Книга Первая

— Убить? — выпучив на отца остекленевшие глаза, спросил Ёлла.

— Дурак! — Порки угостил сына оплеухой, — не убивать, а задержать, пока я не выведаю у этого щенка всей правды.

* * *

Вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, Койва ждала мужа домой. Она сидела за столом, разложив перед собой пучки сухой травы и мелкие камушки.

— Пойдемаг, Пойдижанд... дай силы, — шептала она, перебирая пучки трав.

Горящая лучина хорошо освещала не только стол, но и ее озабоченное, тревожное лицо. Ее светло-русые, почти белые волосы были распущенны и ниспадали на открытую грудь. Она поправила спущенное до пояса платье и взяла в одну руку пучок травы, а в другую три крупных камня.

— Пойдемаг... Пойдижанд и ты, мудрый Хиж, вспомни о моем муже.... Вспомни о моем сыне.

Прикрыв глаза, Койва, крепко сжав камни, отвела руку в сторону, а пучком травы стала медленно водить по шее, груди и животу.

— Мудрый Юмал...

Ее шепот оборвал скрип входной двери, она резко дунула, погасив лучину.

— Койва! — зло позвал ее вошедший муж, — что за темень?

— Сейчас... я зажгу, — спокойно ответила жена, натягивая платье на плечи.

Порки на ощупь прошел к столу, сел и провел ладонью по столешнице. Стол был пуст.

— И подай браги, — приказал он.

Запалив лучину от углей в печи, Койва принесла браги и только теперь спросила:

— Помогла пой-трава?

Порки недобро взглянул на нее и залпом осушил крынку с брагой.

— Да провались ты со своей травой! — грозно изрек он, отшвыривая пустой сосуд в сторону.

Кринка с глухим звоном разбилась о печку.

— Ты накличешь на нас гнев Пойдемаг, — ничуть не испугавшись, ответила Койва, — ее пой-трава — верное средство.

Порки ничего не ответил. Подперев ладонью широкий лоб, он громко сопел, как кузнечные меха.

— Он что-нибудь сказал тебе? — спросила жена.

— Сказал! — рявкнул вепс, поднимая голову, — сказал! Только я почти ни слова не разобрал.

— Совсем ничего?

— Он бормотал на странном, незнакомом языке, — огрызнулся Порки, — я не знаю, чей это язык! Я не понял ни слова.

— Не единого слова? — не поверила жена.

— Нет, — резко изрек муж, — он говорил о каком-то злом боге Энкаведе, а когда я собрался уходить, сказал, что я должен учить какой-то москальский и что скоро к нам придет великий воин и всех нас убьет!

— Что за воин? — испуганно спросила жена.

— Кажется, он назвал его — Пипец!

* * *

Когда Порки вошел в свинарник, Павел лежал на соломенной подстилке и тихонько охал. Вепс приблизился, снял флягу с плеча и бросил рядом с пленником.

— Пей! — приказал Порки.

Павел с трудом приподнялся, болели ребра, живот, спина, но, главное, лицо он уберег. В темноте он нащупал флягу, выдернул деревянную пробку и стал пить принесенный отвар. Опустошив всю флягу, он отбросил ее под ноги вепсу.

— Мог бы и пивка принести... изверг!

Порки поднял бочку и сел напротив пленника. Павел тоже сел. Поерзал на соломе, устраиваясь поудобнее.

— Ну и что? — спросил он, подняв руки в боксерской стойке, — будем драться или разговоры разговаривать?

Вепс не ответил, он ждал, когда подействует отвар из пой-травы. Он не очень верил в эти бабьи штучки, но решил испытать. Ему во что бы то ни стало надо было выбить признание из этого новоявленного главы медвежьего рода.

В свинарнике было темно, и Павел не мог видеть глаз своего похитителя, однако он знал, чувствовал, что тот его разглядывает.

— Хорошо видишь в темноте? — спросил вдруг пленник.

— Хорошо, — почти мирно ответил вепс.

Сидеть было неудобно, болел копчик. "Сволочи", — подумал Павел и медленно лег, прислушиваясь к затихающей боли в спине, а потом осторожно повернулся на бок.

— Так что тебе надо?

— Правду.

— Какую правду, Порки? — спросил пленник по-вепски, сплевывая застрявшую во рту травинку из отвара, — устроили тут НКВД.

Последнюю фразу он произнес по-русски.

— Что? — не понял вепс.

— Эн-ка-ве-де, — медленно ответил Павел, разделяя каждый слог, — это такой древний бог.

— Чей бог? — искренне удивился Порки.

— Дурак ты, Порки.

Неожиданно Павел почувствовал необычайное тепло внутри. Оно охватило желудок и устремилось вверх. Пленник икнул, а затем громко рыгнул, напугав хрюшек. Свиньи встрепенулись и, вскочив на ноги, весело захрюкали. Паша ощутил, как тепло добралось до горла. Последовала серия на удивление громких отрыжек. Звук в ночной темноте разнесся по всему сараю. А хрюшки, решив, что с ними ведут беседу, активно ее поддержали.

— Смачная, такая, отрыжечка, — икнув, произнес Павел.

Свиньи не унимались и активно забавлялись в загоне.

— Тихо там, — рявкнул на скотину Порки.

Тепло подкатило к горлу и, оставив во рту сладковатый привкус, ударило в голову. Паше показалось, что он немного захмелел.

— Прикольно, — произнес он по-русски, — а нет ли у тебя еще чего попить?

— На каком языке ты говоришь? — спросил вепс, — ты ведь не бепся, не тягалажет* (*Тягалажет — живущий на данной территории, здесь — местный).

Паша хмыкнул и ответил по-вепски.

— Дурак ты, Порки!

— Кто ты? Откуда?

— Опять в НКВД играешь? — пленник вновь перешел на непонятный вепсу язык.

Порки, услышав имя древнего бога, спросил с интересом:

— Что за бог этот твой Энкаведе?

Хмель в голове Павла разошелся и немного взбодрил.

— Энкаведе, — ехидно передразнил он вепса, делая ударение на последний слог. И вдруг, резко став серьезным, пригрозил, — не поминай имя бога всуе!

— Что? — не понял Порки.

— Не буди лихо, — Паша опять икнул, — пока оно тихо!

Хряки, издав прощальный хрюк, успокоились и улеглись, больше не мешая людям говорить о высоком.

— Чей это бог? — не унимался вепс, заинтригованный неизвестным представителем неизвестного пантеона.

Паша, почувствовав прилив сил, сел, поднявшись без труда.

— Надо же, не болит, — сказал он по-русски, ощупывая себя, и тут, вспомнив о вопросе Порки, ответил по-вепски:

— НКВД — великий и кровожадный бог москалей!

— Бог войны?

— Хуже! Это злой бог Мести... я тебе сейчас расскажу.

Тут Павел как-то незаметно для себя перешел на русский, ибо его вепсского словарного запаса все равно бы не хватило.

— Слушай, деревенщина необразованная, сейчас я тебя просвещу....

Его монолог длился не менее десяти минут. Паша во всех красках пытался объяснить озадаченному вепсу историческое значение в судьбах москальского народа бога НКВД. Вепс слушал, как завороженный, и не перебивал. Павел поведал ему обо всех сложностях и перипетиях в жизни товарища Берии — главного жреца бога НКВД. Упомянул и основателя культа этого бога — товарища Сталина. Рассказал и о тех жертвах, что приносили жрецы на алтарь этого кровожадного бога.

Вепс слушал и не понимал, но часто вылетавшее из уст пленника имя бога заставляло его внимать рассказу с некоторым трепетом. Порки очень уважал богов, особенно древних. А жесты, которыми пленник сопровождал свое повествование, только усиливали его впечатления. Он пытался вспомнить, от кого он мог слышать имя Энкаведе. Он много общался со словенами — у них нет такого бога. Он ездил в борг к варягам, возил им дань, но и там не слышал об этом боге. И это укрепило его в вере, что пленник не их рода-племени, не бепся, а значит, он обманул его двоюродного брата, обманул всех! Хитростью вошел в доверие и захватил власть в медвежьем роде. Его власть — власть Порки.

— Хватит! — прорычал вепс, — Замолчи! Нам не нужны чужие боги. У нас есть наш Юмал, только он властен над бепся!

Оборвав свой экскурс в историю, Павел на секунду умолк.

— Дурак, ты, Порки, — спокойно произнес он по-вепски.

Порки резко поднялся.

— Не хочешь говорить кто ты — и не надо! Я знаю, что ты не бепся — и этого достаточно. Завтра я пошлю к старейшинам, и весь наш род... все люди узнают о твоем обмане.

— Ой, напугал, — икнув, ответил пленник.

— Тебя отведут в лес, привяжут к дереву, — продолжил свои угрозы Порки, — ты станешь отличной жертвой для нашего медведя.

Порки развернулся и сделал шаг в сторону двери.

— Учил бы ты москальский, — бросил ему в спину Павел, — может, понял бы чего в жизни... но уже поздно. Скоро придут наши воины, и наступит вам великий Пипец!

Сказав это, пленник блаженно прикрыл глаза и завалился спиной на солому. Порки, пнув дверь ногой, вышел. Последнее, что услышал Павел — это звук опускающегося засова и посапывание хряков за перегородкой. "Экзамен окончен — всем по двойке, а тебе красавчег — кол!" — что это была за шальная мысль, Паша и сам не понял, — он крепко уснул.

Ему опять приснилась Улла, хотя он чертовски хотел увидеть во сне свою Настеньку, лицо которой уже начал забывать. Он хотел приблизиться к ней, а она ускользала... Он протягивал руку, а там пустота... он чувствовал на губах ее поцелуй, но во сне открывал глаза и опять Улла. Улла? Ну, что за жизнь?

Глава двенадцатая. За други своя

Мертвым — земля, а живым — время.

Вадим очнулся от топота и криков десятков людей. Он дернул головой и открыл глаза — свет факелов сразу ослепил. Он приподнялся на локтях и ощупал лоб. Прилетевшая откуда не возьмись дубина содрала кожу на голове и набила приличную шишку.

— Вашу мать! — выругался десятник, дико озираясь по сторонам.

Первым он узнал Юски. Тот отдал свой факел соседу, нагнулся к Вадиму и спросил:

— Жив?

— Жить буду, — подтвердил Вадим.

Юски помог ему подняться.

— А где Паша? — спросил Вадим, растерянно оглядывая поле боя.

— Уже ищем, — заверил его Юски, — ищем...

И тут Вадим заметил Елену Константиновну. Она лежала на боку, зажав руками живот.

— Жива? — с надеждой в голосе спросил Вадим.

Стоявший рядом белокурый вепс отрицательно покачал головой.

— Суки! Ироды! — по-русски воскликнул Вадим, — убью гадов!

Голова внезапно закружилась, к горлу подступил тошнотворный комок.

— Воды дайте, — попросил он.

Кто-то протянул ему кожаную флягу. Вадим выпил половину, а остатки вылил себе на голову. Немного полегчало.

— Кто это мог быть? — громко спросил Вадим по-словенски. Он знал, что многие вепсы понимают язык новгородцев.

— Кажется, это наши, — неуверенно ответил белокурый.

— Наши должны все по домам сидеть! — огрызнулся Вадим.

— Эти не из нашего городища, — ответил Юски.

Белокурый, склонившись к одному из тел, воскликнул:

— Так это же Корти!

— Что еще за Корти? — вопросил новгородский десятник.

— Корти из Кангаша, — ответствовал белокурый, — ой, он дышит.

К Вадиму подошел Валуй с двумя новгородцами.

— Мы проверили следы, — начал он доклад десятнику, — ушли четверо, трое несли что-то тяжелое.

— Пашу?

— Похоже, они забрали его с собой, — предположил Валуй.

— Суки! — Вадим потрогал разбитую губу и, сплюнув кровь, спросил: — Ну, что там этот ваш Корти, очухался?

— Да, вот только у него ятреба лопнула, — ответил белокурый вепс, возившийся над телом конгашца.

— Валуй! — позвал десятник, — давай этих татей к поселку, только за ворота не сметь их заносить... а этого, — он указал на Корти, — под замок...завтра спросим с него за все.

— А если они Пашу убьют? — тревожно спросил Юски.

— Хотели бы убить, прямо тут бы убили, — зло ответил Вадим, — нет, — он мотнул головой, — тут кто-то что-то другое замыслил.

Вепсы тем временем привели в чувство пленного кангашца, и к тому мгновенно вернулась боль в разбитой мошонке. Он дико взвыл, когда его попытались поднять, и что-то быстро закричал, поминая Юмала, родной Кангаш и понося имя Порки.

Вадим, облокотившись на плечо Юски, сделал несколько шагов.

— Что он там лепечет про какого-то Порки?

— Порки — староста Кангаша, двоюродный брат Конди, — ответил Юски.

— Уж не тот ли, что отказался сам возглавить род на совете?

— Он, — утвердил вепс.

— Ясно, — заключил Вадим.

Вепсы подняли стонущего пленника и поволокли в Каргийоки.

— Не жилец, — тихо проронил Валуй.

* * *

Прибыв в Каргийоки, Вадима проводили до дома Юски и Валуй. Перевязать и смазать раны новгородского десятника Юски попросил свою жену. Однако не успела она приступить к осмотру ран, как в дом вошла Улла. Она держала в руках миску, от которой исходил пар и кисловатый запах запаренной травы.

— Он жив? — спросила она по-словенски, подходя к Вадиму.

— Уверен, что да! — твердо ответил он, — и мы его вернем и накажем всех, кто виновен.

Вадим понял, что последние слова он изрек с некоторым пафосом и поспешил добавить обыденно:

— Не переживай, завтра же все уладиться.

Улла поставила принесенную миску на край ложа и принялась помогать жене Юски перевязывать Вадима. "Черт, как приятно" — подумал десятник, ощущая, как две пары женских рук осторожно обрабатывали его раны. А дел у них хватало. У Вадима были повреждены мышцы на левом бедре — укол ножа. Была неглубоко порезана левая рука. Имелись порезы и на правой руке, а также на плече. Большая шишка на лбу от удара дубиной болела больше, чем все другие раны. Но что было самое неприятное, так это тошнота. "Сотряс, однозначно", — решил Вадим, отгоняя очередной приступ дурноты. Кроме того, потревожились и недавние раны, особенно едва сросшийся нос. Улла уловила признаки тошноты у пациента и тут же предложила ему выпить принесенный ею отвар. Вадим подчинился. Выпил — и ощутил облегчение. Обильно намазанный мазями, перевязанный и напоенный целебным отваром он почувствовал, что засыпает. Женщины, закончив свои труды, тихонько вышли. Вадим блаженно опустился на кровать. "Ничего, дружище, держись, завтра мы их всех достанем", — подумал он, прежде чем уснуть.

* * *

На следующее утро только что отремонтированные ворота Каргийоки остались закрытыми. Перед ними снаружи поселка стояла выпряженная телега с пятью трупами. Коров и коз на пастбище, Вадим упросил старейшин не выгонять. Убедив их, что может последовать новое нападение, мало ли что можно ожидать от этого дурного Порки. Допрос тяжелораненого пленника не дал ничего нового. И без того доказательства вины кангашского старосты были на лицо. Когда солнце миновало верхний предел, Вадим попросил старейшин собраться в большом доме главы рода. Новгородский десятник объявил им, что намерен вернуть своего друга силой. Старики неожиданно воспротивились, указав на то, что негоже проливать кровь сородичей. А если Порки виноват, то это следует доказать и решить вопрос мирными способами. На что Вадим резонно заметил, что если бы Порки желал улдадить дело полюбовно, то уже давно известил бы старейшин. А так как он до сих пор этого не сделал, то заслуживает сурового наказания. Старики ворчали, не соглашаясь. Тогда Вадим прибег к открытому шантажу, объявив им, что если они не поддержат его в праведном деле освобождения из неволи главы медвежьего рода, то он со своими новгородцами лично отправиться в Кангаш и разнесет там все в пух и прах, но друга вызволит. Также он не забыл напомнить упрямым вепсам, кто им помог в битве с ярлом, и кому они, собственно, обязаны до конца дней своих — ведь сами же клялись, и никто за язык не тянул! Припомнил он и их желание сделать его, Вадима, главой рода, но он отказался в пользу друга, вепса по крови, и якобы дал в Хидене священную клятву помогать ему во всем. Для острастки Вадим приложил еще несколько крепких слов по-москальски. Они, конечно, дословно не поняли, но общий смысл уловили, тем более что сказаны эти слова были с чувством, с расстановкой и с большим напором и ораторским мастерством. Кроме того, выступление сопровождалось красноречивыми жестами. Спасибо институтскому курсу риторики.