Наследие ван Аленов. Книга 4

В зал вошел Сеймур Корриган, всем видом извиняясь за то, что едва не опоздал. Теперь все были на месте. Семеро стражей, символизирующих семь изначальных семейств, согласно требованиям традиции.

Ведущий аукциона, хладнокровного вида мужчина в синем блейзере и красном галстуке, поднялся на возвышение.

— Дорогие гости, я рад приветствовать вас на аукционе, посвященном импрессионизму и модерну, — объявил он.

Присутствующие вежливо поаплодировали. На экране над головой у ведущего появился портрет Курта Кобейна, увековеченного на полотне яркими, полными жизни красками. Мими подумалось, что этот портрет здорово смахивает на картинку из молитвенника. Гадкий рокер в виде святого.

— Первый лот — работа Элизабет Пейтон. Начальная цена — пятьсот тысяч долларов.

С первым ударом молотка заседание Совета началось по-настоящему.

ГЛАВА 37

ШАЙЛЕР

Это произошло во время их пребывания в Сиднее. Прямо посреди Чайнатауна, в маленькой аптекарской лавочке — там продавался зеленый чай того самого сорта, который Шайлер любила пить по утрам. Сперва у девушки задрожали ноги, потом руки, а далее по всему телу пошли судороги, и Шайлер рухнула на пол, выронив жестяную коробочку, и забилась на холодном линолеуме пола.

— Отойдите... ничего страшного... у нее просто... у нее эпилепсия! — Заявил Оливер, отталкивая всех. — Просто отойдите, ей нужен воздух! Пожалуйста! Это пройдет!

Это было очень странное чувство — когда твое тело тебе не подчиняется, бунтует против твоих приказов, как будто в него вселился злой дух.

У Шайлер было такое ощущение, будто она смотрит на себя со значительного расстояния. Все как будто происходило не с ней, а с какой-то другой девушкой. Эта девушка лежала на полу, и у нее судорожно дергались руки и ноги, а изо рта шла пена.

— Извини, пожалуйста, — прошептала Шайлер, когда приступ наконец-то прекратился.

Девушку перестало трясти, но сердце у нее по-прежнему колотилось так, словно она пробежала милю за минуту.

— Ничего страшного. Все в порядке, — произнес Оливер, осторожно помог ей подняться на ноги и подставил плечо.

— Вот... вода... — Владелец лавочки поднес к губам Шайлер картонный стаканчик.

Шайлер была благодарна ему и посетителям лавочки за доброжелательность. Опираясь на Оливера, девушка вышла из лавочки и направилась на автобусную остановку. Там уже ждал автобус, идущий обратно в район Роке.

— Скверное дело, — произнес Оливер после того, как они заплатили за билет по студенческому тарифу и отыскали места в задней части салона.

Оливер выразился еще слишком мягко. Пожалуй, настолько паршиво ей не бывало еще никогда в жизни. Сильнейшая головная боль, пена изо рта, едва не удушивший ее язык... Что там говорила доктор Пат, когда Шайлер была у нее в последний раз? Что вампирская сила — дар, но она же может стать и бременем. Человеческое тело Шайлер воспринимало трансформацию как болезнь и желало изгнать ее.

— Ты точно чувствуешь себя нормально? — Снова переспросил Оливер, когда Шайлер подалась вперед и обхватила голову руками.

— Все в порядке, — отозвалась девушка. — Правда.

Это были ее последние слова перед обмороком. Когда они вернулись в гостиницу и ей действительно стало лучше, Шайлер завернулась в махровый халат и устроилась на маленьком балкончике, примыкающем к ее комнате. Тем временем Оливер на крохотной кухне вносил завершающие штрихи в карри собственного приготовления. Потом он вошел, держа в руках миску, над которой поднимался пар, и уселся перед Шайлер с ложкой. За время бегства они оба научились готовить. Оливер специализировался на индийском карри с курицей и бананами, а Шайлер любила интересные сочетания макарон со всем, что найдется в холодильнике. Иногда Оливер говорил, что эти сочетания даже чересчур интересны.

— Спасибо, — поблагодарила девушка и с радостью взяла миску горячего карри.

Она зачерпнула полную ложку, поднесла к губам и подула, чтобы не обжечься.

С балкона открывался вид на сиднейский порт; акватория порта была усеяна парусными судами и океанскими лайнерами. Океан был темно-зеленым. Шайлер подумала, что он напоминает цветом глаза Джека, и одернула себя. Она не должна думать ни о Джеке, ни о том, что он делает, ни о том, скучает ли он по ней. Девушка сосредоточилась на еде. Оливер смотрел на нее сквозь раздвижные стеклянные двери.

У него было сейчас особенное выражение лица, и Шайлер знала, что оно означает. Оливер вышел на балкон, поставил рядом с девушкой чашку чая и присел на пластиковый стул.

— Скай, нам нужно поговорить.

— Я знаю, что ты собираешься сказать, Олли.

Шайлер глотнула чаю. Поразительно, но после всего произошедшего Оливер все-таки умудрился купить ту упаковку чая. Он просто прекрасный проводник.

— Скай, ты ведешь себя неразумно.

— Я — неразумно? Они собираются засунуть нас в тюрьму — или где там они держат типов вроде нас. — Шайлер пожала плечами.

Она знала, какое наказание полагается тому, кто бежит от правосудия Совета. Тысяча лет Удаления. Дух провинившегося заключают в камеру. Но что, если она, Шайлер, не бессмертна? Что они тогда станут с ней делать? И что будет с Оливером?

— Ты слышала, что сказал Джек. Сейчас у Совета хватает проблем посерьезнее, чем мы с тобой. Кроме того, возможно, на этот раз они тебе поверят. О пожаре в отеле "Ламбер" кричали все газеты, а европейский Совет перешел в боевую готовность — у них есть свидетели, видевшие Левиафана! Они больше не смогут отрицать это!

— Даже если они и поверят мне теперь, они не допустят, чтобы наши действия остались безнаказанными. Ты это знаешь лучше моего, — заметила Шайлер.

— Верно, но так было, когда Совет возглавлял Чарльз Форс. А сейчас Советом никто не руководит. Они испуганы и дезорганизованы. Я думаю, мы можем спокойно вернуться домой.

— Испуганные судьи — хуже всего, — возразила Шайлер. — Я не доверяю ни одной организации, политику которой определяет страх. А с тобой как быть? Ты в курсе, что ты тоже предатель? А твои родители? От них же не отстанут.

До сих пор семью Оливера не трогали — не считая того, что за каждым их шагом наблюдали венаторы, прослушивали телефоны, отслеживали перемещение денег на банковских счетах. Во время одного из их редких разговоров по спутниковому телефону родители пожаловались Оливеру, что не могут пойти в "Дина и Делюка" без того, чтоб за ними не наблюдали.

Оливер глотнул пива из большой жестяной банки.

— Думаю, мы сможем их купить.

Шайлер поставила опустевшую кружку в пустую миску.

— Чего-чего?

— Откупиться от Совета. Они нуждаются в деньгах, потому что изрядно обанкротились. А у моих родителей денег куча. Я смогу купить себе возвращение — точно знаю.

Почему она спорит? Оливер говорил именно то, что ей хотелось слышать, — что они могут отправиться домой. И все же это пугало ее.

— Я не хочу туда ехать.

— Врешь ты все. Ты хочешь домой. Я это знаю. И мы туда вернемся. Спор окончен, — заявил Оливер. — Я пошел заказывать билеты на ближайший рейс. И не хочу больше ничего слушать.

До конца вечера Оливер с ней не разговаривал. Шайлер уснула с болью в шее, затекшей от напряжения. На грани между сном и явью она снова подумала: а чем вызвано ее упрямство? Ведь Оливер же хочет как лучше.

"Почему ты такая упрямая?"

Шайлер открыла глаза.

Она находилась в Нью-Йорке, в собственной спальне. Выцветшие обложки "Плейбилла", протянувшиеся вдоль всей стены, пожелтели и истрепались по краям.

На кровати Шайлер сидела ее мать. Это был сон. Но не обычный. Сон про ее мать. Шайлер теперь мало думала о ней. Она даже не успела в прошлом году, когда они покидали Нью-Йорк, попрощаться с Аллегрой. Шайлер впервые увидела мать после того момента, как Аллегра появилась на Корковадо с мечом в руках.

Аллегра строго посмотрела на дочь.

— Он прав, и ты это знаешь. Проводники всегда правы. Ты не можешь жить так. Без должного наставничества и присмотра трансформация убьет тебя. Тебе нельзя подобным образом рисковать жизнью.

— Но я не могу вернуться домой, — возразила Шайлер. — Не могу, как бы мне того ни хотелось.

— Нет, можешь.

— Не могу! — Шайлер потерла глаза.

— Я знаю, ты боишься того, что произойдет после твоего возвращения. Но ты должна взглянуть в лицо собственным страхам, Шайлер. Если вам с Аббадоном суждено быть вместе, то никто — ни он, ни даже ты — не в силах предотвратить это.

Мать была права. Шайлер не хотела возвращаться домой из-за того, что там будет Джек — так близко, совсем рядом. Джек, который все еще свободен... Джек, который так страстно целовал ее... который все еще может принадлежать ей... Но если она будет держаться в отдалении, у нее не возникнет искушения повидаться с Джеком и предать Оливера.

— Нельзя быть с кем-то только потому, что не хочешь причинять ему боль. Тебе нужно подумать о собственном счастье, — произнесла Аллегра.

— Но если мы будем вместе, это погубит Джека, — сказала Шайлер. — Это же нарушение кодекса. И он умалится...

— Если он готов рисковать ради того, чтобы быть с тобой, кто ты такая, чтобы указывать ему, как ему распоряжаться своей жизнью? Посмотри на меня. Подумай, скольким я рискнула, чтобы быть с твоим отцом.

— Мой отец мертв. А ты лежишь в коме. Я выросла практически сиротой, — парировала Шайлер, даже не стараясь скрыть горечь. Отца она не знала — он умер еще до рождения Шайлер. Что же касается Аллегры — ну, вообще-то трудновато представить какие-либо взаимоотношения с живым трупом. — Скажи, мама, а оно того стоило? Твоя "великая" любовь к моему отцу действительно стоила того, что произошло с твоей семьей?

Девушка понимала, что причиняет боль матери, но не могла удержаться. После многих лет одинокой жизни вся ее боль выплеснулась наружу.

Шайлер любила мать. Правда любила. Но ей нужен был не ангел, что является раз в жизни, дабы вручить зачарованный меч. Шайлер хотела настоящую маму. Маму, которая бы утешала ее, когда она плачет, которая подбадривала бы ее, подгоняла и даже раздражала — ну, чуть-чуть — своей излишней заботой. Она хотела что-нибудь обычное. Вроде мамы Оливера. Шайлер понятия не имела, откуда миссис Хазард-Перри узнавала, где они будут, но раз в несколько месяцев в гостиницу, где они в тот момент останавливались, прибывала посылка. В посылке обнаруживались шоколадки, новые носки и всякие мелочи, нужность которых Шайлер с Оливером понимали, лишь увидев их, — например, карманные фонарики и батарейки.

Аллегра вздохнула.

— Я понимаю твое разочарование. Надеюсь, когда-нибудь ты поймешь и простишь меня. У всякого действия есть свои последствия. Да, верно — иногда я очень сожалела о содеянном. Но без твоего отца у меня никогда не было бы тебя. Я была с тобой совсем недолго, но дорожила каждым мгновением, проведенным вместе с тобой и с твоим отцом. И если бы пришлось выбирать снова, я поступила бы так же. Так что да. Оно того стоило.

— Я тебе не верю, — отрезала Шайлер. — Никто в своем уме не выбрал бы такую жизнь, как у тебя.

— Ты права, но и я права тоже. Возвращайся домой, дочка. Я жду тебя. Возвращайся.

ГЛАВА 38

МИМИ

Когда Мими открыла глаза, аукционный зал исчез. Она находилась в убежище, небольшом помещении со стеклянными стенами-витражами. Конечно же, в гломе оно так и не было разрушено.

Мими находилась в кругу вместе с пятью другими членами Совета. Седьмой, Форсайт, стоял посередине. Все были в длинных черных одеяниях с капюшонами.

"Компания Семи смертей, только косы не хватает", — подумала Мими.

Действительно, многое из обычаев Голубой крови просочилось в массовую культуру, но в искаженном виде и без присущей этим обычаям серьезности.

— Приветствую всех, — произнес Форсайт Ллевеллин.

Вид у него был напыщенный и самодовольный.

"Ну и неудивительно, — подумала Мими. — Он же присвоил высший в этих краях пост, должность главы тайного правительства, о существовании которого Красная кровь даже не подозревает".

Свои обязанности сенатора Ллевеллин исполнял небрежно, кое-как. Насколько слыхала Мими, он ничего не сделал для вызволения страны из хватки финансового кризиса, лишь изображал видимость деятельности.

Когда главой избрали Лоуренса, Мими еще не была полномочным членом Совета, но она имела общее представление о процедуре.

Сеймур Корриган развернул свиток и начал церемонию.

— От начала этого мира наш регис хранил душу клана в своем сердце. Но прежде чем быть избранным, он должен получить благословение семерых. И потому мы собрались здесь для благословения.

Эта церемония восходила к Древнему Египту. Теперь, правда, из нее исключили и накладную бороду, сделанную из козлиной, и магический скипетр, и символическую кожаную плеть, и корону из страусиных перьев. Но основа была все той же.

Страж Корриган начал оглашение списка, называя Великие Дома по их именам на священном наречии.

— Что скажете вы, Домус магнификат?

Дом богатства представлял Джосайя Рокфеллер Арчибальд. Это его семейство построило тот самый центр, в котором они сейчас находились.

— Мы говорим "да", — пробормотал Джосайя.

— Что скажете вы, Домус септем санктимониалис?

— Мы говорим "да", — произнесла Элис Уитни, последняя в роду Дома семи сестер.

— Что скажете вы, Домус веритас?

Конечно же, венаторы были представлены на Совете, но Мими было крайне любопытно, отчего от их имени говорит Эйб Томпкинс. Он уже давным-давно не состоял на службе.

— Мы говорим "да", — отозвался старина Эйб.

— Что скажете вы, Домус препозито?

Дом наместников — таким титулом наделяли семейство, ближе всех стоящее к регису. На данный момент эта честь была оказана Ллевеллинам.

Форсайт Ллевеллин улыбнулся.

— Мы говорим "да".

— Что скажете вы, Домус Стелла аквилло?

Дом Северной звезды был одним из крупнейших меценатов, поддерживающих искусство в стране. Амброуз Барлоу, нервничая, взглянул на Минерву Морган и, склонив голову, прошептал:

— Да.

Осталось всего два Дома. Мими чувствовала тревогу стоящей рядом Минервы Морган.

— Что скажете вы, Домус домина?

Дом Серой леди. Дом смерти — но так его никто не называл. Это семейство отвечало за ведение хроник, за циклы Проявления и Удаления.

Минерва Морган не ответила.

— Домус Домина? — Сеймур Корриган кашлянул. — Домус Домина!

Минерва Морган вздохнула.

— Да.

— Домус ламия говорит "да", — слегка раздраженно произнес страж Корриган.

Дом вампиров. Старинный титул. Глава конспираторов.

Мими напряглась. Следующей была она. Страж Варден снова кашлянул.

— Что скажет Домус фортис валериус инкоррупутус? Дом Чистой крови, неразвращенного, доблестного и сильного, защитника Сада, полководца небесного воинства? Что скажете вы?

Это имя носил род Михаила. Род Габриэллы. Род ван Ален, ныне выродившийся до имени Форс.

— Мы говорим... — произнесла Мими и заколебалась.

Она подумала о неуверенности Минервы Морган. Об Амброузе Барлоу, таком старом, что все считали его впавшим в старческий маразм. Однако же он принес сюда этот листок бумага. Принес ей, Мими. Они рассчитывали на нее. Анонимное письмо — но важное. Они были правы. Это письмо нельзя проигнорировать.