Тотем Человека

— Ты кушай, — сказала Дина, когда я вернулся. — Ужин на плите. Обед там же, — и она снова хохотнула.

Я кивнул. Вторая банка расставалась с жизнью не спеша.

— Где сидишь? — спросил я, кивнув на ноутбук.

— На форуме, — сказала она. Четкая артикуляция, ровный голос. Только очень быстро разговаривает, короткими очередями выстреливает слова.

— Хинко-ру? — уточнил я.

Она помотала головой, нахмурившись:

— Хинко-ком. Хинко-ру — его крысы сделали, там почти все крысы. Модераторы тоже. Да и потом, они все слизали с хинко-ком. Он раньше появился.

Я запил полученные сведения парой глотков пива. Поднялся и подошел к Дине. Голова закружилась: почти литр лагера на голодный желудок. Славно мы общаемся — пьяный муж и упоротая женушка...

А почему бы и нет.

Я взглянул на экран. Сайт не изменился с тех пор, как я его видел полгода назад. Серые панели, рубленый шрифт, маленькая надпись вверху — название форума. Слева — сокращенные обозначения разделов, понятные только завсегдатаям. Никаких картинок. Ни одного баннера. Больше я ничего не успел разглядеть, Дина свернула окно. Разглядел бы еще меньше, но марихуана плохо влияет на мелкую моторику, и Дина попала курсором по крестику только с третьего раза.

— Не смотри, — протянула она. — Нечего там тебе смотреть.

— Это почему это? — спросил я, устраиваясь рядом. — Может, я тоже хочу.

Она снова усмехнулась — впрочем, неуверенно.

— А что ты там пишешь? — продолжал я.

Дина помолчала.

— Мы новостями обмениваемся. М-м... ну, всякую фигню, в общем, постим.

Я кивнул.

— Еще опытом обмениваемся, — добавила Дина.

Я кивнул.

— Обмениваемся там, — пробормотала она. — Обмениваемся...

Я ждал, что Дина снова засмеется, но этого не случилось.

— Тим, — позвала она. — Ты иди, покушай, а?

Я допил пиво и поставил банку под стол.

— Опытом, значит, — повторил я. — Это, наверное, у какого барыги шмаль забористее, да?

— Тимка, — беспомощно сказала она, — не надо.

Зрачки у нее были огромные, почти с радужку размером.

— Дело твое, — сказал я. — Дело со-вер-шен-но твое. Я тогда тоже хочу. Если у вас религия позволяет траву пыхать, то водку жрать тоже, наверное, можно. Пусти, регистрироваться буду. Что, инвайт надо?

— Тим, — промурлыкала она и обняла меня за плечи. — Чего ты. Ну, покурила. Ну, ты тоже выпил. Все нормально ведь, а? Иди, покушай.

Мне стало стыдно.

— Дина, — сказал я. — Ты только правильно пойми. Я, может, и впрямь к вам приду. Только вот скажи. Я слушаю голос Тотема. Ты слушаешь голос Тотема. Я жду Возвращения. Ты ждешь Возвращения. В чем же разница-то?

Она поежилась, по-прежнему обнимая меня, и я почувствовал, как напряглись ее руки.

— Ты слушаешь умом, — сказала Дина, и голос ее дрогнул — не то от наркотика, не то от чего другого. — А мы слушаем сердцем.

Я опять хотел съязвить, но не стал. Дина молчала, думая о чем-то своем — глаза прищурены, губы шевелятся.

— И мы оба одинаково боимся Возвращения, — закончила она. — Все верно. Разницы нет.

Я молчал. Она была права. Хинко не боятся самой смерти, ведь мы точно знаем, что будет потом. Но жизнь зверя коротка и полна трудностей — на взгляд человека. Очень сложно преодолеть в себе именно этот страх, никчемный, чисто человеческий страх возвращения в облик Тотема. Для того нам и нужна наша религия. Чтобы побороть страх. И принять то воплощение, по которому тоскует память.

Я спросил:

— Так наркотики вам нужны, чтобы не бояться?

— Нет, — твердо ответила Дина. — Они нужны для практики. Ты не поймешь, у тебя нет посвящения.

— Где уж мне, — откликнулся я.

— Не сердись, — попросила она.

— Глупости какие, — сказал я. — Ничего я не сержусь.

— Нет, ты сердишься.

— Это я просто пьяный...

Она посмотрела мне в глаза:

— Пойдем уже покушаем, а? Что-то на хавчик пробивает, сил нет.

И мы пошли на кухню — цепляясь друг за друга, посмеиваясь и оступаясь на каждом шагу. Дина умела готовить. В любом состоянии. Не знаю, что она сделала сначала, накурилась или приготовила обед, но получилось у нее что-то диковинное. Орудуя половником, Дина произнесла французское словосочетание, которого я не запомнил. Потом мы стали есть.

Было вкусно.

Очень вкусно.

Затем третий пивной камикадзе отправился в бой, и я спросил:

— Простецы, значит, для вас — второй сорт? Жить кошкой хорошо, жить хинко плохо, а жить простецом, наверное, это полный отстой?

Она снова пожала плечами.

— Простецы... простецы — они как сырье. Понимаешь? Они умрут... рано или поздно... и тоже, может быть, станут зверями. Только вряд ли, потому что для этого надо себя осознавать кем-то большим, чем просто человек.

— И курить шмаль, — в тон ей сказал я.

— Далась тебе эта шмаль.

— Мне-то как раз не далась...

— Сиди уж. Вот кто обещал — 'банку в день', 'банку в день'? Опять завтра Сашка тебе выволочку устроит.

— Не устроит. Я в кабинете спрячусь.

— Тебя запах выдаст. За километр.

— Ха! Запах? От трех-то баночек?

— Надеюсь, — произнесла Дина серьезно, — их действительно будет три.

— Фи, — сказал я.

— Не фикай, — сказала Дина.

— Ты мне нотации-то не читай, — сказал я. — Может, этого хочет мой Тотем. Нажраться в хлам. Сама же сказала: не сдерживай желаний...

Я допил банку и швырнул ее в мусорное ведро. Не попал.

— Балда ты, — сказала Дина. — Сам ведь знаешь, это все иносказательно говорится.

Я грузно поднялся и вытянул из холодильника четвертую банку.

Банзай.

— Слушай, — я сделал глоток, — а почему мы не задаемся вопросом: как бы на нашем месте поступил человек? Просто хороший, нормальный человек. Как раз, если тебе надо что-то сделать, а ты не знаешь, что именно. И тогда обращаешься не к Тотему Кошки, а к Тотему... Тотему Человека. Представь, что есть такой — Тотем Человека. А?

Дина подумала.

— Да нет, это невозможно, — сказала она медленно. — Вот кошка. Кошка всегда знает, что для нее хорошо, а что — плохо. Ты видел когда-нибудь, чтобы кошка сомневалась?

— Только что, — сказал я и глупо захихикал. Дина отмахнулась:

— Не смешно... Тимка, Тотем — это просто эталон. То, как мы должны поступать. То, как мы должны думать. Слушай голос Тотема — и все будет нормально. А... человек, — она помедлила перед этим словом, наверняка хотела сказать 'простец', — человек сам не знает, что хорошо, а что плохо. Как он может быть Тотемом — если ни в чем не уверен?

Я фыркнул поверх банки, обрызгав стол пеной.

— Да не смеши. Кто угодно знает, что хорошо, а что плохо.

— Для дикаря из племени мумба-юмба добро — это убить всех своих врагов, — сказала Дина. Кажется, она полностью пришла в себя. — А зло для него — это оставить хоть одного врага в живых.

— Мы-то не из племени мумба-юмба, — возразил я. — И потом, все это детский лепет. Аргументы прошлого столетия. Сейчас, я уверен, любой дикарь знает, что убивать, насиловать и грабить — плохо, бяки. А хорошо — делиться и помогать. Скажешь, нет?

— Не уверена.

— Знает, — убежденно сказал я. — На уровне интуиции он прекрасно понимает, что бить людей дубинкой по макушке некрасиво. Он же не станет бить по макушке своих детей? Не станет. Значит, понимает, что такое добро и зло? Значит, понимает, и никакая религия ему для этого не нужна. Вот как раз убивать всех врагов — это ему велит его первобытная религия. А внутри он все равно чувствует, где хорошо, а где плохо...

'Да ты пьян, братец', — бесстрастно отметил голос в голове.

Дина хмыкнула:

— Добавки тебе положить?

— Давай! — я махнул рукой. — Будем пировать и веселиться. Черт побери. 'Чарльз Дарвин целый век трудился, чтоб доказать происхожденье... Дурак, зачем он не напился, тогда бы не было сомненья...'

— Не надо петь эту чушь, — резко сказала Дина.

— Прости, котенок, — согласился я. Четвертая банка, судя по весу, наполовину опустела.

Какое-то время мы молча жевали.

Голос в голове молчал. В знак протеста, видимо. Ну, обещал, да. Ну, напился разочек. Тварь я дрожащая или не тварь? А, пропади все пропадом.

— Все-таки ваш Поток — просто наркоманская секта, — сказал я неожиданно для себя. И так же неожиданно обнаружил страшное облегчение. Словно всегда хотел произнести эти слова, но не решался.

— Сек-та, — раздельно повторил я. С огромным удовольствием.

Дина встала. Она держала в руках пустую тарелку, и тарелка заметно подрагивала.

— Не смей, — сказала Дина тихо.

— Чего это 'не смей', — сказал я. — Ты мне лучше скажи, чем так хорош этот самый Поток. Тем, что можно обдолбаться во славу Тотема и ни о чем не думать?

В течение нескольких бесконечных секунд я ждал, что она швырнет тарелку об пол. Ну, давай, думал я. Растаманка несчастная. Давай-давай. Крыть нечем — давай скандалить. Фанатичка. Я жду. Достойный будет ответ, нечего сказать.

Но она отвернулась, и отошла к мойке, и сложила в нее тарелку, беззвучно, словно та была из поролона. Открыв воду, Дина вернулась к столу и забрала тарелку у меня. Потом она снова подошла к мойке, сунула тарелку под воду.

Взвизгнула.

Понеслось: опрокинутый стул, удар по крану, стонущая Дина, схватившаяся за руку, моя брань, холодная вода — совершенно бесполезная — мазь, где эта мазь, да не эта, а та закончилась, ты что, специально, дурак, что ли, специально, как больно, больно-то как, сам попробуй, специально, я не знаю, сейчас, сейчас, может, к врачу надо, сам иди к врачу, если надо, мазь куда положила, оставь меня, сама сдохну, крахмал надо, крахмалом ожоги сыплют, иди к чертовой матери со своим крахмалом, я же как лучше хочу, да, ты всегда как лучше хочешь, сейчас тоже как лучше хотел, знаешь ведь, как ты можешь, что бывает, это из-за тебя я обварилась, дурак, дурак, господи, как больно-то, мама, мамочка, Дина, прости, не трогай меня, прости, прости, не трогай, иди сюда, иди ко мне, прости, за что ты меня так, я не хотел, правда, прости, больно — черт, черт, черт...

Кто-то говорил мне, что после ссоры хорошо заняться любовью. Ерунда. После ссоры хорошо бы потерять память.

— Это все из-за того, что ты пьешь, — тихонько сказала Дина. Мы сидели обнявшись прямо на полу. Я не видел ее лица. Руку мы забинтовали, хотя ожог вышел не сильный. Проклятый панельный дом. Проклятая централизованная система. Температура воды зависит от того, какой кран повернул сосед за стеной. Моешься, бывало, в душе, а тебя — то ледяной водой, то кипятком поливает. Правда, такого, как сейчас, еще никогда не бывало. Видно, я на самом деле силен... зараза. Или это из-за испытаний в теплосети? Как раз теперь лето... Испытывают... Что-то там...

— Из-за того, что ты пьешь, — повторила Дина, словно услышала мои мысли. Я протянул руку (холодильник возвышался надо мной, как небоскреб), достал новую банку. Открыл.

— Я просто себя еще не научился контролировать, — сказал я. — Дина, солнце. Я буду стараться. Чет... Честно. Прости.

Она сделала неловкое движение: не то пожала плечами, не то дернулась, пытаясь высвободиться из моих объятий. Отпускать ее я не стал.

— Ты никогда не научишься, — сказала она.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Мы помолчали. Вкус у пива был кислый, пузырьки мешали сделать глоток — верные признаки того, что выпито уже много.

— Ты знаешь, как я пришла к Потоку? — спросила Дина.

— Нет.

— Я... меня с детства учили Тропе. У нас с тобой, в принципе, схожее воспитание было. Слушай Тотем, анализируй, размышляй. Рациональный подход... — она хмыкнула. — И... мне было тяжело. Очень тяжело. Я ненавидела людей. Каждый день я на метро ездила в институт. Самый час пик, что туда, что обратно. Потные, грязные, вонючие... Как я их ненавидела.

— Понимаю.

— Хрена лысого ты понимаешь. Ты-то мужик. Тебя придавишь, а ты сдачи дашь. А девчонку весом в сорок кило... да меня вообще не замечали. В вагон входит такой, знаешь, бугай: локтем пихнул, я и улетела... Но давка — фигня. Извращенцы — вот где самый кошмар. Я один раз в переполненном вагоне ехала от 'Московской' до 'Техноложки'. Сколько там станций? Шесть?

Я прикинул.

— Пять, вроде бы.

— Пять, да... Так вот, сзади пристроился какой-то подонок и всю дорогу лапал меня под юбкой. Я и так, и этак вертелась — куда там, стоят, как сельди в бочке. Голову поверну — непонятно, кто. Сзади — двое мужиков. Может, они оба... Главное, я говорю в голос: 'Прекрати!' Он руку убирает, пару минут не трогает, потом снова начинает. Я опять: 'Кому сказала, перестань!' Все повторяется.

— А что ж ты не закричала?

— А толку-то? Вокруг все стояли, всё видели. Как я перестать просила, тоже всем было слышно. Никто не вступился. Понимаешь? Ник-то. Вот они, твои простецы. А мне еще и страшно было очень. Если человек такое вытворяет, у него явно не все дома. А ну как закричу — он мне и нож в спину?

Я допил банку одним тяжелым, длинным глотком. Тошнота стукнулась под язык, голова пошла кругом. Но я был не из робких и достал еще одну банку. Банзай.

— Я их всех ненавидела, — медленно говорила Дина. — Всех. Выйду из метро — аж трясет. Ноги дрожат, руки дрожат. Слезы на глазах. У меня ведь от ярости слезы текут, ты знал?

— Нет.

— Вот. Плачу от злости. Как крокодил... Иду и плачу. Чем больше злюсь, чем больше все это в себе переживаю, тем хуже становится. Злоба, она разъедает, как, знаешь, желудочный сок у язвенников. И так — каждый день.

— К тебе каждый день извращенцы приставали?

— Нет. По-разному было. Но да, все время что-нибудь случалось. В институте, опять-таки, жизнь не сахар. В общем, тяжко было.

— Ты не рассказывала.

— А что рассказывать? Зачем тебе все эти гадости слушать? Сейчас просто к слову пришлось, вот и говорю. Так бы ни в жизнь не стала.

'Девочка моя славная', — подумал я и крепче прижал ее к себе. Одной рукой. Второй поднес банку ко рту.

'Хватит', — сказал голос в голове, но я его, как водится, не послушал.

— А причем здесь Поток?

— Ну... Может, ты и не поймешь.

— Я постараюсь.

И я постарался...

Дина продолжала рассказ. Измотанная, несчастная, она открылась одной из подруг. Та была из Потока. Подруга пригласила Дину на 'лекцию' — так они называли свои сборища — и Дина пошла, хотя боялась, что ее заманивают в секту. Но, по большому счету, ей было уже все равно. 'Лекция' оказалась самой настоящей лекцией. Все происходило в просторном, светлом зале; собравшиеся выглядели обычными людьми. Не было фанатичного блеска в глазах, никто не кликушествовал, не молился напоказ. Все ждали лектора. Когда он взошел на трибуну, его приветствовали сдержанными аплодисментами. Лектор выступал полтора часа. Он не сказал ни слова о том, что Поток — религия. Он даже не назвал Поток философией. Все полтора часа лектор рассказывал о человеческих проблемах, о том, как трудно жить людям, и насколько проще может стать жизнь, если слушать голос Тотема в своем сердце. Лектор говорил о злобе, о тревоге, о бесполезных умствованиях, о вечном страхе смерти и страхе наказания после смерти. Он говорил — и Дине казалось, что он рассказывает о ней. Когда лекция кончилась, началась медитация. Подруга шепнула Дине, что можно уйти, но Дина осталась. И вошла в коллективный транс — вместе со всеми. С первого раза, без наркотиков, сама по себе.