— Не далее, как вчера, его пинала ногами толпа за убийство нотария, и он ещё брыкался, — сказал я, чтобы госпитальеры не расслаблялись. А Дюдон, отчего-то побледнел и перекрестился. "Следует его отпустить с Кудрей", — подумал я и сказал Адонису, чтобы он держал путь в Борисфен. У молодого капитана глаза загорелись, как два ночных фонаря по бортам и он лихо снялся с якоря. Марии я ничего не сказал, предоставив Раймонду право сообщить ей приятную новость. Когда она вышла на палубу, то её щёки зарделись, и она чмокнула меня в щеку. Совершенно как сестра, но ангельски приятно.
Порт Борисфена совсем никудышный, да и здешний рынок не в пример Кафе — сюда везут то, что там не удалось продать. Кудря, обычно молчаливый, когда прощался с Адонисом, расплакался, и видеть гигантского мужчину, всего в слезах, ещё та потеха, отчего расплакалась и Мария. Адонис, как настоящий капитан, морщил нос от ветра, от которого, зараза, слезились глаза. Верзила Дюдон де Компс каждого носил на руках, так обнимая, точно хотел выдавить оливковое масло. Раймонд вынес ему мешок, нагруженный чем-то в трюме. Дюдон, заглянув в мешок, сказал, что деньги не возьмёт, но Раймонд, умница, убедил его, что деньги на постройку церкви. Уже хотели отдать концы, когда Мария подбежала к Дюдону, обняла его, и долго шептала на ухо, а потом что-то повесила госпитальеру на грудь. На мой немой вопрос, она со слезами сказала:
— Крестик на память.
Когда корабль отплыл от берега, фигуры Кудри и Дюдона уже не казались большими, но ещё долго маячили на пирсе, пока город не скрылся в туманной дымке. Как оказалось, мы расстались с друзьями навсегда. Как мне ни хотелось, но пришлось везти Марию и Раймонда в княжество Готию. Порт назывался Авлита и стоял в устье речки, которая недаром называлась Чёрная, так же, как и мои предчувствия. Когда мы приблизились к низким берегам, изрезанных бухтами, то казалось, что вот-вот из этих щелей выскочат какие-нибудь пираты и возьмут корабль на абордаж. Как будто сочувствуя, солнце спряталось за облаками, а влажный воздух насытился дымкой, отчего всё дальнее погрузилось в непрозрачную синь.
Мария и Раймонд тоже казались грустными, а что у них делалось в душе — один Бог знает. Я наказал капитану Адонису снабдить Раймонда золотом и едой на первое время, а дальше им придётся заботиться о себе самим. Спустили лодку, не доплывая до порта, так как Адонис не знал фарватера, а лоцманов что-то не наблюдалось. Их высадили на правом берегу реки, возле плоской горы из известняка, вдоль которой шла дорога. Словно подгоняя их, на дороге показалась пара низкорослых лошадей, тянущих четырёхколёсную повозку. Жан ле Мен, переговорив с немолодым греком, узнал, что тот везёт груз в Дорос, княжий город, и подрядил его, чтобы он довёз Марию и Раймонда.
Мария долго смотрела на меня, а потом расцеловала в обе щёки и прижалась ко мне. Я чувствовал, как дрожит её тело и мою душу разрывала печаль, но старый грек торопил Жана и что-то недовольно ему вещал. Мария вытащила из кармана Рубин Милосердия и сама повесила его мне на шею.
"Береги себя!" — прошептала она мне на ухо и оттолкнула, потому что с её глаз посыпались слёзы. С Раймондом мы обнялись и потискали друг друга, после чего сказал ему: "Береги Марию!" Он кивнул мне в ответ и обнял Жана. Мария с берега помахала Адонису, и они с Раймондом сели в повозку. Грек хлестанул лошадей, и повозка покатила, поднимая белесую пыль, которая скрыла и повозку и людей.
— Куда теперь? — спросил Адонис, как только я поднялся на палубу.
— Мы едем в Кафу, — ответил я ему. Путь в генуэзскую столицу на Понте походил на траурную церемонию, точно мы похоронили друга. Я бы сказал, что в моей жизни исчезли четыре друга, так как и Кудря уже успел полюбиться и стал своим. Я не знал, правильно ли я сделал, что согласился разделиться, и уже сомневался в своём слове, данном маршалу Матье де Клермону, обещая хранить Рубин Милосердия и передать его тем, которые придут. Я сомневался и в том, что остались живы те, кто придут, и подозревал, что их никогда не существовало.
В Кафе я приказал Адонису загрузиться провизией, а сам отправился в городскую тюрьму, где держат должников, разбойников перед судом и убийц. За несколько аспров43 я договорился со стражником, чтобы он разрешил мне увидеть разбойника, убившего нотария Ламберто ди Самбучето. Приняв меня за любопытного купца, стражник дал мне несколько минут и подвёл к клетке, в которой держали Хасана. Узнать его оказалось трудно, так как всё лицо заплыло сплошным синяком, но глаза, горящие внутренним огнём, говорили о том, что он меня узнал и даже удивился.
— Да, — сказал я и вытащил из-за пазухи Рубин Милосердия, — я жив, потому что меня защищает рубин.
Хасана чуть не съел меня живьём, так ненасытен был его взгляд, а я продолжил: — Жаль, что мои друзья уехали во Францию, а я уезжаю в Трапезунд. Желаю тебе лёгкой смерти, так как за убийство тебе снесут голову или повесят.
— Я найду тебя, — прошипел ассасин, но я его уже не слушал, так как выполнил свою задачу и вернулся стражник. С чистым сердцем, я отправился на корабль. Теперь моим друзьям ничто не грозит, и Хасан будет искать только меня. От этого у меня поднялось настроение и я, когда оказался на борт корабля, предложил верному другу-госпитальеру Жану распить бутылочку вина. За приятной беседой я рассказал ему о посещении Хасан аль-Каина и разговоре с ним. Жан сердился, что я не взял его с собой, чтобы посмотреть рожу ассасина при виде рубина.
— Ещё успеешь, — сказал я ему, не подозревая, что мои слова окажутся пророческими. Мы так засиделись в каюте, что не заметили, как корабль снялся с якоря. Через некоторое время в каюту постучал Адонис и спросил, куда мы идём. Я не знал, что ему ответить, так как на Трапезунд, как я сообщил ассасину, идти не собирался. Решив отдаться на волю судьбы, я сказал Адонису: "Иди, куда хочешь", — а сам открыл ещё одну бутылку вина. Адонис, как-то странно посмотрел на Жана, как будто хотел что-то сообщить и вышел. Я даже заподозрил их в том, что они плетут какой-то заговор. Взглянув на лицо Жана, когда он повернулся ко мне, я увидел такую довольную улыбку, что отбросил всякие сомнения в сторону.
Утром, когда я вышел на палубу, вся команда как-то странно на меня посматривала. Я подошёл к капитану Адонису и спросил: — Что случилось?
— Ничего, — ответил юный мореход и уставился взором вперёд, хотя там нечего рассматривать, кроме синей дали. Вероятно, после расставания с друзьями у меня в душе произошёл какой-то надлом, который я не замечаю, но его отчётливо видно другим. Я подошёл к Жану, который не станет мне врать, и спросил: — Неужели, это так заметно?
Жан подозрительно на меня посмотрел и встревожено спросил: — Что?
— Моё состояние, — ответил я. Жан оглянулся вокруг и отчего-то шёпотом спросил: — Тебе кто-то что-то сказал?
— Нет, — ответил я и добавил: — Я же не слепой.
— Ты, что, всё знаешь? — спросил Жан.
— Я же вижу ваши взгляды, — ответил я.
— И что ты об этом думаешь? — как-то очень заинтересованно спросил Жан.
— Мне нужно побыть одному, и помолится, — сказал я, обрадовавшись, что нашёл решение проблемы. Чтобы найти уединение, я отправился в каюту, в которой жила Мария во время своего краткосрочного пребывания на корабле. Тем более, меня тешила мысль, что её дух ещё витает в каюте и благотворно подействует на мои расшатанные нервы. В ожидании блаженства, я открыл дверь и замер от ужаса — дикий визг резанул по ушам. Я выхватил меч, приготовившись защищаться, и услышал сзади голос Жана: — Если ты её убьёшь, я убью тебя!
Странные слова моего друга-госпитальера поразили меня, но не внесли ясность в моё положение. Крик прекратился, и я снова заглянул в дверь каюты. С изумлением я увидел девушку, которая стояла, прижавшись к стенке каюты, и смотрела на меня своими огромными чёрными глазами. Если бы не Жан, мы бы долго стояли, уставившись друг на друга. Положив руку на плечо, мой друг подошёл ко мне и сказал:
— Девушка не виновата, это я её сюда поселил.
Ситуация требовала объяснения и я выслушал Жана, удивляясь ещё больше. Оказалось, что в то время, когда я был с Хасан аль-Каином, мой друг, Жан ле Мен, прогуливался возле рынка невольников и заметил красивую девушку, которая совсем не вписывалась в данное окружение. Несмотря на то, что она оказалась рабыней, девушка гордо посматривала вокруг, точно не замечая своего положения. Жан, жалостливая душа, спросил у ордынца за какие деньги он готов уступить девушку и очень огорчился, узнав его цену. Возвратившись на корабль, он спросил у капитана Адониса, имеет ли он право на какую-то часть пиратских сокровищ, лежащих, как балласт, в трюме корабля. Адонис расспросил Жана, а когда узнал его намерение, то сообщил госпитальеру, что данная сумма пустяк, который он, как капитан, может выдать без согласования со мной. В итоге черноокая гордая девушка оказалась в каюте. Правда, сообщить мне о том, что на борту находится девушка, никто не отважился, так же как и то, что капитан Адонис держит курс на Поти в Колхиде. Этот порт находится недалеко от той горной местности Иберии, которая называется Мтиулети и где проживала девушка.
Выслушав Жана, я, для вида, немного нахмурил брови, а потом рассмотрел девушку, из-за которой произошёл весь сыр-бор. Только взглянув на нее, я понял, отчего Жан потерял голову — девушка оказалась очень необычной. Она отличалась красотой, но не это поражало в её облике, а в первую очередь гордый облик, словно она какая-то неприступная царица. Когда я узнал, за сколько её купили, то убедился, что ордынец не прогадал — за девушку Жан заплатил, как за королевскую особу.
Девушку звали Нино Читаури. Вначале, она нас чуралась, кушала в каюте сама и выходила на прогулку только ночью, когда все спали. Если бы не потребность посещать гальюн, я думаю, что она бы не выходила и ночью. Как то утром, пересилив свою гордость, она спросила у капитана Адониса на греческом языке, который немного знала: — Куда мы идём?
Адонис с удовольствием сообщил Нино, что её везут в порт Поти.
— Вы хотите меня продать? — спросила она с прежней надменностью. Адонис сказал ей, что Жан ле Мен купил её, чтобы отпустить на свободу. Данное сообщение капитана поразило её, и Нино долго думала, а потом, краснея, спросила: — Я не знаю ваших обычаев. Я что-то должна сделать для бидзия44 Жана ле Мена?
Адонис сказал ей, что она может его поблагодарить, но, видимо, она не поняла смысла его слов, так как снова покраснела и спросила: — Как я должна его благодарить?
— Словами, — ответил Адонис и только сейчас понял мотивы её расспросов, — скажете ему спасибо, при случае, и этого достаточно.
Случай тут же и представился, так как на палубу вышел я и Жан. Девушка подошла к Жану и торжественно сообщила: — Если вам понадобится моя жизнь, я отдам её без промедления.
Жан, не менее меня удивлённый её пафосной речью, переведённой Адонисом, сообщил Нино, что она ему ничего не должна, так как всякая христианская душа рождена свободной. Жан добавил, что Нино поступила бы так же, если бы у неё имелась возможность кого-то освободить, с чем девушка искренне согласилась. Слушая девушку, я удивлялся её душевной целомудренности и чистоте её поступков. Впоследствии Адонис, с которым она разговаривала более открыто, сообщил нам, что Нино, несмотря на её юные года, пришлось много пережить. На их селение напали осы,45 убили братьев и отца, а её продали в рабство ордынцам. Тем не менее, она собиралась возвратиться домой и наказать убийц, что вызвало у меня улыбку.
Она носила тот же костюм, в котором её забрали в плен: тёмно-красная накидка-платок с чёрной бахромой по краю, нависающей на её лоб. Длинное платье из того же материала, что и платок, с широкими укороченными рукавами, украшали треугольные вышитые узоры, а на груди выделялся чёрный крест из треугольников. Под верхней одеждой находилось такого же цвета платье с узкими рукавами до кистей. Ноги в вязанных до колен носках украшали мягкие, без каблуков, кожаные мокасины, которые она называла каламанами.
Орлиный нос с горбинкой и брови на взлёте добавляли лицу мужественности и не портили его овал. Необычные зелёные глаза ярким контрастом с красными губами на белом лице дополняли образ девушки. Постепенно Нино ожила и уже не бросала настороженные взгляды на каждого моряка, отчего путешествие в Иберию стало приятной прогулкой.
В те времена эта несчастная страна оказалась разорванной на две половинки: восточная часть находилась во власти ильхана Гайхату государства Хулагуидов, а в Колхиде правил царь Давид VI Нарин, который платил дань хану Тохту из Золотой орды. Хан Гайхату пожаловал власть в восточной Иберии сыну царя, Вахтангу. Давид VI Нарин достиг преклонных лет, и цель у хана Гайхату имелась одна — по смерти царя Давида его трон перейдёт Вахтангу и Иберия бескровно соберётся в одну страну и достанется Гайхату. Над сорока двухлетним царём Вахтангом хан поставил атабагом46 своего доверенного человека Хутлубуга.
С удивлением я узнал, что Нино намерена посетить царя Давида, когда доберётся до Кутаиси. Я слегка посмеивался про себя — кто такая Нино и кто царь Давид. Впоследствии оказалось, что я ошибался — царь Давид не только принял Нино, как самую дорогую гостью, но вместе со своей женой Феодорой имел с ней долгую беседу. Как оказалось, отец Нино, хевистави47, в военное время всегда нёс службу при царях Иберии. Горцы никогда не облагались налогами, а во время войны все как один воевали за царя. Несмотря на свой возраст, семидесяти четырёхлетний царь знал всех братьев Нино по имени и очень расстроился, что их уже нет живых. А на прощание царь подарил Нино лошадь и саблю, которой девушка обрадовалась, как младенец игрушке.
Чем ближе мы подходили к Поти, тем задумчивее становился взгляд Жана ле Мена. Стоило на палубе появиться Нино, как он сразу оживал и сыпал колкостями, хотя девушка плохо понимала его французский. А Жан плохо говорил на греческом, который хорошо понимала она. Я сочувствовал Жану, так как видел, что мой друг влюбился в Нино, хотя я в ней ответного чувства не замечал. Жан часто подходил ко мне и говорил: — Ты видел?
— Что? — не понимал я.
— Как она на меня посмотрела, — говорил Жан, не требуя ответа, так как ответ звучал в его голосе. Я стал опасаться за друга и размышлял о том, что нам делать после прихода в Поти. Не стоит забывать, что мы должны хранить Рубин Милосердия, который нам поручил маршал Матье де Клермон. Что-либо вразумительное не приходило мне в голову, как тут на меня снова наткнулся Жан и спросил с серьёзным видом, точно я его личный священник:
— Что ты думаешь о целибате48?
Его вопрос меня огорошил, так как меньше всего я об этом думал, поэтому переспросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты давал обет безбрачия? — спросил Жак у меня.
— Нет, — ответил я, а по виду Жана понял, что тот совершил данное действие. Чтобы успокоить моего юного друга, я сказал: — Ты можешь дать новый обет.
— Какой? — заинтересованно спросил Жан.
