| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Геня, — внезапно прервал я наше молчание. — Слушай, вот мы гранаты бросили.
А вот если там, скажем, были бы дети?
Генрих приостановился, покрутил головой, нюхая воздух как собака. Потом пожал плечами и ответил:
— Дети...? Тогда гранатами — нельзя. Взяли бы их в ножи...
И двинулся дальше.
Я слегка и приху... обалдел я... в общем, "слегка" — от такой логики... И ведь действительно, до чего глупый вопрос я задал. Действительно, чего там... — просто взяли бы всех там ножами, чтоб невиновные... не пострадали. Не отморозки же мы... Вот я действительно — 'отрыжка социализма'... М-да... Другая тут логика у людей... Совсем. Другая.
— Геня, ты как насчет выпить? Сегодня, — задал я следующий вопрос, когда мы миновали второй перекресток.
— Я вообще папе обещал, что приду сегодня... — несколько по инерции ответил Генрих. — А у тебя, что выпить есть?! — тут же встрепенулся он, сообразив, что я неспроста спрашиваю.
— Ну-у... Есть. С закуской, правда, бедновато. Но думаю, что на пару огурцов и яблок мы можем рассчитывать...
— Тогда возьмем у тебя водки и пойдем к нам.
— А Зиновий Михайлович возражать не будет?
— Шо ты. Он будет только рад.
Шариться по этой окраине ночного города было еще то "удовольствие". Ноги можно сломать запросто... или шею. Темно как у негра в заднице. Света почти нет. Лампочку можно свинтить и приспособить дома. Так кое-где горят фонари по городу. Но не особо, что и много. Думаю, что часа через четыре начнется... хотя может быть и нет. Все зависит от того как власти решат это воспринять и подать. Я покопался в себе на предмет сожалений об 'невинно убиенных'... и на маячившее рядом лицо совершено счастливого Шаца. И понял, что никакого раскаяния и сожалений о 'прерванном полете' — не испытываю. Все правильно. Задрали они меня они еще в том времени. Вся эта быковатая сволочь. И правильно я сделал. Правильно и то, что убил, и то, что не дал по глупому сгинуть хорошему парню — Генриху. А прав он там или не прав — это вообще к делу не относится. Есть свои — и есть чужие. И всё на этом. Война это. И мерки тут абсолютно другие. Вон у нас — промолчали там... спустили тут... — и страна в жопе! И какая страна?! Согласен — не наш это метод! Покрупнее и поэффективнее работать надо. Но радует, что не дал хорошему хлопцу по глупому подставиться... Да и сам я не против. Там так и промолчал... теперь наверное буду жить за себя и за того парня... примеривая на себя — как бы поступил он в такой ситуации Тут мои мысли перескочили. Вот у мусульман — 'Газават'. Эта их священная война против неверных. Интересно у евреев такая есть...? У меня, кроме какой-то 'Антифады' — ничего больше в голову не лезло. Да и та не помню с чьей стороны. Мы сидели у Шаца, и пили мою водку, под его воблу. Было еще два огурца и три яблока. Пили и беседовали. К нам присоединился еще и отец Генриха. Папе глубоко за сорок и он считает себя мудрым и старым. У него уже плешь, которую он периодически поглаживает. Интересно, что бы он сказал, узнав о моем истинном возрасте.
Охренеть как странно. Сидят два убивца и абсолютно законопослушный гражданин и беседуют о жизни в два часа ночи. Философствуют. Обалдеть. И все ведь нормально. Наверное только мы — русские, такие ненормальные. Или наоборот нормальные. И Шац и его папа для меня — русские. Они для меня больше русские, чем половина моих бывших знакомых 'природных русаков' — скурвившихся в девяностые. А сидим и разговариваем — о скором и счастливом будущем, которое вот-вот наступит. О преступности вообще...
— Сергей Васильевич, а как вы думаете, когда мы с преступностью окончательно покончим?
— Я думаю что никогда.... А вы как думаете?
— Мы пережили самую страшную в человеческой истории войну, и понадобятся годы, а может быть, десятилетия, чтобы залечить все раны нанесенные ей. Особенно моральные последствия...
— Ага, — я несколько недоуменно посмотрел на него. — И как вы себе это видите?
— Нужно отстроить все города, восстановить сельское хозяйство. Перевести производство на мирные рельсы. Когда улучшится материальное положение, люди будут сыты, одеты, обуты. Когда у них будет свое отдельное жилье. Когда мы покончим с детской беспризорностью. У всех будет хорошая интересная работа — по душе. Вот тогда и не станет преступности. Естественным путем она и искоренится. Почвы не будет...
Наивный послевоенный мечтатель', — я жалостливо посмотрел на него. 'Будет, все это — будет. И геномодифицированная сытость и отдельное жилье — в ипотеку, за которую не расплатиться. Будет море наркоты — за радостно конвертируемые рубли. Наркота ведь появилась только тогда, когда за неё стало возможно получить деньги. А не те фантики, которыми пользовалось государство семьдесят лет. И водки море — на любой вкус, под разговоры о спивающемся населении. А вот преступность как была — так и осталась', — все это промелькнуло у меня в голове, но вслух я сказал совсем другое:
— И когда же это все произойдет, по-вашему? Через двадцать лет? Через тридцать?
— не знаю, — он развел руками. — Но я надеюсь, что это будет еще на наших глазах...
— Но пока что, приходится нам с ними бороться. Сейчас бандиты не дают честным людям жить!
— Я хотел только сказать, что, по моему глубокому убеждению, в нашей стране окончательная победа над преступностью будет одержана вовсе не карательными мерами...
'Черт, а похоже, что папа догадывается, что мы с Геней не просто так ночью прогуливались...'. Я поглядел на Генриха. Он молча сидел и финкой тонко и художественно нарезал яблоко.
— А чем?
— Ну естественными, так сказать, причинами. Уберется нищета всеобщая. Все будут сыты, одеты, обуты... и будут очень достойно жить. Возобладает гуманизм, мораль и милосердие.
— Это слово впервые ввел в обиход Эразм Ротердамский, в XV веке. Не было до него даже этого слова. А другой герой из одной книжки — Глеб Жеглов, сказал, что и вовсе: 'Милосердие — это поповское слово'...
— Я думаю — он ошибался. Милосердие — это к чему мы все должны стремиться... — мягко возразил мне старший Шац.
— Да-да! — съязвил я. — Вон та же 'Черная кошка' помилосердствовала.... Да попадись вы им...
— Насилие — порождает насилие... Только милосердие... Тут мне вспомнился его частичный его тезка из 'Места встречи' и я процитировал:
— Зиновий Михалыч... слыхал я, что у одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на земле наступила — Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи — Эры Милосердия, в расцвете которой мы все сможем искренне ощутить себя друзьями, товарищами и братьями...
Слушая меня, он благосклонно кивал. Видимо эти слова ложись в его мировоззрение.
— Я рад, что смог вас убедить. Пожалуй Сергей, вы сейчас очень правильно и верно сказали. Я думаю, что несмотря ни на что — все мы сейчас стоим на пороге 'Эры Милосердия'...
Глава 6.
С несправедливостью либо сотрудничают, либо сражаются.
Альбер Камю.
Чего-то мне сегодня плохо спалось. И водка не помогла — проснулся я рано. Тихо выбравшись из кровати, побрел в утреннюю свежесть двора. Достал дефицитную папиросу и закурил. Я вообще-то здесь, в прошлом, не курю. Но вот что-то накатило. Как и положено, голова с непривычки, немного поплыла, но быстро встала на место. Все 'попаданцы' в прочитанном, время от времени начинали вырабатывать свою философию, осмысливать 'свершения'. Наверно и мне пришла эта пора. Возьмём два прилагательных: обычный и необычный.
Два существительных: человек и обстоятельства.
Составим пары и полностью ими опишем всю литературу. Вот кто я? Обычный человек в необычных обстоятельствах или необычный человек в обычных обстоятельствах?
Моё знание будущего вроде делает из меня необычного человека. А вот нежелание их использовать — делает обычным.
Одно время я был завсегдатаем 'вопросы-ответы' на "Майле". Как то задали вопрос: 'Если бы вас назначили министром, что бы вы сделали первым делом?' Как я потом посчитал — семьдесят два процента первым делом искали бы — 'Как получить побольше денег, пока меня не сняли'.
Для меня это было откровением. Чего ж тогда ругать "элиту" страны, если практически всё общество настроено на 'урвать и убежать'? Вот берем обычного попаданца. Используя всё доступное он старательно строит свой 'хомячник'.
Рвется в повелители доступного мира, страны, города, деревни, племени... — нужное подчеркнуть. Нет, он заботится о благополучии подданных. Но только — потом. Когда они склонят голову или псевдоподию в экстазе проникновения в богоизбранность ЕГО.
А что я добился за это время? Есть работа, карточки. Есть где жить и с кем спать. Сторожих и прочих женщин — хватает. Несерьезно это конечно, но спермотоксикоз и обычное мужское э... 'эго' — снимает. Мне прямо так и слышится ехидный голос мужика из 'Пластилиновой вороны': 'Маловато будет!'. Ну что же — с ним не поспоришь.
Но только что делать с выведенным мной, тогда ещё Николаем, жизненным принципом: 'Даже если ты начнешь новую жизнь, то никак приказчик не станет генералом. Если, правда, этого не сделает за тебя сказочная щука'. Способности, склад ума — они и на Земле, и в сказочном королевстве одни и те же.
Рабочий учит сына — зарабатывать деньги, миллионер — работать с деньгами, чиновник — создавать обстоятельства, когда к нему придут с деньгами. А если меня всю жизнь, начиная с отца, учили: 'Сначала дело, а потом ты сам!'? Вот и не могу я 'хомячить'. Претит мне, ПРЕТИТ. У блатных это называется 'западло'. Вот что мне с этим делать?
Уничтожили мы шайку. Можно обшмонать, поживится... А как быть с тем, что эти деньги и 'цацки' — отобраны у не сумевших дать отпор? Да пусть сгорят... Сразу как-то вспоминаются 'крышующие'.
...истерика девочки с рынка — после 'хора' за 'долги'.
...муж хорошей знакомой, зверски замученный — за отказ платить 'за защиту'.
...сосед за два часа собравшийся и уехавший в другую республику после 'стука':
'стрелять не только они умеют'.
Не надо мне такого барахла — без крайности.
Воспоминания прежних эмоций накатили до того сильно, что я сорвался и начал с ненавистью колотить ни в чем не повинную самодельную 'грушу'. Немного отошло...
И мысли стали пооптимистичнее.
Хорошо хоть приятель надежный появился. Только почему-то еврей. Только вот ничего 'еврейского' — я в нем не чувствую...
Наверное, всё это неспроста.
Похоже, настала пора — сдержать слово, данное хорошему парню — Сергею. А то вот так приживешься... и не дай бог — станешь 'таким как все'. Ч-черт! Может я какой-то излишне идейный? Да вроде нет. Нормальный я. К тому же, не ровен час возьмутся по-серьёзному за расследование дел 'Белой кошки'. Могу и не успеть... рассчитаться.
Плюнув на весь этот раздрай в душе — облился водой, и пошел собираться на работу.
Утро в отделении напоминало дурдом во время пожара при наводнении. Прибыла куча командировочных из области — 'Для усиления охраны хлебозаготовительных пунктов и элеваторов'. В разных концах двора бродило, стояло, курило, стояло... множество совершенно незнакомого народа. Все новости мне доложил еще на подходе — мой постовой. Причем все подробности была уже известны. По-моему тут новости передаются воздушно капельным путем.
Никита Попов — это опер, который вел дело о взрыве, стоял в курилке с помятым лицом и в совершенно раздраенных чувствах. Я, недолго думая подвалил к нему. — Привет, Никита. Ты чего такой смурной?
— Здорово, Серега. Да будешь тут смурным — ума не приложу, что начальству докладывать? Ты уже в курсе?
Я неопределенно помотал в воздухе рукой:
— Доложили...
— Только банды нам и не хватало.
— Какой такой банды? — я гротескно вдернул брови. — Что-то вы товарищ путаете.
— На пожарище раскопали шесть трупов, да еще один на очке сидел — с перерезанным горлом и ртом набитым деньгами... Зелинский говорит, профессионально сработали. Следов никаких. Кроме гранаты этой доисторической. Сгорело к черту все. Да и народ там потоптался — пока тушили. И собака след не взяла. Кого искать...? — лицо его приняло совершенно расстроенное выражение в ожидании грядущих неприятностей. — На совещание идешь? — Погоди ты... А кого искать? Все же и так ясно! — мое лицо приняло абсолютно удивленный вид.
— Как кого? На дверях туалета, где труп сидел белую кошку намалевали. Банда! — Да какая банда!? Этому дусту горло перерезали за то, что крысятничал у своих. И в рот деньги сунули для того, чтоб показать всем это. А что в туалете сидел — так утащить не успели. Потом пошли выпивать — и взорвались на гранате. Гражданские же! Вертели по-пьяному делу. А вторую в окно взрывом выбросило.
Чистая бытовуха! А что до рисунка? Так хто его знает, когда его нарисовали?
Может дети баловались?
С каждым моим словом, лицо опера приобретало все более живой вид. — И никакой банды и политики. Возможно! Заметь — ВОЗМОЖНО, что это что это кто-то из 'ссученных' воров. Вернулись воры-фронтовики — вот и пошли разборки. — Спасибо Серега! — Попов совершенно искренне пожал мне руку. 'Ну вот и бесконечные сериалы про 'настоящих ментов' пригодились. Это там научили придумывать разные левые отмазки'.
— А какое совещание?
— Инструктор из Райкома прибыл. По этому делу. Всех офицеров собирают...
— Понятно...
На расширенном совещании в 'Красном уголке' присутствовали все офицеры и начальствующий состав. За председательским столом покрытым красным кумачом сидели пятеро. Майор Высний — начальник ГорОтдела, замполит, начальник оперчасти майор — Переверзнев, мой непосредственный начальник — майор Сиротко и инструктор Райкома. Инструктор — симпатичная дама лет тридцати, в коверкотовом пиджаке. Она имела строгий вид и изредка посматривала на прибывающих и рассаживающихся людей. Я естественно уселся рядом с Пашкой Киреевым из ОБХСС, который что-то шепотом обсуждал с нашим судмедэкспертом Зелинским.
Наконец все расселись, и установилась тишина. Прибывшая мадам встала, и обнаружилось, что она гвардейских статей — чуть не под два метра. Но при этом весьма миловидная. Она представилась:
— Мария Ивановна Вязова — инструктор Райкома ВКП(б). сегодня у нас на повестке дня — два вопроса. Первый — это ночной взрыв и пожар. И второй — организация охраны начинающихся хлебозаготовок. По первому вопросу? Райком интересует вопрос — нет ли политической подоплеки в этом преступлении? Не появились ли у нас люди, которые решили взять на себя функции милиции и совершенно неприемлемыми методами начали бороться с преступностью? — она села. — У кого какие будут соображения по поводу первого вопроса, товарищи? — прозвучал вопрос в зал. У замполита, едва он услышал про политическую подоплеку, рожа сделалась будто он укусил незрелого лимона. Хотя и остальные недалеко от него ушли. Все четко понимали, что перевод этого дела в политическую плоскость грозит непредсказуемыми последствиями.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
