчиков, осел на землю изломанной куклой, нелепо пытаясь зажать грубой латной перчаткой кровавый фонтан, бьющий из пробитого горла тонкими ручейками между колец бармицы.
До того момента, когда стража Таури окончательно сломила сопротивление растерянных царских солдат, отбросив их отряды по всей линии полевых укреплений, Борынчи успел подстрелить еще семерых. Ими стали четыре офицера, два сигнальщика и могучий воин-великан, стоявший на пути у противника подобно скале и долгое время казавшийся просто неуязвимым для вражеских клинков. Ровно до той секунды, когда стрела самострела угодила ему в левый глаз, повалив гиганта на землю.
Имперцы ворвались на внутренние площадки форта туда, где располагались склады и места для отдыха. Остатки юнь, потерявшие на насыпях и валах не меньше шести сотен убитыми и еще столько же ранеными, хаотично отступали по траншеям на север и к центру, а также в сторону морского берега, спасаясь от преследователей на песчаных отмелях и каменистых пляжах. Преследовать бегущих воинов у стражников не было никакого желания, и только редкие стрелы летели вслед пехотинцам мертвого генерала Окцу, больше для острастки, чем из реального желания достать кого-либо еще.
Догнав своих людей, и с нескрываемой радостью выяснив, что только двое из его десятка легкоранены, Борынчи, не теряя времени, отправился собирать болты для своего почти полностью опустевшего самострела. В настоящем сражении этим бы озаботились интендантские команды, в обязанности которых входило снабжение и снаряжение всем необходимым действующей армии, вплоть до самого последнего солдата. Но все хозяйственные службы по-прежнему оставались в городе, да и сам хшмин не особенно горевал из-за того, что ему приходится самому заниматься подобным делом, даже несмотря на свой статус младшего командира.
За этим процессом Борынчи и застал командующий. Как человек, не растерявший своих охотничьих навыков, десятник стражи сразу же почувствовал внимательный взгляд, направленный в его сторону, и чужое присутствие у себя за спиной, так что обошлось без окликов и вежливых покашливаний. Резко обернувшись, Борынчи замер как вкопанный, невольно чувствуя, как холодный пот с удвоенной силой покатился по его разгоряченному телу. Кровь от лица хшмина напротив почти сразу отхлынула, хотя он сам этого и не замечал. Все внимание беглого ётёкабу было приковано к тому, кто стоял всего в паре шагов от него.
С их первой встречи тайпэн Хань почти не переменился, разве что окончательно перестал выглядеть молодым мальчишкой. А вот его холодный неправдоподобно тяжелый взгляд Борынчи узнал бы даже сквозь закрытые веки. В тот вечер во дворе "Пурпурного лотоса" среди роскоши богатых кварталов Сианя с обезображенного и отекшего лица убийцы проклятого монаха Фуяна на наемника-стрелка тогда смотрели именно эти глаза. Чуть позади Ханя, опиравшегося на копье, замерла одна из его пугающих демонических телохранительниц. Кто-то из подземных порождений либо клейменый ну-бэй всегда вертелись поблизости от Ли, но эту кровопийцу Борынчи тоже узнал лично. Красивая юная внешность и тонкие черты лица къёкецуки, столь ценимые в аристократических кругах и почитавшиеся эталонами совершенства, накрепко засели в памяти хшмина. Эта девушка, хотя кто знал, сколько ей зим на самом деле, была виновата в первом и единственном провале Борынчи за всю его карьеру внутри преступного сообщества. До того рокового выстрела с пагоды монастыря лучшему убийце-ётёкабу во всем закатном краю Империи не приходилось еще ни разу промахиваться. Но этой парочке удалось невозможное, и сейчас они вновь стояли перед ним, но находились при этом так близко, что Борынчи мог без труда различить каждую крохотную вмятину на броне у тайпэна и каплю подсохшей крови в уголке лиловых губ его ручной къёкецуки.
— Десятник, — миролюбиво обратился Хань к человеку, едва сдерживавшему дрожь в коленях. При этом полководец даже не пытался изображать ту пренебрежительную манеру речи, которою Борынчи привык слышать даже из уст своего собственного начальства. Тайпэн даже кивнул ему слегка, без всякого умысла, просто приветствуя, и хшмин как послушный болванчик тут же согнулся в поясе чуть ли не пополам.
— Высокочтимый.
— Как вас зовут?
— Борынчи, без семьи и рода.
— Да теперь, когда я вижу ваше лицо, все становится понятно. И ваше имя тоже, разумеется, хшминское. Это кое-что объясняет. Я наблюдал за вами в бою, — спокойно продолжил Ли, на мгновение обернулся и, обменявшись взглядами с къёкецуки, слегка поправился. — На вас обратили мое внимание.
Уважительное окончание по отношению к его персоне, промелькнувшее в последней фразе, окончательно "добила" десятника. В голове у стрелка проскочила шальная идея, что не поздно пока покончить с собой самому, ведь Хань, судя по всему, приготовил для него что-то действительно зверское.
— Хотя вы и действовали совершенно несогласованно с приказом и оставили своих воинов без непосредственного командира, но итоговый результат от проделанного вами был на удивление эффективным.
"Он не узнает меня?! Определенно, нет! Да и как он узнает меня, ведь мы никогда не встречались лицом к лицу, — пронеслась в голове у Борынчи еще одна запоздавшая мысль. — Только если чародейством, но зачем ему тратить такие силы во время беседы с простым стражником? Зачем ему вообще нужна эта беседа?".
Только уже после этих размышлений, хшмин действительно начал прислушиваться к словам, которые говорил тайпэн.
— Это все было, по меньшей мере, своеобразно и интересно. Определенно подобный подход заслуживает хотя бы некоторого внимания и изучения куда более умудренными мастерами, чем я. Если мы оба уцелеем в этом бою, то мне хотелось бы встретиться с вами и побеседовать чуть дольше. Мне повезло находиться в хороших отношениях с комендантом военной школы Шенчи командиром Уручи из рода Орай. Уверен, у него есть связи и хорошие знакомства в тех гарнизонах, где стрельбе из луков и самострелов уделяют повышенное внимание. Там, наверняка, захотят увидеть на деле ваш подход к использованию стрелкового оружия.
— Насколько вам покажется это уместным, высокочтимый, — удивление странным образом вымывало из Борынчи остатки прежнего страха. И даже бледная къёкецуки перестала вызывать у него один лишь животный ужас, неожиданно напомнив о своей довольно привлекательной женской природе. — Участвовать в любом вашем деле будет для меня честью. Если вы объясните мне все более подробно, и в том случае если мы, конечно, как вы сказали, останемся в живых.
Ли улыбнулся в ответ, но Борынчи еще не настолько перестал его бояться, чтобы ответить хоть каким-то подобием проявления радости.
— Мне нужно к своим людям, высокочтимый. Вот-вот будем выступать.
— Конечно, идите, — кивнул Хань. — Нам нужно побыстрее помочь тайпэну Гкеню и его солдатам, которые все еще сдерживают в поле основные силы врага.
Еще раз быстро поклонившись военачальнику, Борынчи поспешно удалился. Ли, проводивший этого странного десятника взглядом, снова обернулся к Ёми.
— Я что опять лезу не к месту со своими идеями? — вопрос Ханя содержал подтекст, который къёкецуки все же не уловила.
— Нет, ты как всегда в своем стиле, что так бесит Такату, — блеснула иглами клыков юная кровопийца. — А вот с этим парнем что-то явно не так. Не знаю, когда вы с ним встречались или что он о тебе, слышал, но он боится тайпэна Ханя, причем, очень-очень сильно. Гораздо больше, чем остальные.
— Боится? — искренне удивился Ли. — Ты уверена?
— Уверена, — с легкой усмешкой ответила къёкецуки. — Для меня это довольно ясное и странное ощущение, когда кто-то поблизости вдруг перестает бояться моих добрых алых глаз только потому, что рядом есть нечто, чего этот кто-то боится гораздо сильнее.
— Хм, если мы и вправду вновь встретимся с этим десятником, то возможно мне придется разобраться с подобной проблемой. Но вернемся к этому вопросу позже. Ты так и не сказала, удалось ли вам спасти Ка"исс?
— То, что от нее осталось, — хмуро бросила Ёми, но тут же пояснила. — Она жива, если ты об этом, а что до остального, то помолись предкам своего Императора. Не знаю никого другого, кто мог бы сейчас ей помочь.
События в этот день развивались стремительно, и о плачевном положении дел их северной группировки в командной ставке Юнь узнали уже только тогда, когда городская стража Таури обходным манером атаковала вдоль линии осадных укреплений во фланг сражающимся. На море ситуация складывалась не менее хаотично и непредсказуемо. Успех кренился то в одну, то в другую сторону, и ярко выраженного преимущества по-прежнему не было ни за Южной эскадрой, ни за флотом царского двора. Дальнейшие действия командиров, принявших на себя руководство армией после смерти генерала Окцу, были запоздалыми, но предсказуемыми.
Три тысячи солдат было поспешно переброшено к переправам в районе Гункань, с целью отправить их через речное русло на помощь к северной группировке, остатки которой отступали сейчас с боем к позициям прибрежных артиллеристских батарей. Сами инженеры уже активно разворачивали свои машины и меняли прицелы, готовясь встретить врага не меньшим градом снарядов и стрел, чем тот, которым ряды самих юнь пока поливали со стороны имперцев.
Планомерное действо, давно рассчитанное на бумаге и продуманное до мелочей в вопросах организации логистики и распорядка, было сорвано самым нахальным образом. Через распахнувшиеся Речные ворота Таури в устье Чаанцзянь стали выходить корабли из эскадр Камо и Синцзян. Куай-сё начали активно обстреливать северный берег и батареи, развернутые на Гункань, а также мешать переправе войск. Ответный огонь с острова был не менее плотным и яростным, а вот саперам северной группировки вновь пришлось тратить драгоценное время на то, чтобы в очередной раз перенацелить свои механизмы. Впрочем, камнеметы осаждающих с южного берега тоже вступили в дело, и суда речного флота, по сути, оказались под перекрестным обстрелом, где им оставалось рассчитывать лишь на удачу и собственную выдержку. Но свою главную задачу хайтины Шао Шэн и Ло Гонкэ все же выполнили — полноценная переброска воинов юнь была теперь сорвана, по меньшей мере, на несколько часов.
Пока тайпэны Хань и Гкень продолжали давить и терзать врага, оставшегося без подкреплений, командующий Южной эскадры Руо Шень не ослаблял натиска на корабли флота вторжения, уже оправившиеся от первоначального шока. Все самые крупные галеры юнь получили к этому времени значительные повреждения, несколько начали тонуть, а две или три удерживались на плаву лишь чудом. Еще на полудюжине судов вовсю кипели абордажные схватки.
"Железная длань", уже не раз отличившаяся за время стремительного похода Ли Ханя через захваченные земли, сумела под жесточайшим натиском прорваться к Гункань. Изломанный и подожженный корабль, вылетел на пологий берег, намертво засев дном на мелкой гальке. Семь сотен солдат абордажа и матросов из команды десантной куай-сё выбрались на землю, чтобы сразу же вступить в бой с охраной артиллеристских батарей. Немногочисленность защитников и ярость нападавших сыграли свою роль, и экипаж "Длани" прошелся неистовым вихрем по позициям вражеских инженеров, сея повсюду пламя и разрушение. Остальные корабли продолжили дуэль с полевой артиллерией юнь, пока сами южные захватчики пытались наладить переправы выше по течению.
К тому времени, когда это у них, наконец, получилось, морская битва давно распалась на четыре десятка отдельных небольших сражений. Немало кораблей оказалось выведенными из строя и неспособными продолжать дальнейшие действия. Флагман Юнь, четырехпалубное чудовище, сразу два нижних яруса которого были предназначены для гребных команд, пылал от кормы до носа, а несколько имперских мику-дзё продолжали сновать вокруг него, "поддерживая огонь в печи". "Погибель Зерлаку" тоже пострадал весьма серьезно. Уже дважды его матросам приходилось тушить крупные пожары, а задняя мачта оказалась сломана почти у самого основания и лежала теперь поперек корпуса. Времени на то, чтобы спихнуть ее в море у экипажа флагмана не было. Несмотря на все выше перечисленное, "Погибель" продолжала атаковать ближайшие скопления чужих судов, помогая товарищам огненными зарядами из своих цяо-ба и мощью бронированного киля, превращавшего сиртакские барки и мелкие галеры просто в кучу деревянного хлама, болтающегося на поверхности воды.
Две тысячи царских пехотинцев удачно перебравшись на противоположный берег Чаанцзянь еще не подозревали, как повернется дальнейшее сражение, когда, как им казалось, они вот-вот должны были выдвинуться на выручку своим товарищам, а еще три тысячи солдат только готовилось к переброске. Появление второй имперской армии, теперь уже из трех южных ворот Таури, стало в этой ситуации для царских командиров не самой приятной новостью. Хотя в главном лагере Юнь по-прежнему было сосредоточено не мене девяти тысяч бойцов, довольно многие подразделения, входившие в это число, могли считаться боевыми лишь весьма условно. Разумеется, все остальные оставшиеся части были самым лучшим и "неприкосновенным" резервом ляолянских стратегов, но полководцы Империи, а точнее один демон с двумя сущностями в своем чреве, снова заставил противника изначально действовать на навязанных ему условиях и поступать не так, как ему хотелось бы.
Новые силы Таури состояли из шестидесяти сотен ополченцев, усиленных на флангах двумя тысячами солдат абордажа Центрального флота. На главном ударном направлении также развернулось почти девятьсот наемников, переданных командованию обороны города торговыми домами и хозяевами свободных кораблей. В каждой тысяче добровольцев был сформирован отдельный костяк из полутора сотен отставных солдат, приставов и самых бесстрашных китобоев, не забывших прихватить на битву свои любимые гарпуны. Многочисленная осадная артиллерия имперцев, как и в случае с северной армией, была попросту снята ночью с городских стен и поставлена на колесные лафеты. Само же ее наличие вновь вынуждало противника к открытому встречному бою без надежды отсидеться на защищенных рубежах.
