— Рана, разумеется, разгноилась, но в главном всё обошлось. Так мы с Билиронгом и подружились. Общая беспомощность иногда сближает не хуже, чем общая победа.

"А как у нас с тобой? Не вздумал ли ты, будто несколько дней тому назад меня в твои объятия толкнуло чувство служебного товарищества?"

"Нет. Но пойми: нелегко мне приходится. Не будь ученик мой настолько красивой женщиной... Не имей моя любимая женщина столь явного дарования к хирургии..."

"Что тогда?"

"Было бы проще. Но хуже. Я же и не ищу легкого пути, ни в любви, ни в работе."

"Нарочно создаешь себе наибольшие трудности, подстать собственному величию?"

— Просто мне никогда не нравилось с теми, у кого мне нечему было учиться. Смотреть и учиться. Хотя на явные назидания я обычно злюсь. Тем отвратительнее, когда самому мне не удается воздержаться от непрошеных нравоучений.

— Я учту.

"Спишешь мои рассуждения на счет неудержного красноречия?"

"Просто буду знать, почему ты эти свои древние поговорки произносишь с таким кислым лицом."

Сидеть у стола на кухне, смотреть друг на друга и молчать. Ты заберешь в ладони ее руку. Вполне самодостаточный способ ласки.

— Расскажешь еще?

— Конечно. О чем?

— О твоем учителе.

Важнейший вклад мастера Дангенбуанга в современную хирургию заключается в разработанной им методике холецистэктомии, которая... Сам ты всегда думал иначе.

— Кто-то из новоприбывшего начальства весною 1103 года попытался поставить мастеру Дангенбуангу в вину то, что он дает слишком много свободы начинающим лекарям. Позволяет оперировать людям, лишь недавно получившим первый разряд, хотя в Военном Училище Врачевания нет недостатка в намного более знающих врачах... Мастер ответил: "Видите ли, я забочусь о своем и Вашем здоровье. Когда-нибудь и я, и Вы состаримся, занедужим всерьез. И обихаживать нас придется этим молодым господам. Мне бы хотелось, чтобы они были готовы к этому как можно лучше".

Наставник на операции. Четкая продуманность действий. Всё по правилам науки, но наука эта выстроена им самим. Никакой небрежности, даже в мелочах. Движения пальцев завораживают своей ясностью, ощущением, что делать нужно и можно именно так, никак иначе. Мерные движения — как мерная речь, как стихи.

— Главное, что он создал, — это школа. Своя, отличная от прочих даже в Аранде. Дарамангари, нынешний начальник в Валла-Марранге, четвертьтысячник Тадарунга там же. Билиронг в Кэраэнге, я здесь. Еще несколько человек в Чаморре, в Коине — все в разных местах, и все-таки школа есть.

Когда кто-то признает твое мастерство, когда ты сам доволен своей работой — заслуга в том полностью принадлежит твоему наставнику. Посмертный дар от него тебе.

— Замечания и пожелания — всегда или до, или после операции. Во время нее — никогда. Чтобы не сбивать настрой у ученика, не унижать его перед другими. "Господин Чангаданг, я очень Вас прошу бережнее относиться к тканям. Вы все выполняете правильно, но... Постарайтесь, пожалуйста, делать это так, как себе".

Гайчи отзывается:

— Помнишь, поначалу у меня вязать не получалось? Узел распускался, я пыталась вторым дотянуть, с усилием, а нитки рвались...

"Как не помнить!"

"Это уже была я, мастер. Я, а не кто-то там. Ты это помнишь?"

"Да ведь тогда я только и делал, что смотрел на тебя. В нарушение всех правил..."

"А что, правила требуют указывать ученику его место? Уже не в хлеву, еще не в сенях? Кажется, с тобою так не обходились, даже в войске..."

— А тебе что не давалось?

— Шить. Мне казалось: чем толще возьмешь, тем будет прочнее. Захватывал слишком большие слои. Получалось плохо.

— И что наставник?

— Стал поручать мне операции, где требовался шов по Немуаи.

— Кожный шов, когда самый краешек берется: красиво выходит...

— Да, когда научишься.

— А как с другими?

— "Господин Билиронг! К счастью, мы с Вами не царские скороходы. Будьте добры работать чуть медленнее, но отчетливее понимать, что именно Вы делаете в настоящее время". "Господин Тадарунга! Очень важно представлять себе весь ход операции, все последующие этапы, а не только то, чем Вы заняты в данный момент. Прошу Вас перечислить вероятные исходы предстоящего вмешательства и Ваши действия при каждом из них"...

Дангенбуангу удалось сделать то, чего не смогли достичь прежние твои наставники в лекарской школе. Никто и никогда не спрашивал тебя, хочешь ли ты, Линагрраи Чангаданг, заниматься врачеванием. Все было ясно: у ребенка открылось дарование — он должен посвятить себя тому, чего требует его природа. Хорошо ли тебе самому от этого, в расчет не бралось. Дангенбуанг показал, как можно любить то, чем занимаешься. Мудрость, красота, отвага, любовь, порядок, смятение — все оттенки жизни заключены в искусстве врачевания, томуан римбо. Бесконечность Божья в твоей душе. Как можно не любить Бога?

— Мастер прожил 56 лет, из них последние двадцать провел в Валла-Марранге. Летом 1105 года, как обычно, шел на службу пешком. Остановился на набережной, поглядеть на утреннее море. Оперся локтями о парапет и стоял так с четверть часа. Мимо проходил коллега, решил поздороваться. Дангенбуанг не откликнулся — его уже не было вне Господа. Остановка сердца. Всего несколько секунд.

После его смерти ты не смог остаться в Валла-Марранге. Спасибо Дарамангари — он нашел в себе силы принять дело жизни вашего наставника, валла-маррангскую войсковую лечебницу. Говорят, сумел отчасти сберечь дух тех последних лет, которые вам довелось застать. А ты уехал.

Гайчи тихонько стискивает пальцами твою ладонь. Ничего не говорит.

— По сути, всё, что я могу, — передать искусство моего мастера в хорошие руки.

Взгляд в сторону и вверх, резкий вдох. Этого ее движения ты еще не научился читать, хотя и видел его раньше. "Не согласна"? "Оставь при себе свои возвышенные обещания"?

— Это было бы так, если бы с тех пор ничего не поменялось. Если бы ты так и служил в войске, в Аранде. А теперь, кроме основ того искусства, прибавилось многое еще и от тебя.

— И сейчас понемногу начинает прибавляться от тебя тоже. Конечно: школа тогда и школа, когда развивается.

"Не надо так."

"Как?"

"Хвалить на вырост. Я очень люблю, когда хвалят. Но только когда есть, за что."

"Да есть же! Я при чужих, кажется, сдерживаюсь. Но здесь-то..."

"Тем более не надо этого здесь."

— И еще: "школа" должна начинаться на самом деле со школьных лет. С детства. Ты ведь тоже учиться начал... когда?

— В неполные шесть. Еще до общих "начальных классов".

— Врачеванию раньше, чем грамоте?

— Примерно так, хотя я читать отчасти уже умел. Но были и такие дети, с кем в Лекарской школе учителя впервые взялись за книжки.

— А почему туда берут?

Она не спросила, почему в Лекарскую школу приняли именно тебя. Что ж, есть повод ответить не на тот вопрос, который ты услышал.

— Смыслом раннего обучения считается выработка привычки: находиться среди недужных. Лечебница как место, где проходит большая часть твоего времени, первое и главное, что существует после дома. Обычно первую смерть ученик видит, находясь там, а не среди своих домашних. Эта Лекарская школа устроена при больнице, внутри нее. Там не "водят посмотреть" на больных, а наоборот, от недужных отзывают в класс на уроки. Навык ухода за тяжелыми, а еще то, что ты с самого начала, с первого дня учебы, можешь облегчить страдания какого-то человека. Даже если ты просто входишь в палату и объявляешь: господин такой-то, Ваш завтрак через четверть часа. Кормить будешь не ты, а твой "старший", ученик, кому поручили тебя опекать. Но и от тебя есть хоть какой-то толк. Потом работа усложняется: обязанности няньки, сиделки, году на третьем — то, чем в лечебницах обычно занимается палатная сестра.

— Это заметно, что тебе приходилось быть "нянькой".

— О, да. Разве что мохноножка Вики превосходит меня в искусстве подслушивать под дверьми.

— Должен же и хирург знать, чем живут его недужные... Но я о другом. Ты после операции из операционной никогда не уходишь, пока больного на каталку не переложишь. Не все доктора так делают. Часто — "всем спасибо", перчатки в таз и пошел.

— Привычка. Тебе она тоже свойственна. Наследие Лабирранской лечебницы?

— Я за папой и мамой повторяла. А там все так: хоть доктор, хоть фельдшер, а работа общая.

— На самом деле это правильно. Только врач отвечает за большее. В том числе за ошибки "младших", то есть всех остальных. Приходится служить еще и надсмотрщиком, требовать, чтобы каждый делал то, для чего он сюда пришел.

— Иной раз проще самой...

— Проще, но нельзя.

— А как, если не допросишься?

— Если человека всякий раз приходится "просить" — пусть этот человек ищет себе другую службу.

— Это, конечно, повод для увольнения... А ты бы смог вот так кого-то выгнать, если бы был начальником?

— Однажды выгнал, хотя начальственных полномочий и не имел. В Камбурране. Утром иду по коридору, замечаю неладное. Сама знаешь, запах мелены ни с чем не спутаешь. Захожу в палату, уже понимаю: ночью поступило кровотечение. Скорее всего, тяжелое, возможно, потребуется операция. Больной и вправду бледен, но по зонду кровь уже не поступает. Полное судно прямо на кровати, а на полу, на одеяле — следы рвоты с кровью. Больной говорит: "Вы простите, я бы всё прибрал, только мне давеча вставать не велели. А сестру я просил — она не стала... Не барин, дескать, сам отнесешь".

— Так же нельзя! Хорошо еще, дядька послушный попался. А другой бы и отнес...

— И упал бы по дороге. В Кэраэнге если бы кто-то из врачей или старших учеников увидел такое — пошел бы да и опрокинул это судно на голову тому, кто позволяет себе подобное обращение с недужным. Здесь так не делают, и может быть, напрасно.

— И что ты?

— Смолчал и занялся уборкой. А после нашел эту сестру и сказал ей: убирайтесь вон. И больше сюда не приходите.

Больше Сюда Не Приходите. Вот как это прозвучало на самом деле. Хотя сие и не касалось здоровья особы, к которой ты обращался. Но, как ни странно, внушение сработало — к великому неудовольствию больничного руководства. И без того рабочих рук явно недостаточно...

"Еще один шаг — и полная власть над миром", как выразилась мастерша Малуви, когда ей было рассказано об этом случае.

Имелось в виду: если ты, Лингарраи Чангаданг, станешь использовать Божий дар не по назначению, а ради власти над окружающими, то сие не будет скверно, не будет ужасно, а будет смешно. Ясновидение твое и внушение — для твоих больных это возможная помощь выздоровлению. Для тебя — повод общаться с твоим погибшим ребенком. Это намного больше любого мирового господства. Смешно было бы желать чего-то еще.

Бенг не только твой младший сын. Бенг — твои предки и ты сам. И твое будущее, еще не рожденные поколения твоей семьи — тоже он.

А теперь перед тобою вот эта девочка. Другое твое потерянное дитя.

Ты не относишься к ней, как к дочке, конечно, нет. Многое можно поставить в вину потомкам Царей, но все-таки не склонность к кровосмешению.

Мерзостно и думать, будто фельдшер Ягукко из Лабиррана хоть когда-нибудь бывал похож на лекаря Чангаданга по части обращения со своими детьми. К счастью, этот твой не знакомый тебе коллега, кажется, совсем не таков. Гайчи повезло куда больше, чем десятнику Лииранде из Коронной Береговой Охраны.

Тут нечто иное. Эта девочка — она и есть твоя непрожитая жизнь. Твои потомки, те самые, которых не будет. Дом, которого ты не построишь. Больница, где ты не служить хотел бы, а умереть.

Или ты еще успеешь, Лингарраи? Или Гайчи права, и эта жизнь для тебя еще не потеряна? И дети появятся, путем школьного преемства: ученики учеников?

— Что до науки как таковой, то в Школе она в основном сводилась к чтению лекарских трактатов и разучиванию их наизусть. Начали с основ древнего врачевания и за двенадцать лет не слишком-то от них отдалились. "Сто двадцать видов пульса и дыхания", "Тридцать шесть оттенков голосового дрожания"...

— Я и шести-то не различаю. Надо будет как-нибудь этим заняться, а то нам пропедевтику всего год читали.

— Хорошо. Радует уже хотя бы то, что мне не придется преподавать тебе "Чертог Златообильный".

— А что это?

— Поэма, где даются названия всех частей тела. По сути, описательная анатомия. Считается, что ее нужно выучить, прежде чем приступать к анатомии практической. Сложное дело! Я бы на словах не сумел понятно объяснить, например, что такое пристеночная и органная брюшина.

— А нам анатом на шапке показывал.

— Как это?

— Шапка из двух слоев, то есть подкладка к верху пришита: те же два листка. Находчивый господин.

— Хороший преподаватель?

— Да, неплохой. И себя "преподать" умеет. Сам под впечатлением от собственного обаяния.

— Когда путем самолюбования достигаешь ясного представления и о том деле, коим занята твоя драгоценная особа, это тоже — путь к мастерству. Улыбаясь своему отражению в зеркале, обращай внимание на количество и порядок расположения зубов...

— Это откуда столь тонкая мысль?

— Кажется, из "Записок Динанграри". Ибо их нехватка либо излишек равно пагубны; первая — для пищеварения, второй же — для внятной речи.

Кому — как, замечает Крапчатый. Вот уж кто величайший мастер подслушивания! Заглядывает в дверь, не заходя, скалится во всю свою змеиную пасть. Сорок восемь зубов, и для Змея это далеко не предел.

— Если бы еще господин этот лапы свои при себе держал. А то этими руками утром к мертвому телу, а вечером к супруге... Он в этот раз недавно женился, на одной девчонке с нашего потока.

— Анатом должен быть угрюм и целомудрен? А как же тогда с хирургом? На службе травмы, воспаления, опухоли и бывает, что тоже смерть. А дома...

Гайчи забирает руку у тебя из руки. Наливает из чайника в чашку оставшийся чай, совсем остывший. Говорит, будто не тебе, а просто размышляя вслух:

— Кто служит Целительнице, тому нет нужды делать выбор между Владыкой и Рогатым. А этот-то анатом и сам себя врачом не считает.

И берется за кофейный жерновок. Еще одна причина, почему женщине нужна разная кухонная утварь. Скрипучий, сердитый звук жерновка — как способ молча и даже не глядя на тебя высказать что-то не слишком приятное. Может быть, недовольство собственными словами.

— Вот так, Бенг. Слабо мы с тобой разбираемся в мэйанском Семибожии.

— Не мы, а ты.

— Владыка — это Смерть, а Рогатый — плотская страсть?

— Дом, Семья — это Старец, Рогатого породивший. Между прочим, супруг Владычицы Врачевания. И он же — вольный сожитель Плясуньи, Матери Безумия: от нее у него и Рогатый сынок. Мэйане многое из того, что ты бы без долгих раздумий назвал Любовью, относят в область безумства. А в Семье у Старца от Владычицы родилась Премудрость.