— Давайте пройдем в трюм, — Бахирев мрачно окинул взглядом пленных. — Я, конечно, понимаю, что война, но все же лучше не показывать матросам, как ведутся допросы. А нам придется взять этот грех на душу, положение обязывает.

Все же казак есть казак, он циничнее потомственного аристократа, многие вещи знает не понаслышке, и потому согласиться с ним стоило. Эссен кивнул, и японцев, подталкивая прикладами, увели. Матросы поглядывали им вслед с легким интересом, но не более того. А через пять минут, разобравшись с текущими делами, и отцы командиры спустились в отсек, которому выпала малопочетная роль стать филиалом инквизиции, и где их уже заждались.

Под тяжелым взглядом лейтенанта японцы ежились, как от холода. А может, и впрямь от холода — все же ночь, свежо, а они в белье, да еще и в мокром. Жирской несколько секунд разглядывал их, потом бросил какую-то короткую, резкую фразу на японском. Не дождавшись ответа, приподнял бровь, и понятливый урядник коротко, без размаха засветил ближайшему японцу, как раз офицеру, кулаком в живот. Тот аж всхлипнул, сложился пополам, ноги же его при этом подбросило от удара вверх. Рухнув на колени, японец без единого звука хватал ртом воздух. Лейтенант брезгливо шевельнул уголком рта:

— Ну вот, а говорили джиу-джитсу, джиу-джитсу...

Эссен и Бахирев взирали на происходящее с бесстрастными лицами. Избиение пленных, конечно, противоречило всем и всяческим конвенциям, но на то она и война. Лейтенант же имел с ними личные счеты — под Мукденом его отцу, штабс-капитану Жирскому, взрывом японского снаряда оторвало ногу. Отец с тех пор японцев ненавидел люто, и ненавистью своей заразил сына. Тот и японский-то выучил лишь потому, что надеялся рано или поздно взять реванш, и тогда, как он считал, знание языка ему может здорово пригодиться. И вот мечта, пусть и таким извращенным образом, сбылась. Понимал Андрей Августович, каких людей надо брать в поход, чего уж там.

Били японского офицера аккуратно, но жестко. У Эссена даже создалось впечатление, что Жировский и не собирается у него что-то узнавать, во всяком случае спрашивать японца он даже не пытался. Просто стоял и смотрел на то, как из него делают отбивную. А потом заговорил, но не с офицером, а с солдатами. Получив же ответ, обернулся к адмиралу.

— Ни один из них не видел, чтобы вблизи берега устанавливали мины. Здесь вообще не особенно суетились — тихая гавань, и только.

— Понятно. А зачем вы...

— А какая разница, у кого спрашивать? — искренне удивился лейтенант. — У него тоже чин не генеральский, и знать он может только то, что видел собственными глазами, то есть не больше этих двоих. Зато сломать офицера сложнее, а эти посмотрели, представили это на себе — и все.

— Вы прямо психолог, лейтенант, — усмехнулся Эссен.

— Увлекаюсь, — смутился почему-то Жировский.

— Ладно, ладно, идите. Ну что, — адмирал повернулся к Бахиреву. — Как там наши пароходы?

— Идут к точке рандеву. Все у них в порядке.

— Ну и замечательно. Чувствую, сегодня мы обогатим лексикон наших желтых коллег новыми словами.

— Думаете, они еще не все знают? — удивленно приподнял бровь Бахирев. — Наши, русские выражения, как справедливо отмечают все, кто с ними сталкивался, выразительны, прилипчивы и легко учатся. А отсутствие аналогов в других языках гарантирует им вечную популярность.

— Тут вы не правы, аналоги есть, — Эссен откровенно ухмылялся. — Я как-то слышал боцманский загиб в исполнении британского адмирала. Поверьте, нашему он ничем не уступает. Но есть и другие варианты. Вы ведь в Швейцарии не бывали?

— Только проездом, а что? — на лице Бахирева был написан живейший интерес.

— Есть у них любопытное выражение — березина.

— Чего? — не понял каперанг.

— Березина, — повторил Эссен. — Это значит, что полный п...

— Да? Странно.

— А ничего странного, Михаил Коронатович. Вы ведь в курсе, что во времена Наполеона, когда он решил попробовать наших предков на прочность, швейцарцев в его армии было немало.

— Там вообще европейского отребья хватало.

— Не спорю. Вот когда при Березине их разбили, швейцарцы чуть ли не в полном составе попали в плен. Так с ними даже возиться не стали — отходили вожжами и на пинках выгнали. Сто лет прошло, а все еще помнят.

— Помнит собака палку...

— Именно так. И наша задача, чтобы японцы нашу палку тоже запомнили, желательно, навсегда. Приступим к сему богоугодному делу?

— Я только за, — Бахирев азартно потер руки. — Будет у них слово, и не одно.

— Замечательно. Кстати, наши английские приятели труса не празднуют?

— Да нет, — пожал плечами Бахирев. — Работают, как все, моряки грамотные.

— Ну и отлично. Пообещайте им долю в добыче. Это, я надеюсь, примирит их с жизненными реалиями и крепко привяжет к нам. Они, в конце концов, нация пиратов, так что моральных терзаний испытывать не должны.

Бахирев рассмеялся и согласно склонил голову, после чего написал на листе бумаги короткий текст и отправил вестового в радиорубку. Мысль Эссена пришлась ему по душе, а что касается моральных аспектов, то сейчас было не до них.

В порт Йокохамы они входили, как хозяева. Пара миноносцев, как и в прошлый раз, попыталась их задержать, но их просто расстреляли, не дав выйти на дистанцию атаки. Первый взорвался почти сразу, учинив великолепный фейерверк — снаряд угодил в готовый к выстрелу минный аппарат, и кораблик превратился в облако раскаленных газов прежде, чем кто-то на его борту успел это осознать. Второй словил сразу три стадвадцатимиллиметровых снаряда, один за другим. По идее, этого было достаточно, чтобы моментально отправить хлипкий миноносец на дно, однако теория и практика согласуются далеко не всегда. Не сдетонировали мины, не были повреждены котлы, и, хотя борт миноносца превратился в груду искореженного металлолома, а надстройки как будто корова языком слизнула, он продержался на плаву достаточно, чтобы успеть выброситься на камни.

Береговые батареи тоже молчали. Собственно, в этом не было ничего удивительного — там некому было стрелять. Казаки постарались на совесть, и практически вся орудийная прислуга умерла во сне. А даже если кто-то чудом выжил, или откуда-то прибегут новые артиллеристы, им все равно ничего не сделать. Прицелы, самая нежная часть любого орудия, были безжалостно разбиты, и теперь попасть хоть в кого-нибудь из них можно было разве что случайно. Именно поэтому три корабля входили уверенно, можно даже сказать, с ленцой. Только "Херсон" отошел на безопасное расстояние и скрылся в море — рисковать кораблем снабжения Эссен не собирался.

При виде русских кораблей паника в порту поднялась неописуемая. Вопли разбегающихся докеров иногда доносились даже до крейсера. Эссен с интересом окинул взглядом гавань, ровные коробки складов, высокие, похожи не невиданных зверей краны, и вздохнул: ему бы такую базу, но чего нет — того нет. А то ведь, зная, что есть куда вернуться и отремонтировать, случись нужда, корабли, можно было бы планировать куда более серьезные операции, чем сейчас. Впрочем, с этой базы он еще кое-что получит, если, конечно, его бравые казачки опять не пойдут на поводу своих дремучих инстинктов и не начнут вместо дела по всегдашней своей привычке набивать карманы всем подряд.

Между тем, паника начала переходить во что-то упорядоченное. На одном из стоящих под загрузкой кораблей, по виду, обычного транспорта, но под военно-морским флагом и с несколькими орудиями, начали спешно готовиться к бою. Похоже, опять вспомогательный крейсер, используемый все же для перевозки грузов. Еще бы, перехватывать ему, по большому счету, нечего, а для борьбы с изредка вырывавшимися до недавнего времени из Владивостока крейсерами такой корабль абсолютно непригоден. У него нет ни скорости, чтобы уйти, ни брони, чтобы защититься, ни нормального вооружения, чтобы оказать сопротивление. Расстреляют, как мишень, и стадвадцатимиллиметровые хлопушки в данном случае — не более чем формальное утешение. А вот отбиться от русского миноносца, нарваться на который в окрестностях Порт Артура все же можно, да и прикрыть от его атак другие транспорты подобное вооружение позволяет. Вот и совмещают японцы приятное с полезным, вне зависимости от того, насколько это нравится капитану вооруженной калоши.

Хлопок! Снаряд прожужжал где-то высоко над головами. В ответ затявкали орудия идущего головным "Енисея" — его командир торопился проверить вооружение в условиях, приближенных к боевым. Грамотно довернув, он дал канонирам возможность работать всем бортом, и четыре орудия моментально обеспечили ему подавляющий огневой перевес. Русские артиллеристы развили бешеную скорострельность, обычно считающуюся возможной разве что в теории. Правда, и работали они практически в полигонных условиях. Промахнуться с такой дистанции из корабельных пятидюймовок тоже было достаточно сложно, и теперь русские снаряды на глазах превращали транспорт в груду искореженного металла. Еще несколько раз выстрелило одно из его орудий, но единственный более-менее точный выстрел лишь поднял столб воды в десятке саженей от "Енисея". Потом от прямого попадания его разнесло на куски, вращающийся, словно городошная бита, оторванный ствол отлетел далеко в море, и на том всякие попытки организованного сопротивления прекратились. На втором вооруженном пароходе, имея перед глазами печальный пример собрата, развернуть орудия даже не попытались, и сиганули на берег, что твои зайцы.

На этот раз крейсеру не было нужды причаливать, его десантная группа высаживалась на шлюпках, а вот "Енисей" и "Морской конь" подошли непосредственно к причалам. Дальше все развивалось по тому же сценарию, что и в Хокадате. Десантники сноровисто выбили из порта вяло пытающихся организовать сопротивление японцев, а корабельные орудия активно поддержали сие благое дело. Разница была лишь в том, что никто не пытался атаковать город и топить стоящие у причалов транспортные корабли. На них у Эссена имелись совсем другие планы.

Искореженный и горящий вспомогательный крейсер никого уже не интересовал. Зато три других транспорта — совсем даже наоборот. Призовые партии моментально занялись ими, и через несколько минут над кораблями уже развевались русские флаги. Портовые сооружения в это время уже вовсю минировались.

Однако это было только начало. Казаки своими невеликими силами организовывали подобие обороны на случай, если японцы перейдут в контратаку. Учитывая большое количество имеющихся в наличии пулеметов, затея выглядела совсем не безнадежной. На самом деле, опасность была и вовсе минимальной. Дело в том, что несколько снарядов с крейсера подожгли казармы, и в результате японский гарнизон оказался практически без оружия и совсем без патронов, которые сейчас весело трещали на огне. К сожалению, русские об этом не знали, хотя на ходе операции недостаток информации не сказался. Ну а пока одни спешно обустраивались, а другие пытались хоть как-то вооружиться, матросы развили бурную деятельность. Из трех кораблей только один оказался загружен, в его трюмах находилось большое количество амуниции и боеприпасов, а также две дюжины полевых орудий разных калибров. На два других, распахнув ворота складов, начали немедленно загружать японские шестидюймовки и боеприпасы к ним. Эссен приказал не стесняться — он прекрасно понимал, что больше набеги на японские порты ему не светят, а потому был намерен обеспечить себя по максимуму. Кроме орудий в трюмы закидывали все, что попало под руку, но основным оставались боеприпасы. Заодно корабли догружали углем — неизвестно, удастся ли пополнить запасы, а если удастся, то где и когда. Народ вкалывал, как проклятый, и адмиралу оставалось лишь сожалеть о том, что в порту не нашлось ни одного пассажирского лайнера — большой и быстроходный корабль как нельзя лучше подошел бы на роль вспомогательного крейсера. В этом плане обычные грузовые корабли, к тому же небольшого тоннажа, оказывались не вполне тем, что было нужно Эссену, но пока что ему приходилось довольствоваться тем, что есть.

Им вряд ли удалось организовать погрузку так быстро, но сработала еще одна из задумок Эбергарда. В порту благодаря стремительности штурма были захвачены и пленные, в основном, портовые рабочие. С ними очень быстро договорились о сотрудничестве, в основном, правда, жестами — языковой барьер еще никто не отменял. Договориться, конечно, сложнее, но кулак под носом (а у иных матросов кулаки почти не уступали размерами головам самих японцев) объяснял требуемое не хуже иного переводчика. Обошлось даже без выбитых зубов, грузчики оказались на удивление послушны и без особых возмущений работали теперь на погрузке транспортов. Лязгали сочленениями краны, сновали люди, в общем, работа кипела и спорилась. Оставалось только гадать, как отреагируют японцы, когда узнают, что отпускать русские намерены далеко не всех — кое-кого Эссен планировал захватить с собой, чтобы использовать в качестве кочегаров.

Нехорошо, конечно, адмирал даже вздохнул про себя. Не от того, правда, что испытывал по отношению к японцам хоть толику сочувствия. Тут другое. Он знал историю, несколько специфически и однобоко, правда, и хорошо помнил, насколько драккары викингов превосходили по эффективности пусть и менее мореходные, но лучше оснащенные для морского боя гребные суда иных стран. А ведь норманны громили на море и французов, и итальянцев, и вообще всех, кто дерзал вставать у них на пути. И одним из основных преимуществ, как ни странно, было то, что к веслам они рабов не подпускали. В отличие от раба, которому все равно, на какого хозяина работать, свободный человек будет до конца бороться, рвать жилы и не бросит весло, считали викинги и были правы. Так и здесь... Вот только у Эссена было слишком мало людей, и сейчас, чтобы увести добычу, ему приходилось идти и на такие крайние меры.

Из легкой задумчивости его вывел доклад вестового. На берегу сигнальщик, вооружившись флажками, бодро отмахал сообщение и ждал сейчас ответа. Интересно, кто там настолько наглый, что просит адмирала сойти на берег? Однако же, интересно, что там нашли такого, что потребовало его личного присутствия. Подумав секунду, Эссен приказал командиру "Рюрика" принять командование, и вскоре моторный катер уже шустро вез его к берегу.

На причал он буквально взлетел, отмахнувшись от попытавшегося было помочь ему мичмана. Да, конечно, он не молод и к тому же изрядно устал, но легкое опьянение боем давало о себе знать, и уж что-что, а помощь в таком состоянии ему не требовалась. Еще чего! Сейчас Эссен чувствовал себя так, словно время отмотало на девять лет вспять, и он не адмирал, а лихой командир лучшего легкого крейсера Порт Артура. От недавней апатии не осталось и следа, он просто делал то, что умел лучше всего на свете — сражался и побеждал. Что ему несколько ступеней по трапу...

Причал выглядел достаточно прилично — никаких снарядных воронок, пятен крови и прочих следов боя. Все правильно, здесь и не стреляли почти что, и уж тем более не разносили здесь ничего из корабельных орудий. Правда, и не использовали его сейчас, так что здесь оказалось на удивление спокойно. И мичман, не с "Рюрика", а из черноморцев, встречавший Эссена, выглядел так, словно не только что из боя, а собрался на паркете вальсировать. Вот только голова его была наспех замотана бинтом, и на виске он промок от крови. Видать, труса мальчишка не праздновал.