— Вдохнуть хотелось, ага? И чем дальше, тем сильнее — аж спазмы начинались? Так вот именно повышение уровня углекислого газа и вызывает желание вдохнуть. Не исчерпание кислорода в тканях, до него еще долго, а вот углекислота повысилась — и диафрагма аж сжимается невыносимо, требует воздуха. Если потеряешь сознание, то автоматически начнешь дышать. И вот мы сейчас сделали что — повысили углекислоту, как бы привыкли к ней на время. Теперь дольше сможем вытерпеть, пока захочется дышать, — рассказывал Иван, одновременно аккуратно выкладывая кабель свободными витками на краю ротора, чтобы он мог легко разматываться вслед за уходящим в тоннель пловцом.

— Подумать только! Такое и в голову прийти не могло.

— Ну, так, вас на подводных пловцов и не готовили же. И вот надо вам знать, что есть еще и кислородные таблицы — там немного по-другому идет тренировка. С кислородом другая засада — он как бензин в организме, пока есть запас, человек работает. Но когда бак пустой — брык, теряешь сознание. Не так уж и трудно довести себя кислородным голоданием до обморока. Теми табличками осторожно приучают организм к пониженному проценту кислорода, чтобы дольше работал на бедной, так сказать, смеси. Хуже того, есть такая штука, как shallow water blackout — это когда ныряльщик, почти израсходовав кислород, всплывает, и внешнее давление воды при этом падает, то нередко случается мгновенная потеря сознания. На воздухе и ничего бы, а в воде захлебываешься — и прости-прощай.

— Ужас какой! — схватилась за щеки Кейко. — И мы тоже так захлебнемся?!

— Нет, вряд ли. Глубоко мы не пойдем, хотя под водой придется долго пробыть. Ну, если вдруг с кем случится, то верный способ помочь — искусственное дыхание.

— Дзинко кокё, — кивнула Амико. — Нам в школе объясняли, как оказывать первую помощь, если у кого-то остановилось сердце.

— Вот-вот. Еще и непрямой массаж сердца помогает, но для утопленника чаще всего одного искусственного дыхания хватает, чтоб его оживить. Тебе ли не знать, милая моя, — кто бы мог подумать, что этот грубый вояка смог говорить так мягко и нежно; что он вложит в простые слова столько тепла, благодарности и любви.

Амико чуть покраснела и опустила ресницы, не найдя, что ответить, и Кейко, видя затруднительное положение подруги, пришла ей на помощь, наигранно хохотнув:

— Ха, и ни одна уважающая себя пляжная серия в аниме без него не обходится! Банька-сан, вы там перед концертом на плотине говорили что-то такое про литераторов, которые нас с вами сочиняют. Неужели, думаете, они нам новую собаку подложили? Мало им драматизма?.. Снова заставят кого-то фансервисно откачивать? Мы же вроде и так уже устроили зажигательное эччи... тьфу, да тут уже и не эччи даже, а настоящая взрослая эротика! Чего им еще от нас надо?!.. — искренне возмутилась Кейко.

— От этих сволочей всего можно ожидать. Потешили низменные инстинкты, а теперь им, может, драму подавай, и снова кровищу рекой. Не удивлюсь, если и ядерную войну к финалу прикрутят или еще какое адство. Ох, вернусь домой, возьму еловый дрын и навещу Союз писателей, выясню, что там к чему, — пригрозил Иван.

— Увы, исламистов придумали не ваши гипотетические писатели, — вздохнула Амико. — Они настоящие.

Кейко инстинктивно обняла себя за плечи руками.

— Но кто же они такие, эти варвары? Неужели нормальным людям могут прийти в голову такие зверства? Бабушка в детстве пугала меня страшными сказками про чертей-они, чтобы я ела мисо-суп, и я никогда в них не верила, но теперь... теперь мне кажется, что они в самом деле существуют, и вдруг вырвались из ада!..

— Романтический взгляд, как и ожидала от тебя, Кейко-тян, — скептически пожала плечами Амико. — Но никаких чертей не бывает. Помнишь, в учебнике же писали про теорию 'конфликта цивилизаций' Фукуямы: это просто исламофашисты, террористы с радикально нетерпимой и антисовременной доктриной, которые отрицают все ценности западной цивилизации.

— Думаешь, я такое запомню? — Кейко виновато высунула язычок. — Вызубрила перед экзаменом, и на следующий день забыла.

— А зря, — назидательно подняла палец Амико, которая, как раз, могла похвастаться очень хорошей памятью и редкой для обычной японской школьницы склонностью разбираться в сути вещей. — В дополнительных материалах еще писали, что исламизм — третья тоталитарная идеология после фашизма и коммунизма. Он предлагает нелепый средневековый подход к проблемам современной жизни. Ретроградный и агрессивный, он притесняет немусульман, угнетает женщин и оправдывает распространение власти ислама с помощью силы.

— Вот это память у тебя, Ами-тян. Падаю ниц! — Кейко действительно изобразила земной поклон, правда, получилось это у нее не по-восточному, а по-японски. Выпрямившись, она драматически прошептала: — Придется мне довольствоваться ролью второй жены.

— Да ладно, это только у мусульман там деление: первая, вторая, любимая, — усмехнувшись, помахал рукой Иван, продолжая выкладывать кабель. Его было более двухсот метров, и это занятие не грозило быстро кончиться. — У вас же, японцев, как ни возьмешь гаремник, так главный самец всех своих тян обожает одинаково. Поровну, так сказать, по-честному.

— 'Поровну' — это вовсе не всегда 'по-честному'! — подмигнув, возразила Кейко.

— Этот вопрос мы позже разъясним, — кивнул Иван, и повернулся к Амико, которая, кажется, покосилась на Кейко с некоторым беспокойством. — Насчет же тоталитаризма — это полная ерунда. И Фукуяма ваш тоже сказочник еще тот.

— В самом деле? — Акеми наклонила голову. — Но вы ведь, наверное, сможете опровергнуть его утверждения, Иван-сан? Просто так назвать 'сказочником' — это не аргумент.

— Опровергну, что бы и нет. Прежде всего, глупо то, что исламских радикалов называют 'террористами' и фашистами. Фашизм никакого отношения к исламу, даже к самым отмороженным ваххабитам, не имеет. Это чисто ругательное слово — типа, 'отвратительный'. Понять суть явления это нам не поможет.

— Ну, здесь вы правы, наверное, — осторожно согласилась Акеми. — Фашизм ведь на самом деле был в Европе.

— Не только в Европе. Но очевидно, что смысл его был совсем другой, так же, как и гитлеровского нацизма.

— Хорошо, но ведь то, что они занимаются террором, вы не будете отрицать? Я помню, были какие-то очень страшные теракты в России, когда сожгли целую школу.

— Ну да, Беслан. Жуткое дело было, — вздохнул Иван. — Однако же, надо понимать, что 'терроризм' — это просто один из приемов вооруженной борьбы, 'запугивание', если по-простому. Это когда нечеловеческой жестокостью и зверствами пытаются подорвать у противника волю к сопротивлению, причем зачастую выбирая в качестве цели нонкомбатантов, гражданских. Исламисты прием этот обожают, конечно, но они в этом роде далеко не единственные. Если на то пошло, то во время Второй мировой как раз самый масштабный терроризм и начался — вспомнить хоть англоамериканские налеты на города Германии или вашу Хиросиму. Столько народу не угробил ни один другой террорист, никакое другое движение. Исламисты стараются, конечно, но и им еще далеко. Как видите, 'демократы'-то террористы не хуже них.

— Подождите, Банька-сан, но Россия же тогда воевала и против Германии и против нашей страны, это даже я помню, — вмешалась Кейко. — Чего же вы тогда ругаете ваших тогдашних союзников американцев?

— Потому что террор — это плохо и неправильно. Хочешь воевать, так, пожалуйста, бей по военным целям. Но мирняк гробить некрасиво. Да и далеко не всегда помогает, кстати. Уж на что мерикосы Вьетнам стирали в порошок — бомб вывалили больше, чем за всю Вторую мировую! — но волю вьетнамцев так и не сломили. Но ладно, я не об этом, в целом. Возвращаясь, к терроризму — понимаем, что метод этот многие используют, одних лишь исламистов так ругать несправедливо.

— Звучит логично, — согласилась Амико, но на этом не остановилась. — Тогда как же их правильно называть, и в чем же причина того, что их так много, по-вашему?

— Называть... ну, исламистами и надо называть, хотя у них там тоже полно всяких течений. А вот причину понять и нам было бы полезно, потому что мы с вами через нее непосредственно и страдаем. И не одни мы.

— Расскажите, расскажите, Банька-сан, — посерьезнела Кейко. — Если вдруг убьют, так хоть знать бы, за что.

— А главная причина нынешнего исламского радикализма — колониализм и нынешний грабеж Ближнего Востока и прочих мусульманских и немусульманских стран, которым занимались европейцы и теперь занимаются американцы. Теперь не колонии, а методы похитрее применяют, вроде долларового насоса, вытягивая ресурсы и рабочую силу за бесценок, но суть так же. Запад грабит Восток. Вот вам и реакция на это. Рождаемость у мусульман большая, молодых людей там огромное множество сейчас, но перспектив никаких — большинство стран нищие. Поэтому они шатаются неприкаянно, и когда разные, зачастую местные же хитрецы им подсказывают: 'возьми автомат и бей неверных, из-за них вся беда', то и рады стараться. Потому что настоящего понимания сути проблемы у них нет, и как ее решить они тоже, естественно, не понимают.

— А как ее решить? — Акеми слушала очень внимательно; чувствовалось, что этот вопрос интересует ее уже вовсе не для того лишь, чтобы сдать экзамен.

— Ликвидировать грабеж одних стран другими, а это можно сделать, только ликвидировав эксплуатацию человека человеком в целом, — решительно пристукнул кулаком по ребру турбины Иван. — И единственная идеология, которая правильно показывает дорогу — марксизм. Коммунизм, короче.

— То есть, получается, радикализм этот никуда не денется, пока третий мир такой бедный, и его, как вы говорите, грабят богатые страны Запада?

— Именно. Так и будет продолжаться, пока причина не исчезнет. Мало того, будет и дальше разрастаться, как раковая опухоль.

— Значит, единственным противоядием может быть коммунистическая идеология?

— Да, конечно. Пролетарский интернационализм — все люди друг другу браться, независимо от национальности, никто никого не эксплуатирует, никто никого не грабит. Напротив, все друг другу помогают — тот, кто побогаче живет, более умелый, помогает тем, кто победнее.

— И сильный защищает слабого... — тихо проговорила Амико, кивнув в такт своим мыслям. — Как вы, Иван-сан, защитили нас, беспомощных девчонок. Вы не воспользовались нами, как другие, вы дали нам оружие и научили сражаться...

— Ну, примерно так, — Засельцев смущенно почесал в затылке. — Извини, я вообще-то не собирался так вас грузить политграмотой. Хотя на эту тему можно говорить и говорить.

— Откуда же вы все это знаете, Банька-сан? — поинтересовалась Кейко. — Неужели в русских школах такое рассказывают?

— Да как же, сейчас они тебе расскажут! — поморщился Иван, выкладывая последний виток и завязывая на конце кабеля петлю. — Строй у нас теперь такой же капиталистический, как у вас, поэтому школьникам дурят головы всякой ерундой и псевдофилософами, вроде того же Фукуямы с 'концом истории'. Конец, блин, не у истории, а у него в штанах... пардон май френч. Мне-то глаза дядька открыл — ученый мужик, историк. Как, бывало, сядет с нами за праздничный стол, так тут же давай мозги прочищать всяким несознательным родственникам, только пух и перья летят. Я, конечно, не особый интеллектуал, но убеждения он мне помог создать — не жалею. И совет дал. Надо учиться, книги читать. По крайней мере, понимаешь, что вокруг творится, 'что такое хорошо, и что такое плохо'.

— Наверное... наверное, я последую этому совету. Да. Надоело блуждать в потемках, — подняла голову Амико. — Когда мы вернемся, я буду учиться еще усерднее.

— А я буду крепить пролетарский интернационализм! — весело заявила Кейко. — Я для себя самое главное выделила: русский с японцем — тоже братья навек! Давайте обнимемся по-братски, Банька-сан!

— По-братски, скажешь тоже... — усмехнулся Иван, но ласково притиснул и погладил по спине прильнувшую к нему и довольно мурлыкающую девушку. — Ну, ладно, передохнули, пора и делом заняться.

Когда Кейко с сожалением отпустила его, Засельцев заменил бинт на бедре парой нашлепок из пластыря, и деловито опоясался прямо поверх плавок ремнем со снятой с одной из разгрузок кобурой и штык-ножом.

— Значит, я проныриваю тоннель и тащу за собой ходовой конец...

— Как конец может ходить? — картинно удивилась Кейко, хотя по глазам был видно, что она просто дурачится, пытаясь подавать нарастающее нервное напряжение.

— Цыц. Ваше дело — подавать мне кабель, чтобы быстро уходил в воду, не запутался и не тормозил. С первого раза весь тоннель не проплыть — я занесу кабель как можно дальше и вернусь.

— Но он же тяжелый, утонет!

— Привяжем пластиковые бутылки взамен поплавков — освободите-ка их, кстати. На конце будет одна и по длине две.

Вылив минералку частью в рот, частью в колодец, кабель оснастили импровизированными поплавками — теперь даже оптоволоконные жилки не должны были полностью увлечь его на дно.

— Сигналами мы обмениваться не сможем: дергать ненатянутый конец бессмысленно, поэтому просто ждите, — продолжил Иван, разминая мускулистые руки и ноги. — Сначала буду возвращаться, но когда пойду на всю длину наружу, то задержусь там отдышаться и осмотреться, что к чему. Если меня нет пять минут — значит, я там. Но ненадолго — не пугайтесь. И сразу к вам обратно. По концу уже легче получится.

— Но все равно опасно, — проговорила Амико. По выражению ее лица разобрать, о чем она думает, было невозможно.

— Банька-сан, а точно все будет хорошо?.. — вот теперь голос Кейко отчетливо дрогнул. Она явно представила себе самый жуткий исход — Иван уходит... и не возвращается. Они остаются одни в мертвой подземной тишине, фонарики постепенно гаснут, и наступает глухая бесконечная темнота. Навсегда.

Шмыгнув носом, она торопливо моргнула, чтобы отогнать слезы.

— ...По-пообещайте!

— Обещаю, — твердо кивнул Иван. — Я же не любитель какой, а специалист... э-э-э, что-то мне вдруг это напомнило. Ба!.. Словами Сагары Соске вдруг заговорил — и сам не ожидал.

Похлопав по плечу пытающуюся улыбнуться сквозь слезы Кейко, матрос спецназначения продел руку в петлю на конце кабеля, сдвинув его до плеча — чтобы тот не мешал работать руками — проделал последнюю порцию дыхательных упражнений и рыбкой нырнул в колодец.

Фонарики запоздало высветили светлую фигуру, исчезнувшую в глубине, и наверху остался лишь равномерно скользящий в воду кабель. Амико быстро поднимала и отпускала вниз кольцо за кольцом, чтобы он не мог зацепиться за что-то или запутаться. Взгляды обеих девушек приковались к этой жилке, словно пытаясь через нее передать горячую надежду — наконец-то вырваться из сдавленного миллионами тонн бетона подземелья и вернуться к свету.

Засельцев мощно работал руками и ногами, несмотря на то, что глаза затопила тьма. Непроницаемая, первородная, господствующая здесь безраздельно — даже мысль о том, чтобы бросить ей вызов, большинству людей показалась бы безумной.

Впрочем, Иван внимательно рассмотрел мелкий трехмерный чертеж, где были обозначены контуры водовода — конструкция не представляла каких-то особых сложностей для пловцы; здесь не было ни решеток, ни лопастей. Сюда можно было бы без проблем заплыть хоть на 'Тритоне' — минисубмарине, которую морские разведчики и подводные диверсанты использовали для того, чтобы пробираться к вражескому берегу и в закрытые гавани. Но это было и минусом — в просторном тоннеле, не видя, как следует, стенок, было проще простого сбиться с курса и плавать кругами, пока не кончится воздух.