Пришлось впрягаться. А комбат не только мне ярмо накинул и ездит на мне, ножкой болтая, так ещё и кнутом понукает. Вот, с... ,ё-комбат, блин!
Дни пролетали стремительно, совершенно не откладываясь в памяти. Целый день, как бешеной белкой укушенный, носишься по складам, базам, заводам, станциям, кабинетам, ночью — в землянке мгновенно проваливаешься в сон без сновидений, а с утра — та же карусель.
Одно радовало — программу боевого обучения первой роты теперь проходил весь личный состав ОИПТБ.
Ну, наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина — получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине — Санёк поехал домой проститься с родными, я — за старшего. Под шумок, я отпустил ещё тридцать человек — в качестве поощрения за "успехи в боевой и политической". Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлиться не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, т.е. побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение — чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего "отсутствия" Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.
Но, выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в "секрет" у свое землянки и орёт:
— Ё-комбат!
— Где?
— Сюда идёт!
— Успею смыться?
— Нет.
— Твою-то дивизию!
А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:
— Можно?
— Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!
— Есть! — Иванец, обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:
— Сержант, ближе 15 метров никого не подпускать и самому не подходить!
— Есть!
Комбат огляделся. Я, на вытяжку, начал доклад, но он меня осадил:
— Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?
— Да, конечно! Куда вам удобнее?
— Не суетись, старшина. Я и тут присяду.
Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил — за каким Макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.
— Виктор. Можно тебя так называть?
— Хоть горшком, только в печку не суй.
— Договорились. Почему ты скрываешь, что воевал? Не пойму я. Для беляка — ты молод, а всё остальное — не предосудительно.
— А может я иностранный шпион? Там и воевал. Да и с чего вы взяли, что я воевал?
Майор покрутил головой. Только сейчас я обратил внимание, что за весь разговор ни одного мата не услышал.
— Ты не иностранец. Так тебя Парфирыч бы и отпустил, ага. Это старая ищейка. У него нюх есть. Что-то в тебе он чует, как и я, а что — не можем понять. Осталось надеяться, что ты тот, за кого мы тебя приняли.
— За кого?
— Не важно.
— Важно.
— Цыц! Тебе палец дашь, а ты норовишь руку оттяпать. Зачем скрываешься? Скажи, облегчи двум старикам души.
— Да, ничего я не скрываю. Я же вам правду сказал. Что-то помню, а что это и откуда не понимаю.
— А песни эти твои — тоже помнишь? Или сам сочиняешь?
— Ни одна не моя. Не умею я.
— Да хоть и не умеешь, говорил бы, что твои. Всё одно никто их никогда не слышал. Все они какие-то странные, хотя и многие хорошие. Спой, что ли.
— Я плохо пою. А играть ни на чём вообще не умею. Вот, мои соседи, все играют. А вот песен моих почему-то не знают. А какую спеть?
— Ну, давай, сначала, про комбата. Что Ё-комбат.
Я спел, он раскачивался во время песни, глаза пустые. Когда песня кончилась, он вздрогнул.
— Ты знаешь, Виктор, я смотрю на всех этих ребят и вижу их мёртвыми. В ранах, окровавленных. Я ведь с ума сошел, там, в окружении. Я ночью заставу в окопы выгнал и сутки держался, а потом пошёл на прорыв. А они, знаешь, у меня какие были? Богатыри и красавцы! Все физкультурники. Отличники боевой и политической. Я их как сыновей любил. Мой погранотряд — лучшим был в округе. Я никого из них не довёл. Всех потерял. К нам прибивались другие, понемногу. И их тоже убивали. Убивали и убивали. Я немцев не считал, а вот своих пацанов всех помню. Тысяча триста шестнадцать исковерканных, окровавленных лиц каждую ночь ко мне приходят. Они все, Витя, погибли, а я выжил. А потом хуже стало. Я смотрю на бойцов этого батальона, теперь моего батальона, и вижу их убитыми. Я говорю с ними, а они отвечают, а сами кровью истекают.
— Тяжело это.
— Да. 1316 уже потерял. И теперь поедем на фронт — опять терять. А я не хочу больше! Почему я жив, а они нет? Зачем я выжил? Зачем мне муки эти?
— Бог нам всем послал испытания. И каждому — только по силам его. Этим он испытывает нас, а значит, знает о нас, любит нас. Испытания закаляют, делают сильнее.
Комбат рассмеялся истерически, как одержимый:
— Чем я стал сильнее? Искалечен, сломан и телом и духом. Я мечтаю умереть, чтобы прекратить этот ужасный ночной хоровод и остановить счётчик.
— Счётчик не остановиться, пока не возьмём Берлин.
— А ты веришь, что сделаем это?
— Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.
— Татары?
— Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та — русские цари.
Комбат достал бутылку.
— Будешь?
— Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.
— Больной? На войне больных не бывает.
— Мне вера не велит.
— Тьфу, ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.
Я показал крест.
— Как же тебя не выперли?
— Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!
Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:
— Как хочешь, — и выпил.
— Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?
— Душу хотел облегчить.
— Полегчало?
— Да.
— А почему мне?
— Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.
Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?
— Витя, спой.
Я спел "Молитву", потом "Бьётся в тесной печурке огонь", "На поле танки грохотали", "Черного ворона", "Опустела без тебя земля". Комбат стремительно напился и уснул на Мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.
— За обедом сгоняй.
Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.
— Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.
— А если ротный? Это же его землянка.
— Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?
— Уяснил.
— Я — не надолго. Обойду всё и вернусь. Гостя моего не беспокой, пусть отдохнёт. А внутрь заглянешь — глаза фингалами закрою.
Я так понял, что я вдруг оказался старшим в батальоне. Вот так неожиданно. Комбат взял самоотвод на время, остальные офицеры, тьфу, командиры — дома, с родными.
Обошел всё, двоим в "душу" пробил за нарушение режима, а потом направился к штабной палатке.
— Стой, кто идёт?
— Конь в пальто. Фамилия, боец!
Он назвался. Даже не знаю такого.
— Кому служишь?
Растерялся.
— Эх, салага! Учить вас ещё и учить! Трудовому народу ты служишь. Запомни. В следующий раз — накажу.
— Туда нельзя, товарищ старшина. Приказ товарища майора.
— Ты, чё, ушлёпок, не понял? Или попутал? Или меня не узнал? Майор у меня в землянке, послал за письменным прибором. Смирно! Кругом!
— Я не могу, майор приказал.
— Тебе майора привести? Или письменный приказ нужен? Так планшетка его в палатке. Самого его звать? Да он тебя с говном сожрёт. Да, ладно, расслабься. Очень мне хочется бегать туда-сюда. Мне проще тебя вырубить. Да, не дёргайся ты. Меня знаешь. Меня Медведем окрестили. Но, для тебя — старшина Кузьмин Виктор Иванович. Так и доложишь, если вопросы будут. А их не будет. Что не ясно?
Боец опустил винтовку, сделал шаг в сторону.
— Вот это другое дело.
А в уме: "Бардак!"
По большому счёту, в штаб я пришёл из любопытства. Зашёл, остановился, осмотрелся с любопытством. Потом покопался в бумагах, отложил несколько пустых стандартных бланков с печатями. Бардак, кто же на пустые бумажки ставит печати. Вообще-то все. Но не в армии же! Сгодятся на что-нибудь. Прихватил ещё и незначительную записку, единственная ценность которой была в образце подписи Ё-комбата и начштаба на одном листочке. Покрутился ещё из любопытства, нашёл награды Ё-комбата (Ордена Ленина, Знамени и Красной Звезды — охренеть!), положил обратно и вышел.
— А письменные принадлежности? — спросил часовой. Я похлопал по нагрудному карману.
Вот и всё. Больше в этот день, кроме ужина, ничего не случилось. После пробежки, я тоже завалился спать.
И вот мы едем.
Я, конечно, тогда тоже ходил в увольнительную. За мной пришла опять та же "эмка" с Ваней-водилой (ну, как за мной — она привезла Санька Степанова, но я счёл её в своём распоряжении, тем более что Ваня не возражал). Сначала, я съездил на доклад к Степанову-старшему. Парфирычу доклад был не очень интересен — всё ему Санёк рассказал уже. Попрощались. Потом — в бригаду. Простился с Бояриновым и остальными знакомцами. Покружил по магазинам, закупая гостинцы для Катерины и детей. Вот после этого — к Натану. С ним и "гуданули" армянским коньяком. Но, не до потери пульса. Как только почувствовал себя пьяным, откланялся. Водрузив рюкзак с гостинцами на спину, отправился к Катерине. Там и заночевал. Утром меня разбудил гудок "эмки". Прощания были слёзными, хорошо хоть не долгими. Семья Катерины провожала меня на войну как родного мужа и отца.
А вот после этого был откровенный дурдом. Кто-нибудь представляет себе погрузку боевого подразделения в эшелон? Я не представлял. Эта тема напрашивается на отдельное исследование, которого я никогда ещё не видел. Ладно, с людьми более менее, с конями тоже справились, но ведь ещё и автотехника, пушки, зенитки, кухни, мобильные реммастерские и другое имущество. Голова пошла кругом через час после начала погрузки. Мат, рёв, грохот. О-о, ё-моё! И это только один батальон. А как же перевозили целые армии? Я в детстве читал воспоминания комиссара 16-й армии. Их везли с Дальнего Востока. Описывалась перевозка вскользь, так же и прочлась. Ну, везли и везли. И только теперь я оценил уровень управленческого искусства менеджеров этого времени. Дело ведь не только в воинских эшелонах. По железной дороге перемещалась целая страна, почти вся её промышленность. Под бомбами целые заводы были разобраны, погружены, перевезены и собраны на новых местах на Урале. И всё это без компьютеров, Интернетов, почти без связи. Как оценить этот подвиг? Возможно ли подобное повторить в моё время, со всеми его достижениями? Тут рабочий поезд на укладку стрелки собирают с такими тяжёлыми усилиями. И это при повсеместной связи, даже сотовой, когда можно в любой момент достать любого.
Погрузились, поехали. Сначала, почему-то на юг. Потом на запад, потом на север. Я уже и перестал следить за направлением. Первые сутки пути почти все всё время спали. Просыпаясь, я всё время выглядывал наружу. Мы иногда ехали (неспешно, по моим меркам), чаще стояли на запасных путях на станциях и полустанках.
На третьи сутки пути всех зенитчиков Ё-комбат выгнал из вагонов-теплушек на платформы с их орудиями и пулемётами. Они привели их в боевое положение и начались учения по боевому прикрытию эшелона. Нас, пехоту, не трогали. Почти. Теоретические занятия и физическая подготовка в ограниченном пространстве. Санёк приказал занять чем-нибудь людей, чтобы мысли дурные в головы не лезли.
Ведь русского человека нельзя оставлять без дела — сопьётся или покалечиться. А так — отоспались, пора и голову чем-либо забить. Например, методикой оказания первой медпомощи. Или способом доставки сообщений. Провели "день тишины". Общаться можно было только жестами. Вот и выработали набор жестов для общения в разведке, в грохоте боя, на расстоянии видимости в бинокль, но не слышимости. Какие-то жесты знали ребята, что видел я в кино, что-то придумали.
Каждый вечер — коллективное пение. И знакомых им песен (иногда знакомых и мне) и новых для них, но хорошо знакомых в моё время. Разучивали, пели. Мельник, Кадет играли. Иногда и ротный играл и пел с нами.
И ещё тренировки по уходу за оружием, куда же без них.
— Твоё личное оружие, как жена, всегда с тобой. И как жена, должно быть знакомо. Как жену в темноте раздеваете, так и оружие с закрытыми глазами должны разобрать, почистить и собрать. Чтобы и днём и ночью оно было готово послужить вам и спасти ваши жизни. Гранату в боевой взвод должны поставить ночью, в темноте землянки, не глядя на неё. Смотреть надо на врага, следить за ним. А руки в это время должны привести к бою гранаты, винтовку, автомат, пулемёт, зарядить, примкнуть штык. Каждая секунда — чья-то жизнь. Бог на стороне только тех батальонов, что хорошо стреляют. И всегда готовы выстрелить первыми.
Вот и приказ на разгрузку. Оказалось, метания наши по станциям и направлениям были результатом смятения в штабах. Сначала нас подчинили Юго-Западному фронту (я обрадовался — я помнил, что там командовал маршал Тимошенко и мне он казался очень грамотным генералом), потом подчинили Западному фронту (непонятно, кто им командовал, Конев или Жуков — ничего-то я не знаю!), потом переподчиняли то одной армии, то другой. И вот, в конце концов выгрузка.
Раздав матом приказы, Ё-комбат умчался. Сначала решили сгружать зенитки. На местных надейся, а сам — не плошай. Мельника с Кадетом я послал в "инженерную разведку" — осмотреть окрестности и "понюхать что, как". Первым их донесением была найдена позиция для зенитной батареи — рядом со станцией на небольшом бугорке. Зенитки отправили туда, где они и задрали свои "хоботы" в небо, укрыв грузовики в лесополосе, а орудия замаскировав нарубленными ветками. Молодцы. И я — молодец. Все "печёнки" всем не зря "выел" мерами маскировки.
Следом сгружали орудия наших батарей. Их отправляли сразу же по готовности со станции в ту же лесополосу прятаться. Только после пушек занялись обозом — лошадьми, имуществом, припасами. Личный состав принимал активное участие в выгрузке. Каждому разъяснили, что их жизни и сытость зависят от целостности обоза, а его целостность — от времени нахождения на станции.
Уже заканчивали, когда появился озадаченный, потому злой Ё-комбат. Собрал командиров. Я в их число не входил, потому решил реализовать "данные разведки" Мельника. Под шумок неразберихи мы умыкнули у станционных работников несколько кувалд, десяток ломов и два с лишком десятка лопат, правда, совковых, а нам больше нужны штыковые. И это сгодиться. А у временного "склада" под открытым воздухом "увели" несколько зелёных деревянных ящиков. Мельник клялся, что это боеприпасы. Вскрыть и посмотреть так и не успели — пришёл ротный.
