Главная роль

Медея плела заклинания, дракон засыпал. Внезапно резким, повелительным движением указывала Медея Язону на усмиренного стража.

Язон бросался вперед, дракон просыпался. Начинался танец-битва. Танцоры были великолепны, особенно — Язон. В руках его Максиму чудился разящий меч. Падая на одно колено, вскакивая, крутясь волчком, несся актер в бешеной пляске. Максим невольно вспомнил слова из книги о Хачатуряне: "Сумел преобразить кровавую трагедию силой Искусства".

Пронзенный дракон падал, Язон срывал Золотое руно.

Максим аплодировал истово. Невольно посмотрел на Сервию: "Неужели осталась равнодушной?" Сервия сохраняла сдержанность, приличествующую римлянке, но щеки ее порозовели. Корнелия-Игнема веселилась откровенно, у нее вырвалось даже восклицание восторга.

По-своему одобрили и остальные.

— Какая походка! (Лавия о Медее).

— Молодец, с плеча рубил! (Бестиарий о Язоне).

— А я эту постановку еще в театре видел. Там дракон настоящий огонь выдыхал. Ну, тут без огня, но не хуже. (Тит Вибий).

Актеры, покинув дом, дружно постановили: встретили людей щедрых, способных постичь великое.

Когда зрелище разобрали во всех подробностях, Максим спросил:

— Разве пьесы Эсхила не играют больше? Софокл и Еврипид забыты?

Сервия с Игнемой переглянулись и воззрились на Максима во все глаза. Он, не замечая их удивления, продолжал:

— А римские авторы? Плавт, Теренций? Тоже не в чести?

— Что же именно ты хотел посмотреть? — спросила Сервия.

— Ну, "Антигону", или "Прометея прикованного". (Вместо "прикованного" Максим сказал "связанного", но Сервия прекрасно поняла).

Сервия поднялась и, остановившись против него, сказала:

— Ты не знаешь греческого языка... Не знал латыни. На каком же языке читал эти пьесы?

Максим тоже встал. Язык прилип к гортани. Не дождавшись ответа, Сервия возвратилась на свое место. Промолвила:

— Атлантида затонула давно. Иначе бы я решила... — она помедлила и сказала другим тоном: — Пора возвращаться.

Лавия подала госпоже покрывало.

— Проводить? — спросил бестиарий.

Обращался к Максиму, но ответила Сервия:

— Не нужно, еще светло.

— Я провожу, — вмешался Вибий. — Мне по дороге.

Тут он охнул и схватился за коленку.

— Что случилось? — обеспокоилась Сервия.

— Ногу свело, — поморщился Вибий, украдкой показывая бестиарию кулак. — Пожалуй, задержусь.

Ни Максим, ни Сервия не стали уговаривать его поторопиться. Вышли из дома. Единодушно избрали дальнюю дорогу, в обход садов.

Вечерело. На западе золотилась гряда облаков. Теплый золотисто-алый свет залил землю. Сервия оглянулась и невольно остановилась, приглашая Максима полюбоваться закатом. Но актер смотрел не столько на небо, сколько на спутницу. "Она причесана сегодня иначе. Волосы короной лежат. Какие волосы! Темные, с медным отливом. Дотронуться бы"... Сервия поймала его взгляд, быстро опустила ресницы. Лицо ее вспыхнуло, словно его коснулся отсвет заходящего солнца.

Они неторопливо двинулись к городским воротам. В этот час дорога была пустынна: столпотворение обычно начиналось позднее, перед закрытием ворот. Сервия несколько раз оглядывалась, точно не желая покидать дом на Садовом холме. Максим тоже сдерживал шаг, оборачивался. С холма открывался вид на дальние рощи, поля и виноградники, медленно тонувшие в сумраке.

Сервия с Максимом поговорили о спектакле, затем шли в молчании. Максим не мог взять в толк, отчего сегодня не находит слов. Сервия тоже многословием не отличалась.

Желая еще удлинить свой путь, они не вошли в гостеприимно распахнутые ворота Салютария, а направились к Широкой улице и Фонтинальским воротам. Здесь окунулись в привычную суету: с севера по Фламиниевой дороге прибывали повозки с товарами, чтобы въехать в Рим перед самым закрытием ворот и двигаться по городу ночью, не закупоривая и без того забитые народом улицы.

Императорские форумы медленно пустели, горожане, успевшие наговориться, побраниться и посмеяться всласть, расходились по домам. Торговцы подсчитывали выручку, закрывали лавки. На улицах замелькали огни факелов и лампад. Стремительно погружались в темноту дворцы и храмы, многоэтажные инсулы,

* * *

акведуки.

Уже на подходе к дому Сервия спросила:

— Ты носишь римское имя. Почему?

"Ну, как ей объяснить, что мама была пламенно влюблена в киногероя?" Максим вспомнил Бориса Чиркова ("Юность Максима", "Возвращение Максима", "Выборгская сторона"). Думал, что в такого героя влюбиться не диво: веселый, мужественный, неунывающий — недаром вся страна подхватила песенку "Крутится-вертится шар голубой"...

Сервия глядела нетерпеливо и вопрошающе.

— Возможно, твой отец был римским гражданином?

Теперь Максим усмехнулся: "Вот оно что! Ну, благородным происхождением не порадую. Графинь и "графинов" в роду не было. Один дед — инженер, другой — архитектор, одна бабушка — кухарка, другая — домохозяйка, отец — пограничник, мама — учительница"...

Он молчал. Сервия опустила глаза.

— Ты очень горд.

Он в досаде пнул подвернувшийся под ногу камешек.

— Тебе есть чем гордиться, — неожиданно прибавила Сервия. — Проницательным умом и добрым сердцем. Я бы хотела, чтобы мой муж — вместо знатного имени и богатства — обладал этими достоинствами.

Максим остановился. И — как в воду с горы:

— Стану римским гражданином — поговорим на равных.

— На равных мы говорить не будем, — отрезала она.

"Получил?" Максим взялся за щеку, пощечина не ожгла бы больнее. Сервия дотронулась до ручки двери, обернулась:

— Я всегда буду смотреть на тебя снизу вверх.

Она вошла в дом, дверь захлопнулась. Максим остался у порога. Он никогда себе особо не льстил. Но в тот миг истратил на себя годовой запас брани. Простоял бы у ворот всю ночь, восхищаясь собственным тупоумием.

Неожиданно тяжелая рука легла на плечо.

— Прорицатель!

Максим обернулся. На него смотрели бесцветные глаза Касперия Элиана, префекта претория, начальника императорской гвардии.

* * *

— Пойдем к императору, — почти ласково позвал Элиан.

— Чтобы он вновь выгнал меня? — Максим ответил машинально, лишь бы что-нибудь ответить.

Шаг за шагом отступал от дома Марцелла. "Только бы Сервия не вернулась, — повторял Максим как заклинание. — Только бы не вернулась".

— Не выгонит, — заверил Элиан.

Взяв Максима за локоть, подтолкнул к дожидавшемуся в отдалении конвою. Пятерку солдат возглавлял центурион Септимий. Лицо его было совершенно бесстрастно — смотрел как будто сквозь Максима.

"Что случилось? Септимий донес императору о ночной встрече? Император заподозрил неладное? Повелел вскрыть склеп, обнаружил, что жертва исчезла?"

Нет, этого не могло быть. В противном случае схватили бы сразу всех — Марцелла, его сестру, слуг.

"Что же тогда?" Максим удивился, почему Элиан не вошел в дом, дожидался на улице. "Вероятно, не хотел прежде времени тревожить Марцелла. Выспросил у привратника или рабов, выходивших из дома, где чужеземец. Узнав, что куда-то ушел, но к ночи должен вернуться, выставил стражу... С каких пор начальник гвардии лично занимается слежкой?" Оставалось предположить: Элиан посчитал императорский приказ столь важным, что решил исполнить лично. Из этого Максим мог заключить, какой значительной персоной его считают. Ничуть не порадовался.

Он исподволь разглядывал Касперия Элиана. У начальника гвардии было лицо смертельно уставшего человека.

"Он видел Сервию. Вдруг заинтересуется, откуда шла?.. И Септимий ее видел! Беда, если узнает "женщину с пустыря"". Максим успокоил себя тем, что при первой встрече центурион не мог как следует рассмотреть Сервию — на пустыре царил мрак.

Несмотря на заметную усталость, Элиан шагал легко и быстро. Максим шел позади, но Элиан сделал ему знак приблизиться. Вкрадчиво сказал:

— Сенатора Марцелла навещал сенатор Нерва, не так ли?

"Уже донесли?" Максим даже восхитился. "Быстро!" Мельком посочувствовал Домициану: "Станешь подозрительным — при толпах доносчиков-то".

— Расскажешь Цезарю, о чем они беседовали... — продолжал Элиан.

Максим смотрел под ноги. Император ничего не знает о спасении весталки. Упорно полагает, что за Марцеллом стоит заговор. Прорицателю не поверил, а слова в душу запали. Поразмыслив на досуге, решил и немощного Нерву вниманием удостоить.

"Не такой он немощный, если еще захватит власть. Впрочем, этого я, наверное, не увижу". Максим не сомневался: допрашивать его станут сурово. "А утешить Домициана нечем. Опровергать собственное предсказание бессмысленно, император все равно не поверит. Лишний раз убедится: скрываю правду".

Максим сдержал шаг. "Зачем торопиться к гибели? Все равно не знаю, о чем беседовали Марцелл с Нервой. А если бы и знал, не стал рассказывать".

Максим упрямо вскинул голову. И в двух шагах от себя узрел Тита Вибия. Тот стоял — глаза расширены от ужаса, рот скособочен. К счастью, на простолюдина никто из солдат внимания не обратил. Максим мотнул головой, точно отгоняя ночную бабочку. Указал назад, на дом. "Предупреди их".

Тит Вибий, будто его подтолкнули, заторопился к особняку. Максим не сомневался: Марцелл поймет опасность. Догадается забрать весталку и бежать или спрятаться в городе.

— Сестра Марцелла... — неожиданно начал Элиан.

Максим напрягся.

— Сервия, кажется, одарила тебя вниманием?

Максим чуть было не сорвался на гневную вспышку. Вовремя сообразил: чем больше участия проявит к Сервии, тем сильнее укрепит подозрения Элиана. Смолчал.

— Радость Марцеллу, — не выдержал Элиан.

Максим удивился. В тоне начальника гвардии звучало грубоватое сочувствие. Он, бесспорно, жалел Марцелла, сраженного двумя несчастьями: смертью весталки и недостойным выбором сестры.

Подобной чувствительности в начальнике преторианцев Максим не ожидал. Взглянул на него с проблеском симпатии.

Теперь удивился Элиан.

Дальнейший путь они совершали в молчании. Максим не думал о предстоящем. Не мог думать. Был полон мыслями о Сервии. Представлял, как увидел ее впервые в особняке Марцелла. Она просматривала свитки, на звук шагов вскинула голову. Пленительное, точеное лицо — высокий лоб, прозрачные глаза, четкий рисунок губ.

Странно. Казалось, любовался Аматой Корнелией. Но потом ее красота не то чтобы поблекла... Перестала манить.

Когда это случилось? Когда впервые подумал о Сервии? В час спасения Марцелла? Увидел, что Сервия стоит, в изнеможении привалившись к стене? Пожалел? Нет, прежде. Еще раньше — когда Марцелла только схватили. Сервия тогда взглянула — незрячими глазами — и насквозь пронзила острая жалость.

Принявшись вспоминать, Максим не мог остановиться. Видел, как Сервия метнулась на дорогу, к связанной весталке. Упала на колени, в кровь разбила ладони. Вообразил, как она вынырнула из тьмы пустыря: "Лучше, если сама освобожу центуриона".

В ней соединились бесстрашие, преданность, внутренний огонь. Пока оставалась рядом — на душе было легко и спокойно. Уже тогда он понял: завоевать сердце такой женщины — счастье.

"Жаль, времени не осталось".

Перед Максимом вновь вставала громада Палатинского дворца. Охотнее всего актер оказался бы за тысячу миль отсюда. Понимал: вторично ускользнуть вряд ли удастся. "Ничего не поделаешь. Заварил кашу — придется расхлебывать".

Начинало темнеть. В галереях дворца сновали рабы, зажигали светильники. Отсветы пламени плясали на стенах, выложенных желтым, красным, зеленым мрамором.

Максим удивлялся, как во дворце, вмещавшем императора, его родню, приближенных и добрую тысячу слуг, могла царить подобная тишина. Сюда не долетали отголоски уличного шума. Только напевно звенели струи фонтанов, да эхо подхватывало чьи-нибудь осторожные шаги.

Богатое воображение уже подсказывало Максиму начало разговора. Он словно воочию видел перед собой близоруко прищуренные глаза Домициана, капризно изогнутые губы. Слышал высоковатый голос:

"Говоришь по латыни, прорицатель? Кто обучил тебя?"

Представив эту фразу, Максим споткнулся. "Донести на Гефеста? Ни за что! Отрицать? Еще хуже. Открытое сопротивление только убедит императора: мне есть, что скрывать".

"Ты сам, божественный, по великой милости дал мне учителя".

Максим решил, что здесь Домициан непременно переглянется с начальником гвардии.

"Вот как? Где твой учитель ныне? Его следует наградить".

"Уже два дня, божественный, как он не приходит на урок".

"Где вы встречались прежде?"

"В термах Нерона, божественный. Прохлада и тишина парка располагают к занятиям".

"Хорошо. А теперь поведай, зачем сенатор Марцелл встречался с сенатором Нервой. Что они говорили о Риме, обо мне?"

Максим глубоко вздохнул. На этом разговор и завершится. Дальше — дыба, или чем там ее заменяли римляне. Как ни пытайся отсрочить, а кончится одним.

Тут он заподозрил, что дыбой не закончится, а начнется. Вместо императорских покоев, Элиан привел его в какое-то подземелье. Голые кирпичные своды, на полу — тюфяк, набитый соломой.

— Император тебя позовет, — пообещал Элиан.

В каменном мешке эта фраза прозвучала мрачной угрозой. Уже уходя, Элиан обернулся:

— Обдумай свои слова.

Максим не собирался пренебрегать столь дружеским советом. Напротив. Посвятил время самому тщательному обдумыванию — не только слов, но жестов и даже взглядов. Все было напрасно. Пути к спасению не видел. "Ничего не сказать императору и при этом уцелеть — не удастся".

В подвале было холодно. Максим то и дело принимался ходить из угла в угол, яростно размахивая руками. Не сомневался: его действительно поместили сюда "подумать". Вероятно, допрос не начнется раньше утра. Марцелл успеет скрыться.

Он сел на тюфяк, оперся локтями о колени, обхватил голову. Только собрался предаться беспросветному отчаянию, как вдруг, словно наяву, услышал голос режиссера.

— Плохо. Фальшиво.

Он вспомнил. На третьем курсе ставили пьесу о Джордано Бруно. Максиму никак не давалась сцена в тюрьме. Изо всех сил старался изобразить отчаяние: руками голову обхватывал, на колени падал, даже по полу катался. А режиссер мрачнел все больше. Наконец не выдержал:

— Играешь сломленного человека. А твой герой борется — до конца. Даже в тюрьме, даже приговоренный — борется.

Максим глубоко вздохнул. Он рано сложил руки. Сервия ждет! Он должен к ней вернуться. Обязан победить. Не может справиться в одиночку — пусть найдет помощника. Привлечет на свою сторону — хоть Септимия, хоть Элиана, хоть...

Масим взвился с места. Понял: помочь ему может только один человек. И поможет.

Он забарабанил в дверь. Дверь приоткрылась, и в подвал заглянул центурион Септимий. О такой удаче Максим не смел и мечтать. Лишний раз убедился, как высоко его ценят: на часах поставлен центурион!

— Обещаю, что не убегу, — сказал Максим. — Хочу поговорить. Войди.

Септимий не вошел, но отворил дверь пошире. На лице его отразилось сомнение. Максим спросил: