1655

Переговоры между председателем и майором закончились соглашением о совместной присяге всего воинского состава. После того, как гарнизон и дружина произнесла слова верности "Союзу Беларуси и России", положив ладони на откопанные в библиотеках Конституции стран, формирование анклава как отдельного образования на теле Литовского княжества и Московского царства завершилось. Главой армии анклава стал Горбач, Волков теперь снова именовался капитаном и командовал отдельным сводным батальоном из стрелковой роты (бывшая дружина) и взвода конной разведки (рейтары). Базировалась дружина в здании сельхозколледжа, хотя майор и предлагал перевести ее к себе, уплотнив казармы. Сам батальон охраны тоже не дремал. Мобилизация среди строителей позволила довести состав рот до списочного вместо семидесятипроцентного. Перевели с хранения еще три БТР к четырем, бывшим на ходу. Провели учение по развертыванию при отражении ночной атаки.

В целом, военные располагали двумя ротами полного состава (мотострелковая на одиннадцати БТР для охраны периметра и рота охраны на КАМАЗах) и ротой связи, состоящей из взвода управления, взвода технической связи и взвода специальной связи. Штаб с его кучей бригадных и батальонных должностей (замы командира по вооружению, физподготовке, по технике, по тылу, по воспитательной работе — все не ниже капитана; начальники финансовой службы, делопроизводители, бухгалтера) почти в полном составе остался в будущем, так что, чтобы выйти на привычный уровень, необходимо было изыскать значительные людские резервы. Кроме того, майор мог рассчитывать на части обеспечения: медвзвод из трех докторов и восьми санитаров, взвод обеспечения, разведвзвод (четыре Тигра, БТР комвзвода и БТР отделения разведчиков-саперов), взвод зенитчиков (три БТР с "иглами" и ПЗРК), охранявших вертолетную площадку. Всего получалось около четырех сотен человек.

За три дня из числа ученых и жителей провели мобилизацию офицеров запаса, укомплектовав часть должностей в штабе и взводах связи, для заполнения большинства вакантных мест использовали помощников бывших руководителей из числа контрактников или старослужащих, повышая солдат и сержантов до прапорщиков и назначая их на капитанские должности. Щербина и Валиулина Горбач произвел в капитаны, назначив первого своим заместителем, а второго — начальником штаба. Арзяеву вменили к своему разведвзводу еще и должность зама по физподготовке и замначштаба. Копонов должен вытянуть воспитательную работу, а Ещенко к ГСМ получил должности зампотылу, стал начальник вещевой службы и занялся ведением всех складов.

Из числа мобилизованных создали стройвзвод, поставленный на довольствие и полностью занятый на укреплении периметра анклава. По плану Горбача взвод разведки следовало развернуть до роты, дополнив двумя взводами конной разведки. Роту охраны со временем следовало перевести в "драгуны", полностью пересадив с КАМАЗов на четырехногий транспорт. Но все это были планы далекого будущего. Сейчас же майора больше занимал беспокойный союзник.

8.

Московские войска не спешили покинуть земли анклава. Несмотря на сведения о собравшихся у Витебска ополченцах литовского гетмана, воевода не решался выступить от приведенных под высокую царскую руку земель. Видимо, побаивался того, что передумают новоиспеченные "холопы царские".

Для проживания гостей требовалось выделить жилье, но ни Комаровский, ни Горбач не горели желанием видеть у себя на территории толпы выбравшихся погулять головорезов. Решение, тем не менее, нашли. В Путранице и Ломачино и так часть домов пуставало, а после набегов желание выживших бабок и немногочисленных семей механизаторов перебраться под защиту Лужков стало повальным. Организовать вывоз вещей и запасов продуктов заняло полтора дня, после чего Ломачино и половина Путраницы могли стать большим гостевым поселением. Волков лично отобрал два отделения дружины, должные следить за порядком на территории и не пускать "гостей" к городку и в часть Путраницы, с оставшимся населением. Майор добавил к этому два БТР, и "граница" почти не нарушалась.

Зато внутри "гостиничного комплекса" порядка не наблюдалось. Воевода с ближними заперся в трех лучших домах Ломачина и сквозь пальцы смотрел на то, как его ратники аккуратно вынимают переплеты со стеклами, выковыривают изразцовые плитки из печей, срезают провода и ломают редкую тротуарную плитку. После ругани Волкова с кем-то из сотников (воевода до разговора не снизошел) разграбление прекратилось, но только на дневное время. Ночью шуршание и стук не стихал.

— Надо бы их выпроваживать, — обивал порог больничной палаты майора Комаровский. — Чего топчутся, если воевать ехали?

— Бздят союзники. Требуют с собой к Витебску выставить три сотни воинов и двадцать повозок боевых. Им твой Малютин наплел, что у нас полсотни БТР есть, вот они и повысили требования. Мне и двух жалко на такое дело, двух десятков же просто нет, — оправдывался майор.

Комаровский, вынужденный поставлять к столу воеводы и его армии машины капусты, зерна и свеклы (картофель царские ратники есть отказались), осторожно заметил:

— Наших же сил, вероятно, хватит, чтобы всю армию их в поле покрошить? Может, ну его, царя этого? Объявить независимость и выгнать этих пращуров на фиг?

Горбач, вынужденный в который раз объяснять одно и то же, недовольно поморщился:

— У нас сил то хватит, но только если вся армия врага встанет в чистом поле и пойдет в атаку в лоб да сделает это светлым днем. Мне ученые справку по моменту срисовали, плюс с вашим пленным рейтаром побеседовал. Тут генеральные сражения не любят — все больше по старинке воюют. Рейды, сжигание чужих земель, уничтожение скота и податного населения... Если по ночам вокруг нашей бетонки татарские загоны начнут бродить, а днем из кустов выскакивать партизанские отряды из ребят, которые к оленю и кабану с рогатиной привыкли подкрадываться? Долго мы выживем, если эти бандформирования нам твои зернохранилища и свинофермы сожгут?

Комаровский пожал плечами:

— Оно, конечно. Тебе видней. Но жрут они...

Майор вздохнул:

— Ничего. Сам говорил, что с полными закромами ты и десять тысяч народа прокормишь до осени?

— Говорил. Только у меня картошка большей частью. А эти жрут зерно и овощи выметают.

— За здоровый образ жизни их беспокоишься? — ухмыльнулся майор.

— Зерна в этом году собрали не очень... Сам знаешь.

— Знаю...

— Еще водки требуют постоянно. А спиртзавод стоит без электричества.

— Обойдутся без водки.

Комаровский вздохнул.

— Выпроводил бы ты их, Константин Николаевич? Мне к посевной надо готовиться. Технику с солярно-дизельной тяги на лошадно-спиновую переставлять, семена готовить. А прорва народа в дружине в солдатики играют и еще столько же за ними из кустов подсматривает.

— Постараюсь. Это в наших интересах, — он присмотрелся. — У тебя еще что есть?

— Да так... Мелочь одна, — председатель исполкома замялся. — Эти в Лужки на молебен выезжали. Отец Серафим им музыку включил в церкви. Чтобы настроение и боголепие там...

— И что?

— Воевода позвал к себе "сладкоголосых" певцов, а когда объяснили про магнитофон, плевался, грозил за "чернокнижье" карать. Но магнитофон забрал.

— Ну?

Комаровский еще раз вздохнул:

— Про батарейки ему никто не объяснял. Скоро пение стихнет, снова приедет бородой трясти и нас пугать.

— Кино ему хотя бы не показывали?

Вацлав ухмыльнулся:

— Доперли как-то. Убереглись. Зато воеводу мысли посетили, что невместно царскому человеку в избе жить, даже и с окнами из стекла да печкой в изразцах. На школу заглядывается. Говорил, что под него милость — в самый раз будет. А учиться для холопского сословия — дурость и траты ненужные. Пока отбрехался, но, если нажмет, придется сдать.

— Хрен ему, а не школу.

— Ты не мне — ему такое скажи.

Майор сморщился, как от вкуса лимона.

— Ладно... Разберемся... Пока за свои запасы и школу не волнуйся. Человек к воеводе прибыл. Думаю, от царя. Он или домой сейчас соберется или к Витебску.

Горбач оказался прав. Вечером того же дня Ордин-Нащёкин прислал гонца к майору с повелением срочно прибыть к нему на военный совет.

9.

Малютин все больше привыкал к роли связующего звена между двумя основными силами образовавшегося анклава. Крестьянство с коренными обитателями считали его своим в силу рождения и личного знакомства со многими представителями общества, военные принимали к себе за годы, отданные армии, и второй российский паспорт. Членство в совете, бывшее некой профанацией, давало не только возможные льготы в отношении новой власти, но и наложило ряд обязанностей. Одной из которых стало курирование проблем при взаимоотношении армейских с властями и населением Лужков и окрестностей.

Только уладил вопрос с бабьем, требовавшим возобновления поставок хлеба в "докризисном" объеме от хилой восстановленной городской и армейской пекарен, как пришлось брать под охрану склад Белпотрекооперации от паникующих селян и пожелавших наложить лапу особо ретивых прапорщиков. Наладив охрану у зернохранилища и овощехранилищ (отгрузки на плодовоперерабатывающие комбинаты шли и ранее, но основная масса урожая, на счастье, еще не прошла сушку и приемку у заготовителей), следовало согласовать график отгрузки и учет припасов с ушлыми старшинами, исполнявшими обязанности своих исчезнувших благодетелей-капитанов. Запросы у новоявленных зампотылу и начпрода были заоблачными и никак не соответствующими численности населения базы. Встречная ревизия, произведенная с разрешения майора, выявила вполне себе полные военные склады и приличные запасы на территории базы (к приезду проверки командование приготовилось), а хомячество армейские объяснили желанием "гарантировать продуктовую безопасность" и "опасением за сохранность продовольствия у гражданских". Будто не совместно из одной ямы выбираться собрались, а каждый свой путь торит!

Такие стычки не добавляли крепости союзу, зато ковали внутренние связи. Понемногу, с наработкой контактов, проходила боязнь за соседа, опасение, что подведет в нужную минуту. И хотя до полного единения было далеко, процесс сращивания "города и деревни" шел, и это не могло не радовать. Единственное, что настораживало — это то, что одним из главных интеграционных факторов была неприязнь новых союзников. Малопонятная речь, наглое и хамоватое поведение бородачей в засаленных кафтанах, вызывающие джигитовки татар, при которых они раз за разом выезжали за пределы лагеря и приближались к Лужкам или базе, оценивающие огоньки в глазах стрельцов при виде любой бытовой мелочи в руках приближавшихся к их лагерю местных жителей — все вносило разлад и нервозность. Армию воеводы надо было убирать и подальше, вот только у самого Ордин-Нащёкина были свои соображения на этот счет. Хорошо еще, что после пары конфликтов в первые же дни (подвыпившие ратники потянули с собой пару девок-дурех, выбежавших поглазеть на "старинных солдат", да боярский сын отхлестал плетью механизатора за то, что тот отказался отдать корову за несколько серебряных обрезков-резан) воевода запретил выход из лагеря без лично выданного пропуска. Но если днем этот приказ соблюдался, то ночью контроль за союзниками падал, и кражи домашней птицы и утвари стали почти обыденным делом. Если ночных гостей заставали за воровством, те просто бросали добычу и уходили — лезть с вилами на вооруженных саблями и пистолями "гостей" крестьяне не решались. Вылазки прикрыли через пару дней, когда под утро нашли зарезанную семью в доме на окраине. Из сарая увели скот, вынесли одежду и утварь. Отпечатки копыт указывали на лагерь русского воинства. Воевода сам провел расследование, нашел двух татарчат, осмелевших от безнаказанности, и проследил, чтобы их повесили. После чего ночью лагерь московского войска охраняло сразу две линии патрулей — из стрельцов и из мотострелковой роты.

...Рация на поясе Малютина запищала. Сержант запаса снял выданное военными средство связи и лениво поинтересовался, кому он понадобился.

— Что делаешь? — прохрипел динамик голосом Волкова.

— Да на ремдворе военных пробуем сеялку на конской базе сделать.

Солярки у анклава хватало пока, но для БТР и джипов горючка была невосполнимым припасом, который требовалось экономить везде, где возможно. Вот и вытащили из книг по технической революции XVIII-XIX веков чертежи техники на конной тяге. Лошадей у анклава тоже было немного, но, по крайней мере, тягловой транспорт добыть представлялось возможным. Перед предстоящими посевными на рембазе военных и мехдворе гудели сварочники и резаки, перекраивая навесное оборудование для тракторов в лучшие идеи давно ушедших дней. Впрочем, на деревне хватало тех, кто еще не забыл, с какой стороны подходить к сохе или плугу, но Комаровский требовал, чтобы везде, где возможно, сохранялась посильная механизация. По его планам на внутренних землях анклава, под защитой бетонки, должные высеваться зерновые, капуста, морковь и свекла, а за периметром, на неосвоенных или запущенных полях будут сеять картофель, который местные не считали за еду. Рапс, подсолнечник, лен, гречиха, все технические культуры пока шли вторым номером. Семена их должны храниться и беречься, но в поле их пустят только по решению продовольственного вопроса, да и то — в объемах должных всего лишь обновить запасы семенного материала. Отдельным пунктом шла сахарная свекла, посевы которой в районе были традиционно велики. Для нее оставили пару полей, хотя технологии переработки и производства сахара у Лужков не было. Ученые обещали наладить линию выпарки сладкого продукта, без которого жизнь современного человека трудно представить. На территории парников сельхозколледжа готовились поля для других редких культур, отсутствие которых в рационе скоро станет проблемой: горчица и хрен, табак, огурцы с помидорами, чеснок. Часть из всего этого крестьяне вырастят на приусадебных участках (ограниченных указом Комаровского территорией у самого дома — без соток и гектаров за его пределами), но анклав нуждался в централизованных поставках, чтобы не оказаться осенью наедине с голодными мятежами.

Коммунарно-колхозное устройство нового мира, где поля засеваются общиной, а урожай делится по трудодням и идет на содержание армии, срочно введенная трудовая повинность и "национализация" частных участков внутри анклава не вызвали, к удивлению, общественного резонанса. Необходимость мер, способствующих выживанию всего общества, была очевидной. Внешняя угроза — реальной, а возможности кусочка двадцать первого века в веке семнадцатом — ограниченными. С собственниками магазином одежды и промтоваров, оставшимися в далеком будущем, трений не возникало. Больница, школа, аптека, база Белпотребкооперации и хранилища подчинились исполкому без всяких оговорок — все понимали, что надежда Лужков и Городца только в единстве. Всякие внутренние дрязги способны развалить общество и так наэлектризованное событиями. Свалившийся объем работы по организации, контролю и учету требовали помощников. Председатель, ставший бурмистром в официальных бумагах воеводы, реорганизовал исполком, создав отдельные комитеты, занимавшиеся сельским хозяйством (директор агрогородка), здравоохранением (главврач больницы), образования (директор школы), промышленности (директор спиртзавода), обороны (Волков) и контроля (главбух исполкома). Эти люди теперь официально составляли магистрат Лужков. Городец как обособленную структуру упразднили, а все структуры слили с Лужковскими, дабы не плодить бюрократию.