Госпожа поневоле или раб на халяву

Глянул в окно. Смеркалось. Но до ночи еще жить и жить, а мы же перед сном меня порем обычно. Ничего не понимаю, марбхфхаискорт! Чего на мышь накатило? Ну не мороженого же ей жаль, на самом-то деле?

А мышь, подпихнув меня в сторону моей комнаты, сама нырнула в свою спальню и вернулась оттуда, зажав в руке... деревянную щетку-расческу.

Ну вот и пойми этих женщин, то она от нее нос воротила, то явилась с ней, как с флагом. Гордая и воинственно настроенная, плюхнулась на диван и с решительным видом поманила меня к себе.

— Иди сюда, несчастье мое!

Хаааискорт... Не нравится мне блеск в ее глазах, не правильный он какой-то!

Мышь совершенно бесцеремонно ухватила меня за пояс штанов и подтащила к себе поближе. Еле удержался, чтобы не дать ей по рукам.

Посмотрела на меня вроде снизу вверх, потому что она сидела, а я стоял. Изобразила свой фирменный, прожигающий насквозь и пробирающий до печенок взгляд. Прожгло и пробрало, но леший меня в лесу на пне поимей... Я тоже зол, и не меньше, чем мышь! Не выспанный, голодный, кашель еще этот дурацкий! Одела как... придурка мохерового!

Но мышь, пользуясь тем, что сопротивляться у меня сил не было и миадерпиан на ее стороне, взяла и дернула с меня штаны, за резинку на поясе, спуская их вниз вместе с трусами!

— Раз мозгов у тебя как у пятилетнего: назло слопаю ведро мороженого и заболею, значит, и воспитывать тебя надо соответственно. Укладывайся, как ты там говорил тебе стыднее? Животом мне на колени?

Никогда в жизни... даже когда я действительно был маленький! Мне не приходилось стоять с шарфом на шее, в носках и безрукавке... вязанных, черти их на веревки распусти... и со спущенными до колен штанами! Да еще давясь от кашля...

Марбхфхаискорт! Миадерпиан мог и не пищать радостно от восторга, сообщая, что моя норма унижения на сегодня получена. Она перевыполнена, как всегда с этой странной женщиной! Ничего не сделала, а втерла ниже плинтуса!

Это непередаваемое словами ощущение, когда ты не соблазнительно раздетый, а беззащитно полураздетый, да еще носки... и шарф... и безрукавка...

Стыд размягчал тело, подавлял, сжигал, унижал... хотелось провалиться сквозь землю или сдохнуть прямо тут на месте. Хотя не-е-ет, бесы на том шарфе повесь... того, кому эта идея пришла в голову! Сдохнуть со спущенными до колен штанами и в шерстяных носках?! Да я сгорю со стыда уже в виде зомби!

Алена:

Ну вообще! Нет, мне не жалко было мороженого... Хотя, какого черта! Жалко! Да я весь день предвкушала, как буду вечером смаковать эту сливочную прелесть со свежими фруктами и шоколадной крошкой... Мммммм...

Я даже Пашку отругала не очень сильно, и милостиво согласилась принять извинения за идиотизм и долбодятство с утра пораньше. А прожорливому засранцу накупила и готовой еды, и полуфабрикатов, и даже продуктов, чтобы из них самостоятельно соорудить обед. Ну не умеет, научу. Кулинарную книгу дам, валялась где-то. И вообще, интернет ему в помощь.

А тут вам здрасте! Нет, ну в самом деле! То, блин, он взрослый и зрелый, по самое... когда не надо! А то, как пятилетний балованный ребенок, назло маме отморожу нос и буду сморкаться на пол! И что теперь? Вроде температуры нет, а хрипит, как старый пылесос с дырявым шлангом, и глазки подозрительно тусклые.

Обозлилась я всерьез. Ну, свинюка же бесстыжая, хоть бы подумал, не обо мне, так о собственной дурной персоне! Я пока отпаивала травками и закутывала в самое шерстяное и кусачее что нашла (оно и в воспитательных целях полезно, и для здоровья), тихо булькала внутри от возмущения и дозревала до серьезных репрессий.

Кстати, насчет воспитания... Я когда шарф с верхней антресоли в гостиной доставала, краем глаза зацепила чертячий градусник. Кто бы сомневался! Обе шкалы ниже нижнего.

Значит так... Не буду я тут сейчас изгаляться и придумывать какие-то особенные инквизиторства. А поступлю, как с двоюродным племянником, когда-то почти так же коварно подброшенным к порогу на пару летних месяцев. То есть перекину через колено и отшлепаю засранца!

Только не пару раз ладошкой вытряхну из штанов пыль, а всерьез и по-чертячьи. Он тут сам мне щетку деревянную притаскивал в качестве зверошлепства, так что сильно не испугается. И про "пузом на колени" тоже в курсе.

Правда, я чуть не передумала, потому что умотанный шарфом, красный, злющий, и при этом абсолютно несчастный чертенок, со спущенными штанами, в безрукавке до середины бедра, был такой... смешной, трогательный, домашний что ли. Его просто дико жалко стало. Но я сцепила зубы и дернула застывшую фигуру за руку, принуждая все же лечь мне на колени.

Он попытался вырваться, потом посмотрел на меня, на миадерпиан, сменил цвет с красного на малиновый, и послушно лег.

Я подождала, пока он неловко возился, кое-как устраиваясь на моих коленях. Чертячий тыл оказался неожиданно удобно расположен в этой позе — прямо под рукой. Безрукавка задралась выше талии, и я невольно провела по упругим полушариям ладонью, почти ласково и успокаивающе — очень уж несчастное, хотя и свирепое сопение доносилось оттуда, где оказалась его голова. Почти у самого пола...

Так, отставить сантименты. Пусть сопит хоть до посинения. Насвинячил? Получи! А то так точно не чертенок у меня будет, а полноценный свин, наглый и бессовестный.

Так что займитесь, девушка, воспитанием и нечего тут раскиселивать на тему несчастных деток в полосатых носочках. Блин! Ну, нет у меня других, а в этих он так потешно выглядит... прямо не поймешь, то ли плакать, то ли смеяться, то ли прибить, то ли приласкать.

Все равно еще раз погладила чуть вильнувшую под ладонью попу и решительно взялась за щетку. А вот не лопай мороженое ведрами, не вредничай и не свинячь!

Щетка оказалось неожиданно тяжелой и первые же шлепки вышли звонкими, увесистыми и крепкими.

Чертик на коленях все так же гневно сопел, пыхтел и кашлял. Тоже гневно. Даже сжимающаяся в момент быстрых сильных шлепков задница излучала негодование.

А синяки тем временем наливались с пугающей быстротой, я совсем не ожидала, что деревянная, пусть и тяжеленькая щетка — такое грозное оружие. Попа была уже не красная, а бордовая — двумя пятнами, по одному на каждое полупопие, я старалась шлепать по нижней части, самой... ну, скажем, мускулистой. И пятна все темнели и темнели в центре, куда чаще всего прилетала карающая поверхность.

Красный столбик зверского термометра неуклонно полз вверх, но медленнее, чем мне бы хотелось. Блин, у меня уже рука немного устала, а попа под ней цветет фиолетовыми разводами!

Сопение между тем становилось все громче, такое же упрямо-сердитое, только еще более недовольное, а вот попа начала подпрыгивать и уворачиваться, сжиматься и вилять при каждом шлепке. Пришлось удерживать тело за талию свободной рукой.

Седалищу-то мероприятие однозначно не по вкусу. А вот другой чертячий орган уже давно трется о мои колени весьма... Короче, блин, с тыла это поросенок мелкий, отшлепанный, а с другого ракурса весь из себя зрелый мусссчина в самой поре. И кто тут не мазохист после этого?

Я подозрительно покосилась на градусник. Нет, никаких признаков третьей шкалы не наблюдается. Так что индейская народная изба вам, мусссчина, а не то, на что вы тут, как флагшток на башне... Простуженная мелочь в полосатых носочках, и никаких гвоздей!

Блин, сильно простуженная. Не нравится мне, как он кашляет. И злыднометр уже на подходе. Еще пара звонких шлепков... и вот, победный "Дзынь!!" достигнут.

Я отложила щетку и жалостливо обозрела поле битвы. Мдя... ну лиловые пятна и разводы по алому даже красиво с точки зрения колористки, а вот с точки зрения задницы... неверное, не очень. Кожа горячая-горячая и словно припухшая, там, где особенно часто прикладывалась щетка. Под пальцами ощущается нездоровая плотность. Ой, оказывается, кожа кое-где истончилась, сквозь нее проступили мелкие капельки крови...

Так и хочется погладить холодной ладонью, унять этот жар. Что я и сделала, продолжая удерживать Владиса за талию.

В организме чертенка наметилось новое противоречие. Попа под рукой замирала и словно сама ластилась к ладони, талия прогибалась, подставляя особенно пострадавшие части полушарий на "приласкание", а сопение снизу все равно прерывалось только недовольным кашлем.

Так, поднимаем тельце. Поднимаем-поднимаем, хватит разлеживаться.

Владис:

Мое тело жило отдельной от меня жизнью, ерзая от боли и возбуждаясь от этого ерзания по теплым мышиным коленкам... хаискорт! Даже в первый день нашего... хм... знакомства... я не ненавидел ее так сильно, как сейчас. А ведь миадерпиан даже перестал реагировать легкими болевыми уколами на то, что я в мыслях называю ее мышью... Внутри меня это уже звучало, как ласковое прозвище девочке для удовольствия. К тому же без очков и в своем халатике она уже не казалась мне настолько замухрышно-бесцветной. Сейчас же я, свисая вниз головой с ее коленей, уже перебрал все известные мне ругательства и изощрялся в придумывании новых. И даже мысль о том, что это вновь снижает значение красной шкалы не могло меня затормозить... наоборот, пользуясь тем, что через мой кашель мало чего можно было разобрать, я принялся костерить ее вслух, отводя душу.

В какой-то момент мне пришлось оказаться перед фактом — или кайфует душа и страдает тело, или душа наконец-то уймется и даст телу шанс стечь на пол и сдохнуть. Наступив на горло песне и зажав подсознанию рот ладонью, я принялся думать о чем-то хорошем... но перед глазами настойчиво стояло ведро с мороженым и быстрый грустный взгляд мыши. Ведь хотел же сначала ей немного оставить, может не так разозлилась бы?

Полюбовавшись на ведро минут пять, я почувствовал, что нарастание дикой боли в дичайшую закончилось и можно прекратить надсадно вскрикивать, имитируя кашель. Вместо расчески, после удара которой, с секундной задержкой, по всем мышцам прокатывалось желание свернуться и выползти из тела, как змея, на мою исстрадавшуюся задницу опустились прохладные мышиные ладони. Ласковые нежные поглаживания разогнали восставших духов съеденного мороженого и зарождающееся странное чувство — переживание о сделанном, не потому, что совершил глупость, за которую потом наказан, а потому что кто-то расстроился.

Мышь, левой рукой надавливая мне на грудь, а правую заботливо положив на поясницу, заставила меня оторваться от ее коленей, спасительно скрывающих что-то не вовремя вставшее. Да и своим красным лицом сверкать мне не хотелось, черти мне паранджу одолжи!

Но вариантов не было, я обреченно выпрямился, сразу пытаясь развернуться хотя бы боком и быстро натянуть на себя штаны, стараясь не сильно морщиться и дергаться от боли.

— Подожди, я спасатель принесу, — со вздохом остановила меня мышь, вставая с дивана.

Я сразу воспользовался возможностью упасть на него, лицом вниз, скрыв все что нужно.

Быстро вернувшись, мышь вручила мне стакан с чем-то горячим и сладким, я его залпом выпил, обжигаясь и наслаждаясь одновременно. А потом меня принялись массировать спасателем.

В этот раз задница болела так, как будто мне вообще всю регенерацию отключили к чертям! Но спасатель... из холодильника... да еще втираемый ласковым нежными руками — это было такое удовольствие.

— Чертенок, ты там живой хоть? — с искренней заботой в голосе спросила мышь, продолжая размазывать холодное по раскаленному.

Душа вновь запросила права голоса, чтобы высказаться и про жадность людскую и про то, что кому-то может и не нравилось меня бить раньше, но сегодня этот кто-то явно получал удовольствие от процесса. А закончить все тем, что садисты бывают разные и кто-то морально втирает так, что впору мастер-классы устраивать. Один этот шерстяной прикид чего стоит, черти его...

Но тело тоскливо заныло, напоминая, что за правду придется страдать именно ему. Так что, уткнувшись в подушку буркнул:

— Живой, только горло болит.

— Сильно болит? — продолжала с участием докапываться мышь.

Я кивнул.

— Блин! Не нравится мне твой кашель! — мышь залезла ко мне на диван и снова потянулась трогать лоб.

— Мне он тоже не нравится, — хмыкнул я в диван. Не удержав этот самый кашель, Светлым его всем на недельку, когда они мне мои грехи зачитывали.

— Ну вот, этого я и боялась, — мрачно подытожила мышь. — Заболел.

— Да ты спятила?! Бред какой! С чего бы? Да я ни разу, никогда, даже у Светлых! А там дубак у них и я голый... — тут я заткнулся, удачно закашляв. — Короче, я не могу болеть, я же Высший!

— То есть кашляешь ты для собственного удовольствия? — ходячее олицетворение ехидства хмыкнуло, но как-то не весело. — И температура у тебя повышается тоже исключительно по собственному желанию... — мышь откинула липнущую к моему лбу челку, чтобы еще раз приложить руку.

И уже откровенно нахмурилась.

— Видимо, местные микробы не знают, что высших есть невежливо. Дикие они.

Я предпочел молчать, пока душу опять вразнос не понесло. А то мне есть что сказать, и про удовольствие от этого бесового кашля и про диких микробов!

— Давай лечиться, что делать, — мышь сегодня просто рекорды бьет по тяжким вздохам. — Не снимай шарф, чертенок, я понимаю, что он колючий и дурацкий, но это для горла, а не для того, чтобы посмеяться. — Это она заметила, как я потихоньку оттягиваю проклятые колючие лохмы от шеи, а то достали уже! — Ложись удобно, я тебе принесу лекарства и поесть. Или пойдешь на кухню?

Я прислушался к задней части своего организма и отрицательно помотал головой.

— Нет, на кухню не хочу. Раз уж я тяжело больной, буду лежать и страдать. Принеси мне поесть и попить, и сладкого, и... А лекарства обязательно? — я постаралась состроить рожицу пожалостливее.

Злиться пока расхотелось. Буду страдать и пусть обо мне заботятся.

Мышь улыбнулась и пальцем щелкнула меня по носу.

— Ладно, лежи, самый больной на свете Чертярлсон. Лекарства обязательно. И молоко с медом тоже. Зато чай с малиной и котлетки с картошкой это вкусно.

Слезая с дивана она наткнулась на медиарпиан и вдруг, неожиданно, зло пнула магический прибор, так, что тот улетел на пол и обиженно брякнул.

— У-у-у, заррраза, — с чувством сказала ему мышь и пошла за пропитанием и лекарствами.

Я был абсолютно с ней согласен, и мысленно поаплодировал. Сам в начале так делал, но за это все шкалы сразу обиженно в крайние отрицательные значения закатывались, а тут вроде и не я... А все равно приятно, лешие ей веник нормальный принеси.

Тут мышь неожиданно вернулась с полпути по коридору и спросила:

— Оно хоть вкусное было? Не зря страдаешь?

Голос спокойно серьезный, ехидства вроде не звучит, только глаза блестят подозрительно хитро.

Повезло ей, что я уже вошел в умиротворяюще-страдающий настрой... Ну и ведро это опять же появилось перед глазами, взывающее к чему-то подозрительно похожему на совесть...

— Так себе, — буркнул недовольно. Потом вздохнул и совсем тихо уточнил: — Извини, что тебе не оставил.

— Да ладно. Мне же не мороженого жалко, пусть оно и самое вкусное в городе. Хоть в этом от Пашкиной дурной влюбленности польза была. Весь день предвкушала, как будем вдвоем смаковать. Ну да фиг с ним. Просто вредно сразу столько, его же три килограмма было.