Корпорация "Исполнение Желаний" (Общий Файл. Завершено. Вычитано)

— Она, конечно, не легкая, но и ты не торопись. Мужики с каменоломни не обедают в общей столовой — им туда далеко ходить, поэтому еду надо возить им.

Мы стояли у входа в кухню. Табита вытирала руки о передник, солнце, пробивающееся сквозь кроны дубов, добавляло бликов на ее темную, чуть блестящую от пота кожу на лбу.

— Хлеба тоже положили, он в мешке. Тарелки и ложки у них там есть. Куда идти запомнила?

Я кивнула.

— Хорошо, — она ласково посмотрела на меня. — Когда вернешься, зайди на кухню. Я сегодня пирог испеку ягодный, оставлю для тебя кусок.

Я благодарно улыбнулась. Улыбка эта отразилась в черных глазах Табиты, будто в темноте на мгновенье вспыхнуло и погасло несколько золотистых звездочек.

— Шагай.

— Спасибо тебе.

Я подняла с земли деревянную ручку и, потянув ее за собой, зашагала по каменной аллее. Тележка, поскрипывая колесами, нехотя и тяжело покатилась следом.

До каменоломни оказалось далеко. Кроссовки мои поднимали сухую пыль, плечи ныли от напряжения, но я исправно тянула телегу, перекидывая твердую деревяшку из одной ладони в другую. Солнце едва начинало клониться к закату, день, как ни странно, выдался не особенно жарким. Слабый ветерок теребил стебли растущих вдоль дороги злаков, разнося в воздухе пряный, чуть терпкий аромат соцветий.

Неплотно прижатая крышка позвякивала всякий раз, когда деревянные колеса сползали с очередной кочки или проваливались на неровностях дороги, мешок с хлебом то и дело норовил сползти набок и затеряться где-то на обочине. Устав поправлять его, я, в конце концов, замотала холщевую горловину вокруг одной из досок.

Когда вдали, наконец, показался каменистый карьер, руки уже ломило от усталости, а ноги спотыкались на ровном месте. Радовало только то, что назад я поеду "пустая". Разглядев впереди приземистый деревянный дом, я направилась в его сторону. Дом был старым, вытянутым по периметру, с просевшей крышей. Стоявший вокруг него забор тоже изрядно пострадал от погоды и времени: длинные брусья уже не крепились к столбикам, как это было когда-то, а лежали на земле, похожие на обгрызенные карандаши.

Заметив мое приближение, у дома начали собираться мужчины. Кто-то, бросив кирку, шел со стороны каменистого отрога, кто-то, оставив тачанку, наполненную булыжниками, почти бежал по тропинке к дому. Некоторые выходили из здания. Пока до дома было еще далеко, и фигурки людей казались крошечными, но через пару минут они грозили стать вполне реальными большими мужчинами. Мужчинами, которых я никогда в жизни не видела. И кто знает, чего можно ждать от каторжников, да еще в таком изолированном от прочих месте?

Я занервничала. Охранников поблизости не было видно. Что ж, оставалось надеяться, что меня примут радушно исключительно, как извозчика тележки, а не как особу женского пола, к которой стоит проявить повышенное внимание.

Но страхи оказались напрасны. И пусть лица, окружающие меня, были угрюмы и неприветливы, однако, манерам каменоломов могли позавидовать даже завсегдатаи "Поло-Гранд". Как только тележка оказалась на подъездной дорожке, ее тут же перехватили двое рабочих. Жестикулируя и переговариваясь, докатили до стола, взгромоздили на широкую скамью и осторожно отошли в сторону.

Я потерла уставшие ладони и огляделась по сторонам. Судя по опустевшим равнинам, все собрались здесь. Держа в руках по железной миске, мужчины столпились вокруг стола, ожидая раздачи, опасливо и хмуро поглядывая на меня.

Я набрала в грудь побольше воздуха, откинула алюминиевую крышку чана, взяла лежащую на столе сильно оцарапанную (будто после многократной чистки песком) поварешку и протянула руку за первой миской. Раздача началась.

Сидя на деревянной скамье, я наблюдала, как они едят. Эти грязные отощавшие люди в лохмотьях. И хотя им никто не запрещал разговаривать, почти все молчали, лишь изредка перекидываясь словом-двумя. Ели жадно, быстро, прихлебывая и выпивая бульон прямо из чашки. Хлеб рвался пальцами и тут же запихивался в рот, чтобы быть проглоченным без какого-то ни было пережевывания.

Усилившийся ветер колыхал грязные, прилипшие к пыльным лбам волосы и завывал где-то в ущельях. Ни единого звука, кроме бряцающих о миски ложек, редкого пошвыркивания носом или глухого болезненного кашля, не разносилось над равниной. Здесь, у подножия гор, где заканчивалась плодородная почва, все казалось суровым и неприветливым. Трава делалась чахлой и едва пробивалась через каменистый наст, а та, что все-таки пробивалась, была серовато-бурой и сухой. Иногда только звук перекатывающихся камешков разбивал тишину и тоскливое, будто печально-просящее о чем-то несбыточном, завывание ветра. Лица сидящих неуловимо сливались с приглушенным пейзажем, словно две картинки — камней и людей — вросли одна в другую, сделавшись единым целым блеклым безрадостным полотном.

Мне уже пора было уходить: суп съеден, хлеб роздан, а я все никак не могла заставить себя подняться с места. Все смотрела, как они вылизывают последние капли со дна чашек, как подбирают упавшие на стол крошки, как жадно скользят взглядом по тарелкам соседей, кто еще не успел долакать, долизать, выскрести языком посудину до блеска.

Ком уже прочно встал в моем горле, я впитывала увиденное, словно ядовитую кислоту, что выедала изнутри.

Почему же, Табита? Ну, почему ты не положила побольше в этот бак, ведь оставалось еще место? Почему не добавила пару буханок хлеба в мешок? Как этим трудягам, которые от восхода до зари машут кирками и возят телеги, быть сытыми с единственной чашки тощего бульона? Кто-нибудь видел, как они работают и как едят? Кто-нибудь думает здесь вообще о людях?

Наконец, я поднялась и побрела к тележке. Взялась за деревянную ручку и потянула за собой. На этот раз — пустая — она пошла легко, шурша и поскрипывая от набившегося в колеса песка. Где-то за спиной я слышала, как принялись убирать со стола. В завывание ветра вплелись редкие голоса и позвякивание посуды. Тряхнув головой, чтобы стереть из памяти вид стертых в кровь ладоней, держащих покрытые ржавчиной ложки, я перекинула деревянную ручку из одной руки в другую и быстрее зашагала назад. Тележка была пустой и легкой, а сердце тяжелым.

Той же ночью я размышляла над тем, что увидела днем. Перестирав одежду, я долго сидела у окна, глядя на звезды, мечтая получить ключ от двери, ведущей на крыльцо, чтобы коротать вечера на свежем воздухе. И чем дольше я размышляла, тем четче в моей голове созревал план. Главное, чтобы за мной оставили обязанность катать эту телегу до каменоломни и обратно. И пусть путь туда был не из легких, я бы все отдала, лишь бы иметь возможность наведываться туда хотя бы раз в день. Я продолжала мысленно прокручивать детали и варианты, а ладони чесались от радостного предвкушения.

Одна часть моего плана осуществлялась довольно легко, а вот вторая....

Мне нужны были медикаменты. И пластыри. Если не удастся заполучить лекарства, то что-нибудь для подлатывания их ладоней я должна была добыть обязательно. Где находится изолятор, я знала. Осталось придумать, как попасть туда снова и припрятать все, что требуется, перехитрив наблюдательного врача.

Медленно жуя сладкий ягодный пирог, что припасла для меня Табита, я никак не могла избавиться от чувства горечи, стоило вспомнить голодные хмурые лица. Однако теперь в моей жизни появилось то, чего так не хватало все эти дни — идеи, искры для жизни, смысла, наконец. Вместо того чтобы горевать о себе, не видя впереди ничего, кроме хмурого горизонта, я могла подумать о ком-то другом, сделать чью-то жизнь немного легче. И не беда, что для этого придется рискнуть. Риск лишь добавит разнообразия в серые будни, против чего я никак не возражала.

Дожевав пирог, я свернула маслянистую, усыпанную крошками обертку в тугой шарик и закинула в маленькое пластиковое ведро у стола. Судя по звуку, попала точно в цель (в темноте ничего видно не было). После чего, впервые за долгое время, чувствуя умиротворение, уснула, не переживая за сохранность тощей подушки.

На следующий день я стояла у плиты, едва не подпрыгивая от нетерпения, ожидая, пока Табита закончит наливать суп в жбан. Как только она залила последний черпак и вышла за дверь, чтобы принести хлеб из кладовой, я быстро огляделась, убедившись, что в кухне никого, и тут же схватила половник, оставленный Табитой в пустом чане из-под супа. Подлетев к другому котлу, в котором булькала такая же свежесваренная похлебка, я, скрипя зубами от усердия, подтащила горячий алюминиевый жбан поближе, откинула крышку и принялась быстро доливать туда суп. Оказалось, что места в жбане хватило на еще десяток черпаков, что по моим расчетам выходило примерно на полтарелки дополнительной похлебки для каждого рабочего каменоломни. Радуясь своей удаче (не так часто кухня оставалась пустой), я быстро перекинула черпак в пустой котел, где он покоился до этого, завинтила горловину бака и подпихнула его назад, на прежнее место. Спустя каких-то полминуты в кухню вошла Табита, неся мешок с хлебом.

Изо всех сил надеясь, что она не заметит изменившееся количества супа в котле на плите, я придала своему лицу рассеянное спокойное выражение, сделав вид, что любуюсь через окно лужайкой. Мне ни в коем случае не хотелось портить отношения с кухаркой, а я понимала, что проделка может стоить мне не только баллов, но и ценной дружбы, но все же я не могла заставить себя бездействовать.

Как только телега была выкачена во двор, я, сохраняя все тот же отрешенный вид, спокойно покатила ее по дорожке, ведущей за угол дома, но как только кухня скрылась позади, изо всех ног бросилась к боковой аллее и спрятала телегу в кустах. Затем вприпрыжку подбежала к одной из дверей особняка, что располагалась ближе всех к кладовой, юркнула в темный проем и на мгновенье затихла, прислушиваясь. В коридоре никого не было. Сдерживая шумное дыхание, я осторожно пробиралась вдоль стены к уходящей вниз лестнице. На мою удачу, кладовую никто не запер на ключ. Один из моих самых скверных страхов не оправдался. Захлопнув за собой дверь чулана, я нащупала на стене выключатель — тусклый свет тут же залил приземистое широкое помещение с кучей полок и стоящих на полу мешков.

Потратив какое-то время, я отыскала хлеб и завернула две дополнительные булки в грубую ткань, что нашла здесь же, затем, уже готовая сорваться обратно, вдруг остановилась, заметив множество лежащих друг на друге круглых оранжевых голов сыра. Не удержавшись, я замотала одну из них в ту же ткань, куда до этого упрятала хлеб, закинула все это подмышку и бросилась обратно к выключателю.

На этот раз в коридоре были слышны шаги. Несколько человек, возможно, младшие повара, прошли мимо, обсуждая проделку какого-то бедолаги Чарли, который накануне перепутал приправы, заменив орегано черным перцем, отчего стража едва не до вечера преследовала горе-повара, страдая от изжоги. Слушая глухие удары сердца, я дожидалась, когда же они, наконец, скроются из вида. Спустись сейчас в чулан кто-нибудь из прислуги, и не миновать мне встречи с Грегом и Халком, а то и с самим Создателем.

Но в этот день мне определенно везло.

Спрятанную в кустах телегу до моего возвращения никто не заметил, и я, пользуясь моментом, развязала заплетающимися от нервозности пальцами мешок и переложила в него найденную добычу. Как только узел был снова завязан, а хлеб водружен на место, я взялась за деревянную ручку и как ни в чем не бывало вывернула с боковой тропинки на широкую каменную аллею, окружавшую особняк.

Даже через пятнадцать минут, когда дорога уже вилась среди полей, превратившись из каменистой в пыльную, а меня надежно скрывали от посторонних глаз листья кукурузы, я все еще ощущала, как быстро и неравномерно колотиться мое сердце, а ватные ноги подгибаются от волнения.

Наверное, мне стоило бы задаться вопросом, что я делаю? А, главное, зачем? Но, как ни странно, все это меня не беспокоило. Я знала, что делала. Знала, что сегодня работяги наедятся. Пусть не от пуза, но и не останутся полуголодными, как это случалось в другие дни. Одно лишь предвкушение их удивленных лиц при виде сыра заставляло меня катить телегу с такой скоростью, будто на ней вместо тяжеленного горячего жбана был привязан ворох разноцветных ленточек, а я тяну их за собой, надеясь поймать попутный ветер и увидеть, как высоко в небе начинает парить красивый и яркий воздушный змей.

Пот? Да, катил градом. Ладони? Дрожали от перенапряжения.

А я шагала вперед, поднимая облачка пыли, и впервые за долгое время улыбалась.

Так продолжалось еще четыре дня.

Еще четыре дня мне счастливилось кормить работников каменоломни дополнительным супом и всем тем, что удавалось незаметно выкрасть из кладовки. Их лица, те, какими они стали при виде добавки и вытащенного мной в первый день из мешка сыра, навсегда останутся в моей памяти сияющей наградой за риск. За риск пусть и не благородный, но в моем понимании оправданный. Не передать словами то ощущение теплоты, что наполнило меня, когда вместо голодных оборванцев, угрюмо дерущихся за каждую крошку, я увидела почти нормальных мужчин, способных изредка шутить и даже улыбаться. За это я была готова жертвовать и рисковать куда больше, чем приходилось сейчас. Ведь вместе с ними становилась счастливей и я.

Однако всякой удаче когда-то приходит конец.

Это случилось неожиданно. В тот день я привычно убедилась, что на кухне никого нет, после чего занялась "доливкой" супа в жбан, когда неожиданно почувствовала взгляд в спину. Медленно обернувшись, я увидела в дверном проеме Табиту.

Она стояла молча, держа в руках пустой мешок, куда собиралась положить хлеб, и смотрела на меня. Застыв с полным черпаком супа, я, в свою очередь, смотрела на нее. Тяжелый половник оттягивал руку, следовало бы вылить его либо в жбан, либо назад в котел, но я не решалась шевельнуться. Ноги мои неприятно налились свинцом, а по спине потек пот. Мне казалось, что онемело даже лицо.

Не зная, что можно было бы сказать в такой ситуации, и было ли хоть что-то, что помогло бы мне оправдаться, я продолжала стоять статуей, мысленно содрогаясь от того, что могло последовать за моим проступком.

"Господи, сделай так, чтобы она поняла, — молилась я про себя. — Я так не хочу терять единственного друга. У меня ведь здесь никого больше нет.... Пусть она поймет...." Внутренности мои дрожали от страха, будто по ним ударили молотком, а губы тряслись.

Наконец, Табита вышла из ступора и медленно сложила руки на груди. Одновременно и я опустила черпак, оттянувший руку, обратно в котел на плите.

— Ты хоть знаешь, чья эта еда? — неприятным голосом спросила Табита.

— Табита, они так мало едят.... — пролепетала я.

— Ты знаешь....

— Они же там сдохнут, все тощие, едва живые....

— ...чья это еда?

— ...целый день кирками машут, да камни таскают, а их так....

Табита лишь грозно сверкнула черными глазами. Не дав ей сказать ни слова, я принялась тараторить так быстро, как только позволяли мои онемевшие губы и заплетающийся от нервов язык: