Она падает на ковер и лежит вроде бы без чувств. Он бросается к ней, но останавливается, затем берет с камина колокольчик и звонит. Заходит горничная.

(Чарльз суховато) — Она узнала неприятную новость. Расстегни ей платье и не отходи ни на шаг. Я пришлю доктора.

Уходит. Занавес. Зал взрывается горячими аплодисментами.

На авансцену выходит со стулом и вязаньем хозяйка гостиницы в Эксетере, садится и вяжет чулок. Входит Чарльз, идет к ней.

(Чарльз с улыбкой) — Добрый день. Скажите, мисс Вудраф у себя?

(Хозяйка с удивлением) — Нет, сэр, она уехала.

— Как уехала? Вы хотите сказать, ушла?

— Нет, уехала в Лондон, утренним поездом. Честно говоря, я думала, что она уехала с Вами.

(Чарльз после оцепенения) — А скажите, приходил ли позавчера вечером к мисс Вудраф посыльный? Он должен был передать ей от меня записку и одну вещь...

— Нет, никто не приходил. А барышня, видно, Вас ждала: вчера весь день никуда не отлучалась.

(Чарльз в сторону) — Боже мой! Катастрофа! Этот негодяй, видимо, польстился на несчастную брошь... Что должна была обо мне подумать Сара?! (Вновь к хозяйке) — Сударыня, у меня будет к Вам убедительная просьба: вот моя карточка... Если от мисс Вудраф будет какое-то известие, не откажите в любезности снестись со мной. Пожалуйста, возьмите деньги на марки... и за труды

— О, сэр, непременно дам Вам знать! Мисс Вудраф такая милая девушка...

Уходят. Через минуту с другой стороны на авансцену выходит снова Чарльз, одетый в пальто, и джентльмен его же типа (мистер Монтегю, поверенный). Дружески беседуют.

(Чарльз с горечью) — Все поиски безрезультатны. Уже месяц четыре сыщика обшаривают Лондон и ничего. Наша столица, конечно, велика, но пропасть без вести в ней не так-то просто. Иногда мне кажется, что Сара намеренно от меня скрывается. А вдруг она все же покончила с собой, а, Джордж?

— Это просто узнать: о самоубийствах есть записи в полиции и в бюро регистрации смертей. Твои сыщики должны были проверить эту версию, так что вряд ли она мертва. Позволь мне все же акцентировать внимание на некоторых особенностях твоего "признания вины", которое мы с юристами мистера Фримена сегодня выработали...

— Если этот документ не предусматривает посадку меня в колодки, я его подпишу.

— Нет. Формулировки в нем жесткие, но это тебе на руку. Если дойдет до суда, такое "признание" можно будет опротестовать: любому юристу понятно, что джентльмен, будь он хоть трижды идиот, мог сделать его только по принуждению.

— Но ты выполнил мою просьбу, узнал, как себя чувствует Эрнестина?

— Она в порядке и, видимо, именно ей ты обязан освобождением под честное слово. Папаша явно хотел урвать с тебя фунт мяса, но семейством Фримен все же командует эта барышня.

— Милая Тина. Я тяжко ее обидел, а себя опозорил на всю жизнь.

— Слушай, Чарльз, коли ты взялся быть мусульманином в мире пуритан, на иное обращение к себе не рассчитывай. Я тоже неравнодушен к хорошеньким ножкам и тебя не осуждаю, но согласись, на всяком товаре надо смотреть цену.

— О, господи, хоть бы мне умереть!

— В таком случае пойдем в ресторан и уничтожим парочку омаров. И перед смертью ты поведаешь мне, наконец, о таинственной мисс Вудраф...

Уходят под аплодисменты.

Занавес все еще на месте. Через минуту на авансцене опять появляется Чарльз, но сильно преображенный: более свободный костюм, усы, бородка...

(Чарльз, глядя в другой конец авансцены) — Вот этот дом. Вполне солидный, порядочный. И здесь сейчас живет Сара? Вероятно, опять в роли гувернантки...

Достает из кармана записку, читает:

"Мистеру Монтегю для Чарльза Смитсона. Севастопольская набережная, дом 12, миссис Рафвуд". Джордж, пожалуй, прав, фамилия Рафвуд явно преобразована из "Вудраф". Но почему "миссис"? Неужели она замужем? Господи, неужели через три года я, наконец, ее увижу?

Подходит к условной двери и стучится. Навстречу выходит девушка (в ее роли Катенька): без чепчика и держится независимо.

(Чарльз ровно) — Я хотел бы повидать миссис Рафвуд. Она здесь живет?

(Девушка, без малейшей почтительности) — Как Ваше имя? (Берет его карточку) Что ж, мистер Смитсон, Сара действительно живет здесь и мне о Вас говорила. Входите.

(Чарльз, задерживая ее) — Миссис... Рафвуд служит здесь гувернанткой?

(Девушка насмешливо) — Нет. Нам не нужны гувернантки.

Занавес раздвигается, открывая светлую комнату, стены которой увешаны картинами.

(Чарльз, разглядывая картины) — Похоже, здесь исключительно картины прерафаэлитов...

— Совершенно верно, мистер Смитсон. Вы находитесь в самом их гнезде. Я позову сейчас Сару.

Уходит. Через минуту входит Сара, которую просто не узнать. Она одета в ярко-синюю юбку, стянутую пунцовым поясом, и ослепительно белую блузку с открытой шеей, на которую ниспадают блестящие черные волосы, перевязанные сзади красной лентой — просто воплощение Новой Женщины!

(Сара удивленно) — Как Вы сюда попали, мистер Смитсон?

— Я обшарил Лондон вдоль и поперек в надежде найти Вас. Мой поверенный, мистер Монтегю, стал регулярно давать объявление в газету с обещанием вознаграждения за сведения о Вас. Лишь спустя три года одно из них сработало и вот я здесь.

— Но что по этому поводу думает миссис Смитсон?

— Вы не знали, что я расторг помолвку с мисс Фримен?

Сара, потупясь, молчит.

-А Вы, я вижу, живете теперь в благополучии...

— Жизнь с некоторых пор благоволит ко мне...

— Все же чей это дом? И в каком качестве Вы в нем живете?

— Это дом известного художника со скандальной известностью — в Ваших кругах. Если Вы подумаете, то сами назовете его имя. Я же его помощница, вроде секретарши.

— И натурщица?

— Иногда.

Чарльз явно растерян, но бодрится.

— Вы живете здесь с того времени, как покинули Эксетер?

— Нет, второй год. Он увидел меня на улице и упросил стать ему моделью. Потом стать помощницей.

— Его жена, кажется, умерла?

— Да. Но живет в его сердце.

— То есть он живет в одиночестве?

— Нет, в доме бывает много народа. Здесь живет и его брат.

— А Вы... почему Вы "миссис"...

— Выдаю себя за вдову.

Опять неловкая пауза.

— Значит, у Вас появились новые, более важные для Вас привязанности?

— Я не думала больше Вас увидеть...

— Это не ответ на мой вопрос...

— Мистер Смитсон, я не любовница ему. И никому.

— Тогда почему Вы так смутились, увидев меня? Я почти тот же, которого Вы узнали и полюбили... С последней нашей встречи я жил в единственной надежде на встречу новую... В поисках Вас я даже пересек океан и объездил всю Америку... Вот теперь нашел, но Вы мне, кажется, не рады? Впрочем, теперь мне нетрудно представить, что Ваши новые друзья гораздо интереснее, занимательнее меня.

— Да, в их кругу мне живется легко, счастливо. У меня здесь много обязанностей, но все они мне по душе... Умоляю, поймите меня: я не мыслю уже себе другой жизни... Даже если ее предлагает человек, которого я глубоко уважаю и от которого не ожидала такой щедрой, незаслуженной мной любви...

— Но Вы не можете полностью отринуть предназначение женщины, принести в жертву счастье материнства! Я не хочу думать дурного о круге творцов, в котором Вы вращаетесь, и, если Вы согласитесь им помогать под именем миссис Смитсон, надеюсь, они согласятся. Клянусь, я не посягну на ваше содружество, клянусь своей любовью к Вам!

— Ох, Чарльз! Именно любовь Ваша меня и страшит. Я слишком хорошо знаю, что любовь не признает священных границ...

Чарльз вновь растерян, но еще не сдается.

— Скажите, Вы думали обо мне в эти годы?

— Много думала вначале. Полгода спустя мне попалось на глаза одно из Ваших объявлений, и тогда я решила переменить фамилию...

— Почему?!

— Тогда же я узнала, что Ваш брак с мисс Фримен расстроился...

— Так Вы знали? Вы знали все! Вы не только погубили мою жизнь... Вы решили еще надо мной поиздеваться и с этой целью прислали Джорджу Монтегю анонимную записку, призвали меня сюда. Надо сказать, Вы преуспели в этом. Просто вывернули меня наизнанку...

— Вы несправедливы ко мне.

— Я говорю о своих ощущениях, а они таковы: в моей груди кинжал, который Вы со сладострастием поворачиваете! Но знайте, настанет день, когда Вы появитесь на небесах и справедливый судья покарает Вас за мои муки!

Чарльз смотрит с отчаяньем в ее глаза, наконец, поворачивается и идет к двери. Сара в два прыжка загораживает дверь:

— Я не дам Вам так уйти. В этом доме есть... одна особа, которая знает и понимает меня лучше, чем кто бы то ни было. Она хочет увидеться с Вами. Пожалуйста, предоставьте ей такую возможность.

-Я удивляюсь, как можно передоверять кому-то оправдание Вашего поведения. Пусть даже это будет королева Англии!

— Она ждет. Она знает, что Вы здесь. Я не буду присутствовать при вашем свидании.

— Кто это, черт побери?

— Человек менее благородный давно бы догадался...

Выходит. Дверь вновь отворяется, но кто за ней стоит, зрителям не видно.

(Чарльз потрясенно) — Кто ты, милое дитя?

(В ответ) — Вы мой папа?

(Чарльз нежно, совсем потрясенно) — Да... Должно быть, это я...

Уходит за дверь.

Занавес под оглушительные, лавинообразные аплодисменты. Они длятся и длятся... Занавес расходится, открывая всю труппу талантливых любителей: в центре Городецкий под руки с Татьяной и Наденькой, далее Плец и Ровнин, Елена Михайловна и Мария Ивановна, Катенька и канцелярист Ершов (в роли Монтегю). Они кланяются и кланяются, а овации не смолкают...

Глава двадцать вторая. Нечаянный адюльтер

Карцев проснулся утром 21 века с улыбкой на устах, сохранившейся после триумфальной премьеры его спектакля в 20 веке. Он вспомнил, сколько мыкался по театрам современного Красноярска со своими двумя пьесами, как его привечали на среднем уровне и отвергали на верхнем — хорошо хоть из безразмерного интернета не выкинули... И вдруг успех! С любительской труппой, собранной с бору по сосенке! Впрочем, роли все сыграли прекрасно, на одном дыхании...

А Татьяна явно нашла свое призвание! Лишь бы не загубили ее режиссеры и актеры тамошние, поддержали, а не утопили. Впрочем, а мы-то на что с губернатором, сами кого хошь утопим. Вот обкатаем ее в Красноярском театре чуток, переедем в Петербург и там возьмем кого-нибудь за глотку: Яворскую, Комиссаржевскую, Таирова или деятелей императорских театров? Поглядим... Главное, что она от Сергея теперь отстанет, всю себя сцене отдавать будет.

Кстати, именно в это время появились драматурги нового типа: Ибсен, Стриндберг, Бернард Шоу, да и Кнута Гамсуна, кажется, уже ставили. Из наших — Чехов и Горький, тоже буревестники... До черта конкурентов моей самоделке... Хотя она вполне в том духе, а может и покруче кому покажется.

Он с удовольствием поработал весь день над недавно заказанной геологической картой Исаковского террейна, а вечером взялся, как всегда, заучивать кусок текста для роман-газеты — на этот раз из очень трогательной "Виктории" Гамсуна. Сделав этот урок, он лег в кровать, предвкушая встречу со своим спаянным красноярским кланом. С тем и уснул.

Однако проснувшись, Карцев ничего из приснившегося этой ночью, не вспомнил. За прошлую, позапрошлую и многие другие ночи помнил, а за эту — ничего!

"Да был ли я там этой ночью? — зародилось в нем страшное подозрение. — А если и был, так что толку? Как и не был..."

Весь день Карцев проходил смурной, за карту террейна, еще вчера страшно интересную, не брался. Так, трепался о том-сем с коллегами и все. Вечер, а вернее отход ко сну боялся чем-либо нарушить.

"Ну, давай, боженька, не злись на меня за прошлый атеизм, помоги!" — выпрашивал он...

Бесполезно. Наутро проснулся с чувством, что его обокрали. То ли не было ни черта, то ли не помнил! Наказал его все-таки боженька...

В таком миноре, переходящем в настоящую тоску, Карцев пробыл всю неделю. Работать полегоньку начал (куда деваться, заказчик оговорил жесткие сроки!), но как обычный геолог-ремесленник, а не как творческий, с большой выдумкой человек. В субботу встряхнулся и рванул в Академгородок, где взял лыжи на прокат и набегался по трассам от души. Вечером же нашел в инете фотографии старого Красноярска и стал их не спеша рассматривать, отмечая те или иные несоответствия со своими впечатлениями. Повздыхал о недавнем счастье и уснул...

...проснувшись на улице Вознесенской, возле дома Гадаловых!

Ура! — попытался крикнуть он, но души голоса не имеют. Скорей к Сергею! Юркнул в открытую форточку квартиры Городецких, затем в дверную щель "своей" комнаты и остолбенел! Сергей спал в постели с Татьяной! Абсолютно голой, что подтверждало сползшее одеяло... "Вот и оставь его на неделю!" — хохотнула душа. — "И как это понимать? Знает ли об их идиллии Елена Михайловна? А что же творится у Плецев?".

Карцев выскользнул обратно в зал и мотнулся по остальным комнатам. В кухне Варя пекла пироги (Эх, как обожал Карцев ее пироги, особенно с вязигой!), у себя дрыхла Катенька, но комната Елены Михайловны была пуста и на кровати она сегодня явно не спала. — "Загуляла!" — ахнул Карцев. — "Впрочем, у нее с Ровниным давно к тому шло... Вот загадка и разрешилась: мать за порог, а Сергей с "Сарой" на порог! Причем сомневаюсь, что это была его инициатива... А мне-то что делать? Ждать когда Сергей проснется? Разбудить его сейчас, вселившись? А может быть навестить семейство Михаила Александровича, посмотреть, что у них творится?

Приняв решение, он стремительно взмыл в февральское небо и понесся к дому генерал-губернатора. Попав известным "макаром" в дом, обнаружил все семейство (кроме Татьяны, конечно) в столовой, без видимых признаков волнения. Впрочем, приглядевшись к Наденьке, он заметил в ее глазах тревогу и, вроде как, затаенную грусть. Вскоре завтрак был закончен, и все, поулыбавшись друг другу, разошлись по своим комнатам. Карцев скользнул за Наденькой.

Та послонялась по своей светлице, порылась в шифоньере, посидела перед зеркалом, хмуро разглядывая свое отражение, потом вздохнула и села в кресло с книгой в руках. Карцев нырнул к ее колену и прочел название: "Анна Каренина". Однако первый русский эротический роман как-то у нее не пошел, она отложила его и уставилась перед собой невидящим взглядом.

"А что если мне войти в нее?" — пришла Карцеву крамольная мысль. — "Девочка явно в кризисе, очень хочется помочь..." И привычно скользнул в уши, нос и глаза реципиента. Резкой встряски не было и неприятных ощущений тоже. Но реакция Нади последовала незамедлительно.

"Что со мной? — всполошилась девушка. — Как кружится голова... И как потяжелела, будто водой наполнилась... Это удар? В мои годы? Наверно, это расплата за мои безумства с Городецким. Ах, Сережа, Сережа, что ты со мной сделал... Сначала приворожил, а теперь мне все горше и горше с тобой... И отпустить тебя не могу, потому что и сладко мне бывает только с тобой... Что же делать?