— Ну уж, скажете, — засмущалась Марта. И спохватилась: — Опять что-то не так?
'Дама должна уметь принимать комплименты... похвалы. Особенно зассслуженные. Детёнышшш, тебе и впрямь пора. Просссти, у меня свой интерессс: надо побыть одному, сссобраться с мыссслями... У меня к тебе просссьба; не говори никому, что я проссснулся. Будут донимать... Я пока не готов к вссстречам...'
— Понимаю, ваша светлость, — почтительно ответила девушка. И не удержалась: — А мне — можно когда-нибудь к вам придти? Мы бы разговаривали, вы бы меня поправляли, обоим выгода... простите, польза. Можно?
'Запоминай, детёнышшш, как надо отвечать: я всссегда рад тебя видеть. Я принимаю ежедневно посссле полудня... Видишшшь ли... Нужно летать, укреплять крылья, придётссся делать это по ночам, чтобы не пугать людей. И сссебя не обнаруживать. Посссле полётов мне надо обязсссательно поспать, восстановить сссилы... А разсссговаривать мы будем непременно. Приходи'.
Сладко почивающий до сей поры на травке Маркиз приоткрыл глаз, потянулся, потрусил не спеша в чащобу. Марта погладила на прощанье холодную когтистую лапу и поспешила вслед за котом, не забывая подбирать юбки.
'Анаграмма', — вдруг донеслось ей вслед. 'Вот как это назсссывалось у придворных поэтов. Беги, детёнышшш, беги...'
'Поцелуй девссственницы', — подумал он ещё, старательно приглушив мысли. 'Да, это дорогого ссстоит... Что же мне с тобой делать, девочка Марта? Да и с собой тоже...'
* * *
— Ох, госпожа, куда же вы запропастились? — подскочили к ней девочки-горничные у выхода из левого крыла. — Мы вас по всему дому ищем! Его светлость возвращается, говорят — смурной, нехороший, аж почернел весь...
— Ага, — перебила подружку Герда. — Мишель, курьер, он завсегда впереди кареты скачет и матушке Аглае рассказывает, в каком настроении господин герцог едет. Вот ежели как сейчас — ему лучше на глаза не попадаться!
Сердце у Марты ёкнуло. Не потому, что за себя испугалась. Но не сотворил ли е ё герцог то, за что мог бы потом стыдиться? Не слушая девочек, она в очередной раз за этот день подхватила юбки и заторопилась к парадному крыльцу. Не дело это — чужим людям хозяина встречать, если жена в доме. Уж как это у господ — она не знает, но у добрых людей хозяина должна привечать хозяйка.
Она как раз успела к тому моменту, когда лошадей перехватывали под уздцы конюхи. Его светлость отчего-то не выходил, словно не видел услужливо распахнутой двери. Затем появился. Сошёл со ступенек тяжело, опершись на плечо слуги. И действительно, ликом тёмен, хмур... И как тогда, в тюремном дворе, веяло от него холодом. За спиной Марты хлопнула парадная дверь, простучали торопливые шаги...
— Госпожа, — шепнула ей матушка Аглая, — не нужно бы вам здесь, ещё неизвестно, как он...
Герцог шёл прямо к Марте, не замечая остальных. И смотрел на неё, будто не верил собственным глазам. Приблизившись, осторожно коснулся ладонью её щеки, провёл по волосам, будто хотел убедиться: настоящая ли? И вдруг привлёк к себе.
— Моя, — только и пробормотал. Марта стояла, тихо млея, уткнувшись лицом в его грудь, и поэтому не увидела того, что открылось матушке Аглае: как посветлело и разгладилось чело его светлости, как в глазах появилось давно никем не виденное выражение... нежность? Он всё ещё ласково поглаживал золотые косы, тёплую девичью спину, а домоправительница сделала знак слугам: быстро, быстро, готовьте всё, что полагается, гроза миновала!
— От тебя едой пахнет, — удивлённо сказал герцог, принюхавшись к Мартиным волосам, и даже склонившись ниже, к шее, плечу... — Вкусно... Ты обследовала кухни? И что у нас сегодня на обед?
Он вдруг почувствовал зверский голод. Со вчерашнего вечера у него маковой росинки во рту не было, да и события дня минувшего к трапезе не располагали. Особенно последние часы. Но тут... желудок свело в голодном спазме. А то, что к запаху вкусного с дымком мяса, отчего-то пропитавшего платье, примешивался аромат свежести и чистоты самой девушки... Его светлость почувствовал себя извращенцем. Ещё пять минут назад его мутило от одной мысли о еде...
— Так что у нас сегодня? — шепнул он.
— Супчик с потрошками, — радостно сообщила девушка. И добавила, вспомнив, как обращалась к ней Дениза: — Желаете отведать?
— Желаю, — грозно сказал герцог, и это относилось не только к еде. — Матушка Аглая! Почему мне никто не предлагал ничего подобного? Что ещё от меня прячут в этом доме?
— Спросите про пирожки, — шепнула ему на ухо Марта. — С рисом, яйцами и зелёным луком. Жареные...
— Жареные? — изумился герцог. Господи, как ему приелись заграничные соусы, блюда, в которых продукты менялись до неузнаваемости, эти пудинги, эти консоме и бланманже... К демонам. Хочется нормальной человеческой еды. — А с яблоками есть?
— С яблоками и изюмом, ваша светлость, — степенно ответила Марта. И, как настоящая хозяйка, перечислила: — Рубцы с гречневой кашей, свиные рёбрышки с кислой капустой, пышки со шкварками и чесноком...
— Довольно. Пусть несут всё. Всё, слышите, матушка Аглая? Хватит морить меня голодом!
Подхватив Марту за руку, герцог ринулся по лестнице как на атакуемую крепость. Дениза, затаившаяся в швейцарской, метнулась на кухню с прытью, никак не ожидаемой от её комплекции. Она торопливо раздавала указания поварятам, а сама так и прыскала в кулак. Зная хозяйский аппетит, нетрудно было догадаться: бланманже сегодня достанется прислуге. В кои-то веки народ побалуется господским лакомством, ай да хозяюшка, вот удружила...
* * *
— Где прикажете подавать, ваша светлость? — почтительно осведомился мэтр Гийом. И, получив ответ — 'У меня' — понятливо кивнул. В приватной обстановке, стало быть, с супругой... Устал его светлость, желает уединения и покоя, а в такие минуты официоз парадной столовой ему претит. А ведь старый Франсуа давно намекал хозяину: надо бы обустроить малую столовую или гостиную, вот и посидели сейчас бы приватно со своей душечкой... К месту госпожа Аглая ляпнула, весьма к месту, вроде и в насмешку — а ведь душечка и есть!
Впрочем, покои его светлости были достаточно велики, несмотря на аскетические запросы герцога. Уголок для скромной трапезы возможно было обустроить и без того, чтобы кушающим то и дело цепляться взглядом за широкую супружескую кровать... Мысли старого дворецкого неожиданно приняли весьма фривольный характер. Нет, пожалуй, напоминать хозяину о новых апартаментах пока не стоит. У него, Франсуа, и без того хлопот полон рот с новыми комнатами госпожи... так что придётся его светлости потесниться.
Таковы были коварные планы мэтра Гийома. Как часто сильные мира сего даже и не подозревают, насколько их судьбы зависят от тех, кого они привыкли не замечать или не принимать всерьёз!
... Марта озабоченно поглядывала на то, как его светлость ловко расправлялся со здоровенным кусищем мяса на рёбрышке, орудуя ножом и каким-то странным предметом, похожим на крошечные вилы, только с четырьмя зубчиками. Также, играючи, и дядя Жан разделывал большой кус говядины — если тот, конечно, бывал на столе, но это случалось в последнее время редко, ох как редко... Семья росла, росли и едоки, а отдачи от них почти не было. Дядя Жан орудовал двумя ножами, да так споро, что любо-дорого было посмотреть. Он и Марту приучил, хотя тётка и ворчала — господская, мол, забава, у добрых людей на то хватает ложек, да и руки, чай, для чего-то приделаны... Но кузнец не любил пачкать пальцев, тем более что на чистые полотенца жена скупилась, а потому — как глава семьи позволял себе блажить. Что ж, он десять лет в Эстре проучился, в гильдии поработал, набрался там всякого. Тётка ворчала, но блажь сносила.
Посматривая на герцога, Марта вдруг подумала, что и она так смогла бы. Вот только есть уже не хотелось. К превеликому удивлению, присев за стол, она обнаружила, что совершенно сыта. Да и то сказать, подкармливали её сегодня целый день усиленно, все, кто мог, поэтому как-то незаметно для неё пропало это неприятное сосущее чувство в животе, сопровождающее её довольно часто, особенно зимой...
Ей нравилось смотреть, как герцог ест. Когда сама знаешь цену редкому куску хлеба — аппетит мужчины и осознание того, что еды вокруг полно, не могут не радовать.
Она не спрашивала, почему его светлость приехал в таком состоянии. Он — правитель, и судил, как могла понять Марта из разговоров, не просто жену — преступницу. А с преступниками не церемонился, это все знали. Она только надеялась, что её просьба о милосердии не пропала втуне. Узнать бы, что т а м было... Но правая рука его светлости, капитан Винсент не явился, иначе Марта набралась бы смелости и улучила бы момент, чтобы тихонечко его порасспрашивать, а к грозной его маменьке она лишний раз и подходить-то побаивалась.
Не сдержавшись, девушка стянула с тарелки пирожок. С зайчатиной, сочный, вкусный... Фыркнув от удовольствия, его светлость потянулся к кувшину и самолично налил девушке морсу. Слуг он отпустил, а потому мог позволить себе некоторую вольность.
Внимательно проследил за тем, как Марта сделала несколько глотков.
— Дай же и мне, — проворчал. — Я всегда подозревал, что от меня утаивают самое лучшее...
И, отняв кубок, попробовал как раз с той стороны, к которой только что прикасались её губы.
Словно украдкой сорвал первый поцелуй. А вместе с ним уловил лёгкий аромат свежести и чистоты, сердечный трепет и секундное смущение, непонимание — и первый жар... не любви, но желания любить...
Марта ничего не поняла, лишь мысленно удивилась. Кубков на столе хватало, бери свободный и пей, зачем из чужого-то? И вдруг вспыхнула, заметив ласковый прищур герцога поверх чаши, которую он всё ещё держал у губ.
— Я же говорил: вкусно. — Он словно урчал, и на какую-то секунду показалось, что это невероятно выросший Маркиз занимает герцогское место. — Какая же ты... — Прикрыв глаза, ещё раз пригубил напиток и насладился запахом. Восхитительно. Как она ещё наивна, что даже не понимает собственной силы...
— Как прошёл твой день? — мягко спросил он. — Тебе понравился Гайярд? С кем ты познакомилась, где была? Ну, давай, рассказывай, мне всё про тебя интересно знать!
Герцог слушал временами сбивчивый, не совсем последовательный рассказ — и отмечал и живость ума, и точность характеристик — а, стало быть наблюдательность и умение делать выводы... Впрочем, была у девушки некая избирательность: она или не хотела, или не видела отрицательного. Послушать её — так будто всю жизнь мир поворачивался к ней только солнечной стороной, не допуская затмений. Она искренне верила в добро, эта девочка, как и в то, что все вокруг добры и милосердны. Будто и не было в её жизни розог и пастора, и родных, с чьего согласия это происходило, и не было голодных времён... Может, в них дело? Её ведь могли как бы на откуп отдавать этому фанатику — чтобы, например, младших детей не трогал. Были такие случаи... Остаётся надеяться, что Винсент на месте во всём разберётся. У него есть для этого полномочия. И отряд надёжных людей, следующих в отдалении, в полудне перехода, чтобы не привлекать внимания к одинокому всаднику с военной выправкой...
Какие они разные... были разные, поправил себя герцог, не замечая, как подаётся под пальцами мягкое серебро. Одна — видит в людях только хорошее. Другая — скверну, зло, скотство... Суккуба...
'...Значит, должен был родиться мальчик', — словно наяву, услышал он голос Бенедикта. Два мальчика. Анна убила двоих его сыновей. Сегодня она заплатила за многое — и за это тоже. И довольно с него, иначе опять подступит белизна к глазам, перехватит горло, начнёт затягивать в кокон... только не это.
-...Что, милая? — переспросил он, почувствовав, что к руке прикоснулись невесомые пальчики. — Прости, я задумался.
— Вы вдруг так побледнели, ваша светлость... Я испугалась. Вы... всё ещё т а м ?
Он понял, покачал головой.
— Нет, детка. Кончено. Эта дверь для меня закрыта.
— Дверь?
— На Востоке говорят, — начал он и спохватился. — Ты знаешь, что такое — Восток?
— Жаркие страны, где чужая вера и многожёнство. Получается — все там распутники, ваша светлость?
Герцог невольно улыбнулся.
— Нет, они не распутники. Но об этом мы позже поговорим. Так вот: на Востоке в силу иных природных и жизненных условий сложился и образ жизни другой, и мышление. — Он старался изъясняться проще, чтобы девочка его понимала, но получалось не всегда. — Среди тамошних учёных и монахов...
— Да какие же монахи, ваша светлость, если распутники!
— Не перебивай. — Он с трудом сдержал улыбку, стараясь напустить на себя грозный вид. — Просто поверь мне на слово. От них и пошло известное изречение: если за человеком закрывается дверь — тотчас открывается другая. Поняла?
Облокотившись на столик, Марта подпёрла подбородок кулачками. Задумалась.
— А если не откроется? Если так и останешься в темноте, навек, и даже знать не будешь — есть она, та дверь, или как у монаха, что в келью замуровываются, ничего, кроме таку-усенького окошка для хлеба и воды?
Картина, нарисованная Мартой, неожиданно показалась герцогу столь страшной, что он содрогнулся. Сказал угрюмо:
— Поговорки на пустом месте не родятся.
— Это верно, — покивала Марта. — Я думаю так: если снаружи — день, то солнце в любую щелочку проберётся. И дверь сразу отыщется. Вот что.
Герцогу вдруг захотелось перегнуться через стол — и сгрести в объятья своего маленького деревенского философа. Вместо этого он аккуратно отставил помятый кубок, который, оказывается, до сих пор держал в руке, и потёр лоб.
— Давай отдыхать, милая. Я порядком устал сегодня. Ты молодец, обживаешься здесь потихоньку. Не ожидал, что так быстро освоишься.
— А куда деваться-то, ваша светлость?
Марта хотела добавить: раз уж дверь открылась — нечего в темноте сидеть, волей-неволей придётся выйти... но постеснялась. Ещё подумает, что она из себя высокоумную строит...
— Жильберт, — напомнил он. — Мы ведь договаривались. И у тебя уже получалось. Ну же, Марта?
Она смущённо потупилась. И вдруг всполошилась.
— Ой, а ... ваша светл... а... если вы желаете отдохнуть... а как же...
— Марта, кровать достаточно большая, чтобы мы друг другу не мешали. — Герцог постарался выдержать как можно более ровный тон. — Тебе не придётся меня стесняться. Позовёшь своих девушек, они помогут тебе переодеться... Есть такая удобная вещь, как ширмы, что-то вроде раскладной загородки, для этих целей её и используют. Я уйду, чтобы тебя не смущать. Ложись без меня. — Перехватил взгляд округлившихся от волнения глаз, и снова ему захотелось сгрести её в охапку. Вместо этого он ободряюще улыбнулся и поцеловал Марту в лоб. Как младенца.
... Под жарким одеялом девушку малость знобило. От волнения. Она лежала тихо, как мышка, цепенея от непонятного страха, потом, так и не дождавшись новоявленного супруга, озадаченно села, подумала... Когда она спала днём — словно провалилась в перину, как в облако, и до того ей было хорошо... А сейчас — постель казалась чересчур мягкой, подушки — наоборот, каменными, одеяло так и придавливало своей тяжестью. Подумав, она прихватила с собой самую маленькую думочку и сползла с высокой кровати, чуть не загремев вниз, потому что оступилась — и шагнула мимо скамеечки, предназначенной, чтобы взбираться на массивное ложе.
