Невозвращенцы. Часть пятая. Игорь.

Вообще говоря, ситуация с личным составом складывалась и интересная, и идиотская. Интересной она была потому, что многие враждующие между собой народы спокойно работали вместе, чего раньше можно было бы представить с большим трудом — ненависть к ромеям здесь и сейчас перечеркивала все межплеменные счеты. Идиотской она была потому, что в погоне за личной славой и влиянием в среде восставших, каждый из начальников, кроме разве что лежащего в бреду Пилуса и Порошки, старалась выпендриться как только можно. Вот, к примеру, Фритигерн не взял с собой ни одного воина из других подразделений, поэтому потери при штурме виллы могли бы быть весьма и весьма значительными. И обязательно были бы, если бы на всю виллу нашлось больше двадцати вооруженных охранников.

— ...Трофеи составили двадцать комплектов легкого вооружения и брони. Еще десять было найдено на самой вилле в виде настенных украшений и запасных для охранников. Рабов захвачено, ой, освобождено 450 штук.

Это всегда поражало Руфуса. Как двадцать охранников могли держать в узде почти пять сотен рабов? Невероятно, но факт. Впрочем, в данный момент было не до отвлеченных размышлений. Выразив свое неудовольствие неправильными действиями Фритигерна, командующий продолжил выслушивание доклада.

— Только не штук, а людей. Давно ли ты сам был с ярмом на шее? — поправил германца Ярий.

— А ты сам? — не остался в долгу перед россом Фритигерн.

— Меня взяли ошеломленного, в бою! А ты поди...

— Тихо! — Пресек начинающуюся свару Руфус. — Продолжай. Что там с пищей?

— Всего захвачено двадцать семь телег с продовольствием. В основном — это мука, масло, крупа, свежие и немного сушеных фруктов. Пригнали пять десятков овец, два десятка коз, три воза битой птицы...

— Птицу сейчас же надо пустить в дело, иначе стухнет, — перебил рассказчика Габит.

— Хорошо. Займись этим, — приказал Руфус.

— ...Два мешка сушеной рыбы. Вроде все. — закончил доклад Фритигерн.

— Ясно. Что с рабами?

— В ходе нападения десятка три-четыре прибили — хозяев вздумали защищать. Из оставшихся четырех сотен две сотни решили к нам присоединиться. Остальных я приказал вырезать.

— Мда... На будущее. Убивать рабов НЕЛЬЗЯ! Даже если они не хотят присоединиться к нам!

— Но они же могут рассказать ромеям...

— Ты что, дурак? Как бы ты сам относился к восставшим, которые вербуют к себе бойцов под страхом смерти? Как бы ты им служил? И не перебежал ли ты при первом же удобном случае? Даже если они и сдадутся, то их перебьют сами ромеи. Так что пусть уж лучше они играют нам на руку, чем мы им.

— Но...

— А скорее всего те рабы решили сбить свою собственную ватажку и погулять без нашего атамана, — вмешался Порошка.

— Это тоже возможно, — поддержал козака Руфус. — И пусть лучше ромеи ищут их, разбивают свои силы, чем говорят рабам "придут восставшие и убьют вас!".

— Я все равно считаю...

— Все. Этот вопрос обсудили и закрыли.

Совещание закончилось и все разошлись по своим делам. Оставшись в палатке Руфус продолжал анализировать произошедшее. "И все равно! Я не понимаю, как так можно?!"

— Все очень просто.

— Что? — обернулся гладиатор и уперся взглядом в стоящего за спиной Порошку. Руфус на столько глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как вернулся козак.

— Люди разные все. Одному милее ярмо на шее и корыто с помоями каждый день, другому — вольный ветер и хруст живой добычи на зубах. Вот и получается, что овцы никогда не бунтуют, а волки никогда не приручаются.

— И?

— Ромеи умны и хитры. Они берут щенят из помета волков, и выращивают из них собак себе на службу, а овцы плодятся и так. Так что те, кто могут бунтовать, рано или поздно бунтуют. И умирают. А остальные живут и приносят приплод.

— Хм. Может быть...

Около двух десятков дней разросшийся лагерь восставших прожил спокойно. На вилле Франкити был найден отличный раб-лекарь, так что теперь Пилус и остальные раненные быстро пошли на поправку. В последние дни он уже сидя мог тиранить набранных в свой "легион" пехотинцев, раскрывая им профессиональные секреты ромейских легионеров. Но пока это было, как называется, "не в коня корм" — трудно объяснять тонкости тактических построений и хитрые приемы тем, кто с трудом может отличить гладий от спаты. Единственное, что хорошо, теперь Руфусу стало не так скучно. Длинные рассказы по военной теории и армейскому быту служили для Алларика и его друга отличным развлечением. И колыбельной на ночь. Но все хорошее рано или поздно кончается.

Первым звонком такого конца стало то, что на дорогах провинции по донесениям наблюдателей стали появляться рабы-бунтари из соседних провинций. После нескольких неприятных происшествий разведчики научились их однозначно определять и отправлять в лагерь. С каждым днем количество восставших росло. Рабы начали приходить уже группами, сбитыми ватагами под предводительством своих вождей. Эти самые командиры сразу же попадали под пристальное внимание ребят Порошки. А тот свой хлеб ел не зря — было обнаружено (и тайно затем умервлещено) около десяти выявленных ромейских подсылов, и еще два раза по столько же — подозрительных. На всякий случай.

С ростом войска, хотя войском это назвать было нельзя, стали как снежный ком увеличиваться проблемы со снабжением. Стало напряженно с водой, а налеты на виллы для добывания пищи становились день ото дня все чаще. Не хватало всего: оружия, медикаментов, брони, одежды, посуды, телег, палаток, дров. Даже места в лагере! Для справки — только каждый третий восставший имел оружие лучше закаленного в огне костра деревянного кола, а доспехов было еще меньше. На различные нужды в растительности, ранее окружавшей входы в рукотворные пещеры, была вырублена огромная проплешина. О скрытности лагеря теперь нечего было и мечтать. "Хорошо еще, что у ромеев нет спутникого наблюдения, а то нас бы нашли с первого взгляда." — Утешал себя Игорь.

Второй звонок прозвучал для восставших тогда, когда разведчики доложили о повсеместной пропаже легионерских патрулей. Означать это могло только одно — их нашли и вскоре следует ждать гостей. Каждую минуту ожидая нападения, Руфус и его офицеры прикладывали неимоверные усилия по превращению почти тысячи рабов в хоть какое-то подобие бойцов.

Первую битву ромеи проиграли с таким позором, что даже и не верилось. У Руфуса создалось даже крамольное впечатление, что когорту и приданные ей в качестве вспомогательных войск конных вигилов им просто-напросто подарили.

Боя как такового не было. 450 легионеров, полная когорта, и 150 вигилов в середине дня прошли по дороге и сразу же с марша, не дожидаясь обоза, без разведки, не отдохнув, углубились в заросли. Пилус, лежа в кустах наблюдавший это действо вместе с остальными высшими командирами повстанческой армии, разинул в удивлении рот, а потом настоятельно порекомендовал:

— Делайте что хотите, но скомандовавшего такое в плен не брать и вообще, близко к нему не подходить!

— Почему? — удивился Габит.

— Потому что дурость в такой концентрации может быть дико заразна! — резко ответил Пилус.

Сильные своим строем легионеры в лесу оказались беспомощными, как дети. Рассеявшись по лесу в поисках лагеря, они были настигнуты восставшими и перебиты. Судя по соотношению потерь — сто рабов против 550 ромеев, эта когорта состояла из новобранцев, а командира — совсем юного легионера, Пилус презрительно назвал сосунком и ищейкой.

— Почему ищейкой? — переспросил Руфус у Пилуса, переворачивая труп ромейского командира в шикарных пластинчатых доспехах ногой лицом вниз. Доспехи тому не особо помогли — их обладателя закололи со спины в шею.

— Вот, смотри. Видишь, две пурпурные полосы на плаще?

— Ну вижу.

— Это трибун латиклавий. Такие как он назначаются лично цезарем, либо его доверенными лицами. Якобы, чтобы молодое поколение сенаторских родов набиралось военного опыта у ветеранов. А на самом деле... — и Пилус сделал неприличный жест и сплюнул.

— А на самом деле что?

— А на самом деле, они только шпионят за легатами, следят за центурионами и доносят в Орден. Мне одна такая тварь в службу столько крови испортила! Ненавижу их.

— Понятно. Стукачей нигде не любят. Ну нам-то это оказалось только на руку...

— Ну это да...

По приказу Пилуса рабы, умеющие ездить верхом, оседлали лошадей спешившихся для бою в лесу вигилов и отправилась на встречу обозу. Ни одна армия мира не назначается в обоз храбрых и стойких бойцов. Совсем на оборот, туда идут либо увечные, либо трусы и приспособленцы, желающие отсидеться в теплом месте. Быстрый удар конной сотни, не столько уничтожил, сколько испугал. Сто телег различного добра упали в руки восставших как перезрелый плод.

Трофеи достались просто божественные. Пятьсот комплектов стандартной римской брони и оружия, триста лошадей, огромное количество пайков, вино, лекарства, котелки для готовки пищи (этой добыче, пожалуй, были рады больше всего; до сих пор на всех восставших было только семь средних котелков, что означало приготовку пищи в несколько приемов), обмундирование, пять бочонков пороховой мякоти28 и как финал — походная касса с жалованием легионеров. 65 тысяч сестерций! На счет последнего, правда, Пилус проворчал, что это очень мало — видимо это жалование только за один месяц.

Десять дней армия переваривала полученную добычу. Габит потерял покой и сон, считая, пересчитывая, убирая и выдавая разнообразное добро. В этот же момент всплыли огромные недоработки в управлении. Несколько десятков человек передралось из-за взятой в бою добычи, были убитые. Ситуация с законами, с управлением армией, так как следовало ожидать пополнения, со средним и младшим командным звеном становилась просто катастрофической. Чтобы восстание не сожрало само себя, требовалось максимально быстро и жестко навести порядок.

Три дня почти без сна и без еды, скрипя зубами от боли в раненной руке и спасаясь крепким кофе, который под конец приходилось внутрь себя заливать с зажатым носом, подбирались новые законы. Три дня северянин, ромей, степняк, козак и германец предлагали решения проблемы на основе своих родных правил, и три дня Руфус из компиляции услышанного пытался создать нечто новое. В итоге получилось следующее.

Войско восставших делилось на десятки, сотни и тысячи. Десятком командовал десятник, сотней — сотник, тысячей — тысячник. Пять тысяч составляли легион. Командовал легионом легат. Планировалось создать семь легионов, по числу старших командиров, но пока воинов ели-ели набиралось на пару полноценных когорт.

Схема раздела и повседневные законы были почти полностью скопированы Руфусом с козаков. После боя вся добыча должна была собираться в одну большуую кучу. Полученная делилась на определенное количество "доль". Каждому воину, либо другому приносящему какую-либо пользу человеку приходилась своя определенная часть доли. К примеру, рядовой боец получал одну долю, десятник две, сотник пять, тысячник — двадцать, легат — пятьдесят и больше, плюс он имел некоторые очень неплохие бонусы. Раненый получал двойную долю. Десятую часть добычи было решено отдавать в обоз, на развитие войска. На нее собирались закупать оружие, лекарства, кормить и поить раненых и много другое.

Дуван дуванили29 обычно после того, как враг был полностью разбит, а вся добыча собрана. Сначала свою долю выбирали легаты, потом — тысячники, потом сотники, потом десятки во главе с десятниками по нумерации сотен и десятков в легионе. Таким образом рядовой первого десятка первой сотни первой тысячи выбирал себе приз сразу же после офицеров.

Система наказаний была введена очень простой и, была надежда, что действенной. За утаивание добычи — смерть, за воровство — смерть, за предательство — смерть, за неподчинение приказу просто — телесные наказания, в бою — смерть. Дисциплину в бою Руфус решил поддерживать способом, вспомнившимся ему из школьного курса истории про татаро-монгольское нашествие, и был не понят с первого раза даже своими ближайшими товарищами.

— При дезертирстве из десятка хоть одного человека, казнить весь десяток. При дезертирстве десятка — казнится сотня.

— Что? Да ты в своем уме?! — вскочил Фритигерн. — Как так можно? Да вся армия разбежится!

— Это какая-то извращенная децимация. — проворчал Пилус.

— Даже ромеи такого не делают, — пальцами показал Алларик. Россы промолчали.

— Помолчите. Поясняю. Я много расспрашивал и вас, и других гладиаторов, а так же простых участников прошлых восстаний. Позапрошлое потерпело поражение из-за того, что в лагере образовалась смута. Германцы и франки не поделили добычу, началась свара, потом бой. В результате ромеи добили от силы полторы тысячи восставших, да еще столько же взяли в плен. И распяли. Десять лет назад восставшие потерпели поражение из-за того, что целый фланг, набранный из отребья, сбежал с поля при первом же легком нажиме ромеев.

— Ну и...

— Я походил по лагерю, послушал разговоры. "Зачем нам дохнуть за германцев?", "Почему руководят нами франки?", "Россы совсем потеряли разум", "Эти варвары, предатели Богов, недостойны легкой смерти! Пусть лучше ромеи распнут их!". А ведь недавно мы одержали впечатляющую победу. Что же будет, когда мы проиграем хоть один бой? Все разбегутся?

— Но так они разбегутся прямо сейчас!

— И пусть! Набегут новые. В итоге останутся только справные воины! — вмешался Ярий.

— Я тоже так считаю. Поэтому говорю вам как ваш предводитель: этот закон останется в силе!

Как показала практика, все оказалось не так страшно. Несмотря на ожидания большинства гладиаторов-легатов, только пятьдесят человек сочли неприемлемыми поставленные условия. Остальные смирно пошли на муштровку и постепенно превращались в подобие войска. Так прошло пятнадцать дней.

А потом началось. Людская молва превратила убогую когорту новобранцев в полноценную консульскую армию, и теперь рабы стекались к лагерю гладиаторов бурной горной рекой. Шли не только мужчины, шли женщины, дети, старики. И приходилось их всех принимать, а иначе как? Когда в один и дней на вечернем совете Руфусу сообщили, что сегодня в лагерь пришло полторы тысячи беглых рабов, из которых только триста человек могут носить оружие, гладиатор в бессилии стукнулся головой о дерево. Порошка вынужден был бросить (на заместителя из козаков) пост главного контрразведчика и вплотную заняться обустройством и расселением прибывшего пополнения. Остальные легаты уже давно спали по два-три часа в сутки, но хаоса от этого, почему-то не становилось меньше.

В связи с постоянным ростом населения, старый лагерь пришлось оставить. Новый разбили около небольшого озера, рядом с пересечением двух крупнейших дорог провинции. Такое расположение, с одной стороны позволяло минимизировать расстояния до плантаций, с которых добывали еду, а с другой — желающие вступить в войско не долго плутали по лесам и полям.

Вскоре и этот лагерь переполнился. Питающие озеро ключи не успевали в этот сухой сезон восполнять убыль, и во всей красе стала проблема поиска влаги в достаточном количестве. Ведь она нужна была всем — людям, лошадям, овцам, и не по кружке в день. Плюс к этому, рабы жили как им на душу придется, ели где попало и хм... срали тоже где попало. Поэтому вскоре окружающая местность превратилась в нечто непредставимое: вырубленные на дрова плодовые деревья, изгаженная, истоптанная земля, наполовину вычерпанное озеро. Жить и тренироваться тут стало невозможно.