От любви до ненависти...

— Как ты посмел взять её с собой? Помяни моё слово, в следующий раз кнута отведаешь.

Тот обиженно потупясь промычал:

— Попробуй с ней сладь. — И вскинувшись выпалил: — А у меня был выбор. Хошь бери и смотри за ней, хошь сама на свой страх и риск помчит...

— Брысь!

Пётр махнул лапищей, мол, иди, свободен, сам же молвил — дождь накрапывает, не до тебя. Потом поговорим. А Кэт обняв, повёл в свою избу. Ноги её расслабленно подсекались. Вскинул на руки. Донёс целуя. Устроив в кресле, он положил перед ней свою рубашку и плед, а потом принялся за её сапоги, приговаривая успокаивающе:

— Сейчас мы их одолеем. Раз, два!... Раздевайся, солнышко. Михаил прав, чертовски опасно сидеть в мокрой одежде. А я пока баньку закажу.

Сделанного показалось мало и он завернул её в одеяло.

— Вот так, ангел мой, позволь завернуть тебя, пока не попарю в баньке! Вот так хорошо! Вот так славно! Не правда ли так гораздо лучше?

Ей было всё хорошо. Кэт улыбаясь не возражала.

В те дни он был добродушен и весел. Слухи ползали и множились со страшной быстротой. Их дорожки разнились. Одни рассказывали про любовь ненормального царя к полонянке, другие — к безусому парнишке, сыну голландского корабельщика. Сложить оба случая в единый рисунок не хватало ума и фантазии. А Пётр, приведя Кэт в избу и распорядившись о бане, послал за её отцом. Тот резво прибежал. Отец и дочь обнялись. После ужина, мужчины пыхтели трубками, а Кэт, с ожесточением проводя гребнем по спутанным после бани волосам, любовалась ими. Они оба были ей дороги. Радовало её и то, что они оба между собой близки. Она с радостью приняла его сумасшедшую страсть. Радовалась его резкости, безумию в бурной близости. Понятно, что он сходил с ума скучая по ней. Ему было приятно ласкать её обнажённое тело и чувствовать себя её хозяином, знать то, что эта женщина принадлежит только ему, быть уверенным в том, что ни один мужчина никогда не посмеет претендовать на обладание ей. После бурного наслаждения, он лёг рядом, укутав её одеялом, обнял. Они много говорили, рассказывали, спрашивали. Она ни в коем случае не перебивала его, лишь изредка вставляя слова одобрения. Оплыли на столе свечи сделавшиеся ненужными с отступлением ночи, а они всё смеялись и целовались. Большому счастью всегда мало времени. Уснули на рассвете одарив друг друга полусонным поцелуем. Кэт, устроив голову на его руке, была счастлива. Он, обнимая её, улыбался даже во сне. Пётр не торопил с отъездом. Она прожила с ним до холодов. Варила лапшу, мясо, репу. Слушала его рассказы о флоте и кораблях, ахала. Потом смотрела собственноручно начерченные чертежи бастиона Кроншлота и восхищалась его умом и настырностью. Когда он занимался чертежами лицо его приобретало мечтательное выражение. Карие глаза светились мягким светом. Он отходил от вседневных забот, наказывал никому его не трогать и знай себе работал, весь поглощённый полётом фантазии и мысли. Кэт не мешая любовалась. Понимала: дела не терпят проволочек. Когда уставал и присаживался к ней, гладила по кудрям и целовала в сумасшедшие от безумных планов глаза. Пётр ругался на европейскую политику. Карл ведёт себя не по— умному нагло. В Польше под его нажимом избрали нового короля. Теперь их в Польше два. Естественно, страну рвёт на два лагеря. Дерёт польская шляхта друг друга, а Карл под их кукареканье грабит и разоряет страну. Ещё и похваляется покончив с поляками двинуть на Москву и сжечь Русь. Кэт садилась ему на колени и, поцеловав в надутые гневом щёки, убеждала, что Карл против него Петра трепач и он непременно оторвёт шведскому хвастуну язык. Пётр смеялся и обещал непременно подумать над этим. Правда, для себя оставлял лазейку, поживём — увидим. Так и летели счастливые дни. Он грелся в тепле её тела, вдыхал запах её волос и был счастлив. А ещё ему нравилось гулять с ней в лесу и чтоб все жаркие дела происходили на земле. Кидал на землю свой камзол, опускал Кэт и любил. Ей нравилось всё, что он с ней делал. Он заставлял её ощущать себя милой и постоянно желанной. Ожидаючи его прихода штопала у окна носки и самолично вязала ему шерстяную тужурку, а потом с обозом она вернулась в Москву. Перед отъездом заикнулась про Дуняшку, маленькую жену Михаила. Пётр поискал листок, помусолил огрызок карандаша и записал всё, что о ней знала Кэт от Михаила. Обещал, если не забудет отправить её в образующийся для обучения девиц политесу и светским манерам пансионат. Отъезжая спросила, как ей поступать и жить у Толстой, с кем общаться и под чью волю идти...

— Поступай так, как считаешь правильным. Ты достаточно умна и дальновидна. Я никогда не вмешивался в жизнь сестёр, не хочу контролировать и твою...

Кэт не представляла такой размах свободы, от чего недоверчиво кивнула и пролепетала:

— Я буду ждать тебя.

В эти слова она постаралась вложить всю суть своей жизни без него. Он счастливо улыбнулся и с безумной страстью притянул её к себе. Не глядя на её раскрасневшееся личико выбрался из кареты и махнул рукой головному: "Езжайте!"

Экипаж тронулся. Её слёзы текли не переставая. Вытирая свои мокрые щёки, она всхлипывала. Опять одна. Натянув меховое одеяло на себя, забилась в угол. Лучше не думать о грустном, а переключить свои мысли на непременно хорошее и может быть даже блестящее будущее или вон на пейзажи за окном.

А боярская Москва, надеясь на поражение русских войск шведам, спала. Им так по сердцу было первое поражение царя. Думали, сядет на трон, хвост прижмёт. И всё потечёт чинно и благородно. Мыслимо ли дело — царём не величать, поклоны не махать, чинности, порядка никакого... Сам землю роет, сам топором тюкает и рыбу ловит тоже сам... Разве это царское дело. Степенности ни в чём никакой. Опять же, детей от груди отрывай и в заморские страны шли, виданное ли дело. Должен его швед побить, должен!... Вернувшись побитой собакой сядет он на трон. Размечтались. А тому словно вожжа под хвост попала. С ещё большим остервенением взялся за дело. И на тебе, принялся выигрывать. Виктория за викторией. Мало того перебаламутил всю Русь стройками, мануфактурами, школами, баб вон в люди приказал выводить. Тиятр, какой-то придумал. Ещё и Европу баламутит. Так что то, доходящее до их слуха о начинаниях Петра и его победах, совсем не нравилось им. Ворчала старая Русь. Шевелиться не хотелось никак, но раз этот орлёнок так взлетел, то лучше, проявляя осторожность проморгаться. Кэт обидно было видеть невежество этой богатой и сильной, но ленивой страны. Хватит ли у Петра сил растормошить её? Вон как иностранцы, бойко обустраивая дорогу до новой столицы, ставят на всём пути лавки и разворачивают торговлю. А где же свои? Почему они спят? Иногда ей кажется, что Пётр не зря затеял строительство не просто нового города, а именно столицы. Он ненавидел старую, сонную Москву. Москву с набатом, тревожными колоколами, маленькими комнатками и игрушечными оконцами, узкими коридорами и карликами. Она душила его. Он не умещался в ней. Ему хотелось света и простора. Наверное, Пётр рассчитывает, что в таких больших и светлых домах и жить, и думать люди будут по-другому. Кто знает, может он и прав. Всю дорогу до Москвы Кэт думала об этом. Возвращалась от дум только, когда лошади резко останавливались. Качнувшись по инерции в карете, она осматривалась. Не близко ещё, ехать и ехать, а к Петру мчать было быстрее. А ведь одна и та же дорога. Значит, дело не в расстоянии, а в цели, сердце и голове. Пётр! Пётр! Пётр!— выбивали копыта, когда она даже обходясь без сна и еды мчала к нему и вот сейчас память о проведённом с Петром времени тянула её назад. Как бы она хотела быть ему не только интересной, но и полезной. Жаль, что увидеться доведётся с Петром не скоро. Пожалует только на празднование Рождества, аль Нового года не раньше. В Москве, по наказу Петра, она вернулась к Анисьи Толстой. Девицы, проживающие при ней, встретили её обиженно, но любопытство пересилило. Помахав на себя платочками, барышни ринулись к ней с познавательными вопросами. Чай не совсем уж дуры, поняли все, куда Катенька исчезала. Масло в огонь подливало то, что она единственная среди них имела, как говорят амурные связи. По крайней мере, по их мнению, с Петром — точно. Не зря же сорвалась после письма и помчалась к нему. Это так интересно! Но Кэт не собиралась с ними своим опытом делиться. А Толстой передала от царя письмо, где он просил за Катерину прощение и брал всю вину на себя, мол, это он приказал ей немедленно приехать. Толстая гнев сменила на милость. Царю не откажешь. Опять же прощение просит. Срамить Катерину не стала и крутенько говорить тоже. Понятно, что по-разному к ней относились домочадцы, но это не её Толстой дело. Все приличия соблюдены, большее ей ни к чему. Любопытсвующих девиц, успевших исподтишка ей тыкнуть локтем в ребро, разогнала. А Катерина с новым усердием взялась за политес, греческих богов и французский язык. Он должен ей гордиться. Враги только и ждут, чтоб ему попенять, она не должна дать им повод бить по нему. Вот приедет, а она его и обрадует.

Над дорогой вихрилась белая сутолочь. Служивые брали на караул при приближении государева чёрного возка. Сопутствуемый семёновцами, готовыми перервать за него глотку, он нёсся рассекая снег по московским улицам. Куда правит— и гадать не надо— к Катеньке. Приехал перед праздником, в сумерках, большой, могучий. В беличьем тулупчики поверх кафтана, в треуголке и ботфортах. С шумом заявился к Толстой, при разинутых в удивление ртах девок, забрал Кэт. Пасуя носком сапога снег в ожидании отворачивался от окон, где прилипли носами девичьи лица и прищуривался в темноту ночи. Подсаживая к себе в глубину кожаного возка и укрывая медвежьими одеялами, обнимал, неистово целовал. Пройдясь рукой по её плоскому животу, спрашивал:

— Катюша, не зачала?

Она, стесняясь краснела, а потом обида ударяла в голову, он попал в её уязвимое место и Кэт, боясь услышать ответ, шептала бесцветным голосом:

— Ты боишься этого?

Он, смеясь, крепко-крепко прижимал её к себе и, покусывая под собольей шапкой ушко, охрипшим голосом гудел:

— Дурёха, просто боялся, что случись такому делу, ты метаться будешь. Надумаешь травить себя. Мы ж не обговаривали с тобой такой вопрос. Про Карла поговорил, про Польшу, а это упустил. Голова, понимаешь, забита. А ты промолчала. Я ж буду рад всем. Сколько получится. Рожай, все наши будут.

Кэт была покорена его добротой. Ей стало ясно как он относится к отношениям с ней. Если так говорит, то он признает и приблизит к себе её детей. "Все будут наши!"— музыкой пело в ушах. Смеясь и всхлипывая от счастливых слёз, уткнулась ему в плечо:

— Я б не стала травить. Не нужен тебе: ушла бы с ним и всё. Я не буду тебе ярмом, не бери ту заботу на сердце. Понимаю, ты не просто мужчина, а государь, у тебя другие возможности, а у женщин слишком короток для любви век. Старея они не интересны мужчине. Я не буду цепляться, уйду.

— Вот я и говорю — дурочка,— чмокнул он её в нос. Он не выпустил её руку, не смотря на то, что она рвала её, даже тогда, когда укутывал мехом ей ноги.— Не хмурь бровки. Я хочу состариться рядом с тобой, чтоб моя седая голова нашла спокойствие на твоих коленях. Для нужды и баловства я найду. Ты не серчай. Но ты навсегда со мной. Как же иначе... иначе нельзя, ты Катеринушка моя половинка.

А она, оставив свою руку в его большой тёплой ладони, прижалась плечом к нему и, пригревшись, спросила о том, что болит и греет его больше всего. Для чего он живёт и родился на этот белый свет:

— Как флот? Шведы надоели?

Он был рад её вопросу. Счастлив, что может говорить с ней о том. С Евдокией они так и не поняли друг друга, а Анне нужна была праздная жизнь. Поэтому и обрадовался родной душе, какой можно рассказать о сделанном и поделиться планами на будущее. Упёршись руками в широко разъятые колени, он произнёс:

— Ох, надоели, моя красота. Опомнились и прут. Но поздно. Бастионы огрызаются пушками. Их попытки завладеть крепостью Кроншлот мы успешно отразили. Крепость как блеснула огнями, заплыла дымком, покатилось эхо по Неве. Так и уполз швед. Город строится обрастая гаванями, соборами и дворцами. Даже не верится самому что такие далёкие замыслы и трудные начинания воплощаются в жизнь. Понимаешь, не мои картинки, а явь. Ещё маленький, но город уже имеется. Первой построили верфь и сразу заложили фрегат. Мы с Данилычем по домику тоже поставили. Красота. Морем пахнет. Всё честь честью, даже мой штандарт у домика имеется. Алексашка об одном жалеет -баб мало. Почти нет совсем. Придётся расстараться отписать. А флот, Катенька с каждым днём растёт. Карла высокомерен, но не умён. Похваляется, что Петербурх проглотит. Ан нет — подавится уже. Фортуну свою упустил. Про флот он пока не ведает. На нескольких верфях строю. Вымотался я весь, но дело движется.

— Какой же ты молодец, Питер!

Пётр улыбался и целовал восторженное личико. "Катерина чудо!"

— Вот одолею шведа, тогда истинно буду молодец. А пока только начало молодца. Хотя, солнце моё, я б сейчас с большим удовольствием заключил с Карлом мир. Взял своё, Ингрию и почти всё, что нам исстари принадлежит и дальше б не рвал жил. Не по силам он мне пока. Но мальчишка заносчив и не разумен. Не поймёт своей выгоды, зная про мою немощь сейчас кинется кусаться. И вот тогда я вынужден буду собрать все силы в защиту государства своего и вышибить из него дух. А вообще всяким бываю. На казнь обрекаю за воровство государственной казны, руки рублю, ноздри рву, глотки заливаю горячим металлом, порю. Не я, князь кесарь старается, но с моего наказу. Нехорошо, дикарём смотрюсь, понимаю, но я к свету их подталкиваю, жилы свои тяну, на себе экономлю, а они подлецы воруют. Это как? Пусть знают: государственный интерес крут. И остерёг имеют.— У Кэт задрожали губы. Он хлопнул себя рукой по ляжке. Вздохнул.— Сейчас меньше. Чаще оставляю им поганым жизнь, отправляя в сибирский край, аль на Неву.— Томительно засосало под ложечкой беспокойство. Выложил на худенькие плечики, а осилит ли она.— Ты разочарована во мне?

— Нет, нет, — заспорила Кэт, поражаясь его внутренней силе, бо только сильный человек мог говорить про себя правду.— Твоя миссия тяжела и не проста. Маленькому человеку неподсудна. Ты уже так топнул ботфортом, что мир заволновался. Посмотри сколько на Москве заморских посланников. Мир понимает, что интереснее тебя нет сейчас правителя. Понимает, что Карл это прошлое. Россия и ты настоящее и будущее Европы. Не ждали. Оттого боятся и мечутся.— Кэт, посмотрев на его благодушное лицо, ловя минуту, попросила:— Пётр, возьми меня в тот новый город с собой. Я не буду тебе мешать. Тенью застыну.

Он рванул её из меховых одеял к себе на колени. Она чуть не стукнулась макушкой о верх возка. Опомнился. Замотал в одеяла и, винясь, заговорил:

— Прости с ума без тебя схожу. Не время, душа моя. Я в разъездах. Дел невпроворот. Тебе будет скучно. Дай срок, разделаюсь со шведом, разгребусь с делами маленько, займусь твоим дворцом. Я уже и место присмотрел. Найму лучшего архитектора ваятеля. Поставим тебе дворец Екатерининский.