Система Вобана в основе — математическая. Можно рассчитать силы и время, нужные для преодоления обороны. Так вот, по расчету сил не хватало. После того, как мой лучший отряд потерял три четверти убитыми и стал надолго негоден к бою, я мог высадить на берег не более батальона. С прибавкою моряков (предполагая, что вице-адмирал во всем будет идти навстречу и оставит на кораблях одну действующую вахту) набиралось около трех тысяч, раза в полтора-два больше, чем турок в Еникале. Совершенно недостаточная пропорция, чтобы начинать осаду. Послать в Азов за подкреплением? Неприятель дождется помощи раньше. Четыре-пять дней, и конница Саадет-Гирея появится в тылу осаждающих. В пределах двух недель — крупные силы турецкой пехоты. А у нас? Корабли нельзя использовать для перевозки войск, пока не взята эта самая крепость, ибо провести оные еще хотя бы раз под ее пушками означает серьезный риск. Прамы медлительны и любят попутный ветер. Гребная флотилия малочисленна, даже с учетом турецких призов: больше полка в один заход не перевезти. Упущение в подготовке, скажут мои враги. Обязательно скажут! Черт с ними, пусть будет упущение. Абсолютно неизбежное при ограниченности наших ресурсов. Приходилось выбирать между боевыми судами и транспортными. При ином выборе мы бы имели средства перевозки — но не имели нужды в них!
Мне удалось опередить вице-адмирала: когда он сошел на берег, я уже был в Керчи полным хозяином. Назначил коменданта из своих офицеров и выставил караулы. Взаимные поздравления с победой постарался сократить, сколько возможно. Празднование ограничил двойной винной порцией за ужином, под крики 'виват!'. Змаевич хмурился, но не буянил. Тоже понимал, что дело не кончено. Еникальская крепость, пока она в турецких руках, мешала флоту, словно кавалеристу — прыщ на заднице. Хочешь не хочешь, выдавливать надо.
— Матвей Христофорович, у нас на приготовление к штурму три дня. Ежели, конечно, решимся.
— Круто к ветру забираешь, сиятельный граф. Паруса не заполощут?
— Иным курсом Россия из гнилого затона не выйдет. Не потеряем ли ход... Что-то иное хочешь предложить?
— Не лучше ли обождать и прийти второй раз, со всеми азовскими полками?
— Не лучше. Мурад-паша такого упущения больше не сделает, хан войско пришлет, в Константинополе спохватятся... Отношение сил будет меняться не в нашу пользу, понеже османы могут перебросить больше воинов и быстрее. Потеря времени, как Его Императорское Величество еще перед Прутским походом писать изволил, смерти невозвратной подобна.
— Уверен, что осилим? Штурмовать прямо из первой параллели, не подобравшись к стенам — значит всю военную науку похерить!
— Наука, дорогой адмирал — не набор догм, а способ рассуждений. Сплошную параллель закладывать без нужды, только укрытие для сосредоточения войск. Нехватку пехоты возместим артиллерией. Слабость сей крепости — малые размеры. С бомбардирских судов я могу за день тысячу бомб в нее забросить, по одной на пять квадратных сажен. У тебя на кораблях и прамах, ежели турецкие призы присчитать, четыреста пушек с каждого борта. Протяженность морского фрунта Еникале — пятьсот шагов. Сам посчитай, какая плотность огня получится! Берег наклонен к морю: стало быть, перелеты и рикошеты придут в спину туркам у противоположной стены.
— Сколько мне кораблей калеными ядрами сожгут, тебя не беспокоит. И люди... Знаешь, матросское обучение каких трудов стоит? Не ваше пехотное 'ать-два'! А ты их хочешь на стенах положить!
— Господь с тобой, Матвей Христофорович! Не хочу. Главное правило Вобана: 'больше пороха — меньше крови' я всегда стараюсь соблюдать. Ущерб в судах неизбежен, но людей с них можно спасти. Поставь прамы на опасные места: они нам не будут нужны после завоевания выхода в Черное море. По крайней мере, не в таком количестве. И еще напомню. По ту сторону стен — тоже моряки. Излишка в умелых матросах у султана нет, ибо природные турки мореходством занимаются мало, греки ненадежны, а берберийцы дисциплины не понимают. Истребив тех, кто в крепости, ты не встретишься с ними в море.
Ох, как не хотелось вице-адмиралу тратить своих людей на штурме! Ох, как я его понимал! Но сколько ни охай, обстоятельства не переменишь. Брать Еникале надо. Стоять пред очами государя, оправдываясь за невзятие... Это, знаете ли, куда страшней, чем под картечью! Картечь — пустяки в сравнении. А если на столе у Петра будет лежать рапорт генерал-майора Читтанова с отвергнутым тобою планом атаки — переложить ответ на армию не выйдет. Змаевич, как умный человек, это предвидел и упирался не слишком долго. На другой день принялись ломать брошенные дома, делать из их материала штурмовые лестницы, фашины и рогатки. Жители керченские за свое имущество не стояли, разбежавшись при первой высадке. Мародеры, конечно, в сем виноваты — однако еще покойный Ксенидис докладывал, что здешние христиане мало сочувствуют русским и помогают только за деньги. Вполне естественно, ибо мы угрожаем их благополучию. Рабы и рыба. Вот главные статьи крымской торговли. Прошлая война уполовинила первую из них; ак-чора, сиречь белые рабы с российских окраин, стали редким товаром. Теперь поток невольников шел из Грузии и Черкесии, лишь краешком задевая Крым. Рыбу, в отличие от людей, греки ловили сами — но продавали тоже в Константинополе. Мечтателей, коим вера дороже кошелька, в этой нации трудно найти. Разве среди юношей, не обремененных семьей и хозяйством.
Определенную уязвимость придавал Еникале недостаток воды. Колодец внутри был, но плохой. Акведук с каменными трубами, тянувшийся от источника в холмах, нашли и разрушили. Сие, однако, не прибавило сговорчивости защитникам: парламентера с предложением сдачи прогнали взашей. Наверняка в крепости имелась цистерна с водяным запасом. Перед разрушением трубы стоило бы поступить, как Абу-Муслим, испортивший воду осажденного Дербента овечьей кровью — жаль, не было ни овец, ни иного скота. А самое главное — не было времени для осадных хитростей. Значит, придется проливать не скотскую кровь, а свою.
Отряд, командированный для атаки со стороны поля, я остановил чуть за пределом прицельного пушечного выстрела от укреплений. Замелькали кирки, мотыги и лопаты. Вражеские вылазки — одну днем, другую ночью — отбил с уроном неприятелю, быв к ним заранее готов. В темноте сделал еще одну линию ретраншемента, гораздо ближе к бастионам, и устроил батарею с тяжелыми морскими пушками. Началось состязание артиллеристов. Сутки борьба шла на равных, потом османским топчиларам пришлось разделить внимание между полевым и морским фрунтом. Корабли гигантской дугой окружили крепость, уставясь на якорях. Открылись порты, выглянули бронзовые рыла, плюнули по очереди огнем, окутали борта пороховым дымом. Наступил день, который всё решит.
Конечно, береговая артиллерия защищена лучше. Но десятикратное превосходство в числе стволов тоже кое-что значит. На турецких позициях был настоящий ад. Надо отдать должное храбрости наших противников: обстрел длился час за часом, однако ответный огонь не ослабевал, живые сменяли убитых. К полудню корабль из недавно взятых призов и два прама оказались принуждены выйти за линию. Другие удвоили усилия. Кто будет к вечеру больше избит? Вот что имело значение. Не видя морскую сторону своими глазами, я получал ежечасные доклады от наблюдателей на лодках. Они обнадеживали: число сбитых орудий росло. На нашей стороне крепости — тоже. Высланные мною стрелки истребляли канониров. Иные из егерей добрались до самого гребня гласиса: ползком, для защиты от вражеских пуль толкая перед собою мешок, набитый шерстью, или бочонок с землей.
Выносливость и терпение должны были решить дело. Солнце клонилось к горизонту у меня за спиною. Канонада длилась двенадцатый час без перерыва. Пушкари, почерневшие от пороховой гари, усталые и потные, как мужики на сенокосе, то и дело наклонялись к ведрам с водой, для сего случая на батарее поставленных. Время...
Сигнальная ракета! Еще одна!
— Прекратить огонь!
Влезаю на бруствер. Поднимаю шпагу над головой. Выкрикиваю слова команды. Из второй линии траншей лезут матросы. Свежие, бодрые: ночь в трудах, зато целый день в тени отдыхали. Пора и поработать. Каждый что-то тащит: доски, фашины; дюжиной рук — тяжелые лестницы. Кто по мосткам, кто перепрыгнув, выходят из ретраншемента и устремляются к ближнему бастиону. Двести сажен до рва — почти без выстрела. Потом крепость оживает. С изгрызенных стен часто палят ружья, уцелевшая пушка плюется картечью. Турки целят по тем, кто с лестницами. Всё правильно делают. Пересидели обстрел, забившись в земляные ямы, и вылезли только к штурму. На гребне, где расползлась егерская команда, частые дымки: сейчас тех, кто выбрался отражать атаку, хорошо проредят. Пора вести остальных стрелков. Премьер-майор Синюхин в ожидании ест меня глазами. Но я командую сам. Солдаты поднимаются из шанцев, строятся в линию.
— Ступа-ай!
Крепостной ров перед нами. Приступ идет тяжело: взошедших на бастион моряков свежий вражеский отряд сбросил обратно. Внизу полно убитых и раненых. Змаевич меня проклянет за такие потери!
— По верху стены... Прикладывайся... Пали!
Хороший залп.
— Заряжай!
Поворачиваюсь к Синюхину:
— Майор, распоряжайся! Очисти верх огнем, матросы взойдут — давай за ними!
Сваливаюсь в ров:
— Лестницы подымай! Вперед, м-мать... ... ...!
Люди уже сами почуяли, что по ним больше не стреляют. Видя беснующегося генерала с обнаженной шпагой, хватают откинутые защитниками штурмовые лестницы.
— Впер-ре-ед!
Матросам привычно лазать по вантам. С кошачьей ловкостью взметываются наверх, в руках — абордажные сабли. Уцелевшие турки выскакивают навстречу, завязывается яростный бой — с ревом, визгом, хеканьем, остервенелым матом. Снизу не видно, что делается. Сейчас главное — быстро загнать на стену людей, создать превосходство.
— Майор, всех сюда!
Лезу сам. Наверху разгоняю плутонги солдат по сторонам, держать куртины. Беру под обстрел горжу бастиона, отсечь вражеские подкрепления. Закрепились! Но дорогой ценой. Не всю еще заплатили: османы дерутся, как черти, и сдаваться не хотят! Отряд перед нами держится, даже осыпаемый пулями с флангов.
С морской стороны тоже доносятся звуки рукопашной — значит, и там атака удалась! Согласно плану, вице-адмирал должен был по прекращении обстрела учинить десант со шлюпок — хотя, честно говоря, я не очень на него надеялся. Только теперь турки начинают оглядываться. Укрыться им негде. Все строения обращены в руины. Озлобленные гибелью товарищей русские не дают пощады — да почти никто ее и не просит. Лишь горстка врагов успевает, выбравшись из крепости, убежать в степь. Мы не преследуем. Конницы нет.
Потери страшные, чуть не половина бывших на штурме. Всю ночь возим раненых на корабли. Там тоже повреждения серьезные. Змаевич зол, как цепной пес. Даже победе не рад. У флотских странное отношение к смерти: ничего не делают для сокращения болезней, производящих в командах ужасные опустошения, но гибель своих в бою переносят хуже, чем пехота. Видно, с непривычки.
Что станем делать, когда неприятель явится превосходящей силой возвращать утерянные позиции? Этот вопрос мне не давал покоя. Пороха мало осталось. Ядер — тоже, хотя выстреленные можно собрать. Бастионы приморской стороны — кучи щебня. Люди измучены и переранены. Даже те, кто не получил ни единой царапины, явно нуждаются в отдыхе для заживления душевных ран. Матвей Христофорович прямо сказал, что впредь не даст ни матроса: еще одна баталия, и придется жечь суда за недостатком команды.
Через сутки после боя, когда мой сотоварищ отчасти унял негодование против меня, получилось уговорить его на военный совет с участием штаб-офицеров. Прежде я не видел нужды интересоваться их мнениями; теперь же корабль совместного военачальствования надлежало посильней забалластировать для устойчивости. Добавочный резон: сказанное на совете записывается (в отличие от приватных бесед с вице-адмиралом). Я льстил себя надеждой использовать сию особенность для нажима на моряков.
Черта с два! Капитаны с готовностью рассуждали, остаться ли под Керчью или возвратиться в Таганрогский залив, и надо ли выслать корабли в Черное море для крейсирования; однако мой вопрос о защите морских крепостей со стороны суши обходили красноречивым молчанием. Даже на земляные работы никого не дали. Дескать, матросы нужны для заделки пробоин и на помпах. Получилось выторговать лишь гребцов на скампавеи, взамен солдат, да сотню пудов пороха.
Судя по всему, во флоте возобладало мнение, что ратных трудов на их долю довольно, а понесенный в баталиях ущерб оправдывает бездействие и защитит от государева гнева.
— Господа, — смирившись с неизбежным, я обращался больше к секретарю, ведущему запись, — армия ожидает от вас помощи хотя бы в перевозке войск. Если Тульский полк и канонирские роты азовского гарнизона прибудут сюда раньше, нежели турецкий корпус, то берега пролива останутся за нами. В противном случае попытки удержать их бессмысленны.
Извоз был обещан. Впрочем — по возможности. Смотрели при этом с некоторым равнодушием, как на человека заслуженного, но не очень нужного впредь. Мои средства воздействия на вице-адмирала явно иссякли. Оставалось ждать: часть эскадры ушла к Таганскому Рогу, другая осталась у мыса Ак-Бурун. Шлюпки целыми днями паслись вокруг затопленных турецких судов: пушечная бронза стоит восемь рублей за пуд, и было бы нерасчетливо целое сокровище оставить на дне, при глубине меньше трех сажен. Меня раздражали эти меркантильные усилия (как и вообще всё на свете). Уйти, разрушив уцелевшие укрепления, или восстановить оные и остаться на месте — громадная разница. Мечтал о завоевании, а получился набег.
Мучила мысль, не сам ли я виноват в таком положении: может, следовало отложить сию акцию до сентября, как изначально планировал? Рассудок говорил 'нет'. Вряд ли неприятели хранили бы неподвижность всё это время: не атакуешь ты — атакуют тебя. Но чувство вины и сожаления не оставляло.
Расчет времени по татарской коннице оправдался. Уже через день после еникальского взятия тысячные массы ее носились под самыми стенами: едва успели спасти осадную батарею. Мы отгоняли всадников выстрелами; они не оставались в долгу, пуская навесом тучи стрел, коими переранили многих. Я сам в невинной ситуации, отдавая распоряжения на внутреннем крепостном дворе, чуть не упал от сильного удара. Оглянулся: из моего плеча торчит древко с пестрыми перьями. Только тогда почувствовал боль. Повернулся спиной к подчиненному:
— Выдерни эту гадость!
Выдернули, забинтовали. Рана не тяжелая. Но беспокоит. Беспокоит и гнетет. Будто знамение свыше: 'ступай прочь, кончилась твоя удача'! И впрямь, неожиданно скоро в Керчь ворвалась вражеская пехота. Не какой-нибудь сброд, а настоящие янычары. Рота, сидевшая в старой крепости, имела приказ не упорствовать против превосходящих сил. Отразив первую атаку, капитан посадил людей в лодки и явился ко мне, прихватив попавшего в наши руки раненого турка. Пленник поведал, что с Перекопа отправлен десятитысячный отряд. Саадет-Гирей, встревоженный за судьбу Крыма, приказал своим воинам отдать янычарам заводных коней — потому и доскакали так быстро. Пока только авангард, остальные будут завтра. Артиллерия? Топчи-баши собирался взять пушки в Кафе, чтоб не везти издалека.
