Обратимость

— Вставай.

— Что? — сонливо валюсь обратно и краем глаза смотрю на часы. — Сейчас и девяти нет.

— К нам приехали из полиции.

— Из полиции? — Теперь меня сложно удержать. Я резко приподнимаюсь и чувствую, как в груди образуется колючее волнение. — Что-то случилось? С папой? Они нашли его?

Брат вытирает ладонями бледное лицо и покачает головой. Даже не знаю, что испытывать: облегчение или разочарование. Иногда радость и печаль идут бок об бок друг с другом, и ты не знаешь, что именно постучится в твою дверь: черная полоса или белая. Остается лишь надеяться, что не всегда эффективно, зато в большинстве случаев напрасно. Вновь горблюсь и спрашиваю:

— Тогда зачем они здесь?

— Говорят, нужно съездить в участок. Есть какие-то вопросы.

— К нам?

— Да.

Я одеваюсь минут десять. То и дело поглядываю в окно, будто жду, что из полицейской машины выйдет отец. Глупо. Очень глупо. Но сложно бороться с чувствами, когда они пытаются вытеснить реальность и заменить ее сладкими мечтами.

В коридоре встречаю Риту. Она выглядит бодрой, что странно, ведь на часах и девяти нет. Неужели шатенка не спала? Хотя в таком случае, усталость бы отразилась хоть на какой-то части ее ровного лица. Но нет. Повод ли это завидовать? Возможно.

— Возьми, — она протягивает вперед тарелку с темно-коричневыми, круглыми печеньями и улыбается. — Сама приготовила.

Морщусь, и, прежде чем взять выпечку, спрашиваю:

— Ты уверена, что...

— Бери, — резко отрезает она, — ты ведь не хочешь меня расстроить?

Неохотно хватаю печенье. Лучше не вступать в борьбу со злой, мстительной Ритой. Надеюсь, я хотя бы не отравлюсь. Откусываю пряность и едва сдерживаюсь от рвоты. Господи! О, что это? На улице выкидываю выпечку в сторону, пару раз протираю пальцами рот и вздыхаю. Прости, Рита, но жить мне еще хочется.

Саша держится рядом, когда нас проводят к машине. Он кладет ладонь на мое плечо и сжимает его крепко-крепко, будто говорит: все в порядке, все будет хорошо. Но меня трясет. Я не понимаю, почему именно волнуюсь — потому что вижу рядом незнакомых мужчин в полицейской форме? Или потому что могу узнать что-то новое об отце? Или, может быть, потому что сейчас очень рано и на улице минусовая температура? В любом случае, меня буквально шатает. Я спотыкаюсь перед машиной и ударяюсь локтем о дверцу. Затем неуклюже усаживаюсь в салон, откашливаюсь и складываю перед собой руки: что дальше? Поиграем в хороший коп — плохой коп? Господи, рано или поздно это должно было произойти. Не опросить детей пропавшего — разве это адекватно? Конечно, в участке требуются наши показания. К тому же я главный свидетель. От своих же мыслей мне становится плохо. Впяливаю взгляд в окно и стискиваю зубы: все нормально, все нормально.

— Мы держать вас долго не будем, — хриплым голосом сообщает мужчина с переднего, пассажирского сидения и с трудом оборачивается: ремень стягивает его тело. — Зададим пару вопрос, запишем все и отпустим.

— Как продвигается расследование? — деловым тоном интересуется Саша. Только сейчас я замечаю, что на нем черный свитер, который я подарила ему на Новый Год. Боже, как трогательно. Горловина шикарная. Брат выглядит бесподобно, и я бы и дальше продолжила восхищаться своим вкусом, если бы не услышала ответ:

— Плохо.

— Почему плохо?

— Потому что нет ни зацепок, ни следов. Ничего. Ваш отец, будто испарился. Магия!

Полицейский усмехается, а у меня внутри все сворачивается в трубочку. Прикусываю губу и судорожно соображаю: что если они раскроют наш секрет? Что если они узнают о моих способностях? Нас посадят? Отдадут на опыты? Сожгут, как во времени инквизиции?

— Куда мы едем? — вдруг спрашивает Саша. Он оглядывается и хмурит лоб. Я тут же улавливаю в воздухе, исходящее от него волнение. Что происходит? Почему брат так напуган? — Участок в другой стороне.

— Нет. Ты ошибаешься.

— Не ошибаюсь. Мы проехали нужный поворот.

Он медленно тянет ко мне руку. Я сжимаю ее, недоуменно вскидываю брови и шепчу:

— Что такое?

Но он не отвечает. Напряженно подается вперед и вновь спрашивает:

— Куда мы едем?

Дальше все происходит слишком быстро. Я не успеваю даже вскрикнуть, когда мужчина с переднего сидения достает пистолет, направляет его в сторону моего брата и снимает оружие с предохранителя.

— Не двигайтесь.

Думаю, и так очевидно, что двигаться нам не особо хочется.

Мое тело пронзает судорога, я вдруг понимаю, что смогу запросто испепелить этого человека, затем и водителя, машину, сотру все следы, окрашу руки в красный цвет, зато спасу жизнь брата. Но мне не удается даже дернуться в сторону незнакомца. Он кидает на мои колени тяжелый пакет, сморкается и командует:

— Открывай.

Думаю о том, как он быстро избавился от ремня безопасности, послушно вытаскиваю содержимое из пакета и хмурюсь: что это? Шприц? Вакцина? Яд? Меня переполняет паника. Резко перевожу взгляд на мужчину и рычу:

— Что вы от нас хотите?

— Попробуешь применить силу, и я застрелю этого парня, — угрожает незнакомец. Затем он кивает в сторону водителя и продолжает, — если не успею я, с вами покончит он: подорвет машину к чертовой матери. Мы поняли друг друга?

Неохотно киваю. Замечаю краем глаза, как скован Саша. Даже не представляю, что сейчас творится в его голове. Если меня хотя бы немного успокаивают мысли о том, что я способна на нечто большее, чем просто давать словесный отпор — что же сможет успокоить его, когда дуло пистолета стоит прямо напротив его носа.

Венатор смотрит в мои глаза. И не боится. Он знает, что я за секунду превращу его тело в груду пепла, но его лоб даже не покрылся испариной, его руки не дрожат, голос ровный. И это сбивает с толку. Что за люди, которые не имеют страхов? Этот человек прекрасно осознает, что столкнулся с силой, о которой ему даже в сказках не ведали. Но он спокоен. Потому что уверен в себе или потому что ему плевать на свою жизнь?

Приказываю себе взять под контроль мысли. Выпрямляюсь и спрашиваю:

— Что я должна сделать?

— Сначала вколешь сыворотку ему. Затем себе.

— Что? — Саша разъяренно подается вперед. — Мы не станем, мы...

Я хватаю брата за плечо и медленно киваю: у нас нет выбора. У меня его нет. Этот человек не лжет, он, действительно, застрелит Сашу, если я не исполню его волю. Не стоит рисковать, когда на кону жизнь близких. И к черту свою душу. Сашину я просто так не позволю уничтожить.

— Что за сыворотка? — Вскидываю подбородок. — Что с нами будет? Мы умрем?

— А как ты думаешь?

Я думаю, что это лишь пафос, и можно было нас вырубить еще около дома. Но я сдерживаю мысли при себе. В конце концов, если бы венаторы хотели нашей смерти, они бы уже давно нас убили, и не таким лаконичным способом, как отправление с помощью иглы в забытье.

— Я не умею, — сглатываю и неврно моргаю, — не умею делать уколы. Вдруг...

— Давай.

Мои пальцы дрожат. Испуганно достаю шприц, баночку с желтоватой жидкостью и замираю: почему мы не подумали о том, что венаторы узнают наш домашний адрес? Это же так очевидно. Поворачиваюсь к брату, глубоко втягиваю воздух и шепчу:

— Прости.

— Аня, — он выжидающе испепеляет меня взглядом, наверно, хочет, чтобы я попыталась дать отпор, устранила противника, но это не так уж и просто. Что если я не успею? Что если силы не сработают? Тогда Саша умрет, а я не могу этого допустить.

— Прости, — вновь говорю я, вспоминаю, как медсестра еще в школе делала нам прививки от гриппа и робко прокалываю его запястье. Брат морщится. Резко хватает меня за плечо и беззвучно открывает рот.

— Саша! — меня сжигает ужас. Неужели я сделала что-то не так? Отбрасываю шприц в сторону, хватаюсь руками за лицо брата и верещу, — Саша, Саша!

Но он не слышит. Мгновенно его глаза закрываются, плечи оседают, спина горбится, и уже через секунду я вижу перед собой не брата, а куклу, только издали напоминающую копию живого человека.

— Боже мой, — хватаюсь пальцами за рот и ощущаю, прикатившие к глазам слезы. Что я натворила, что сделала? Хочу вновь коснуться его лица, как вдруг незнакомец чеканит:

— Теперь твоя очередь.

— Что с ним? Что с моим братом? — резко подаюсь вперед и тут же натыкаюсь на дуло пистолета. Оно касается моей шеи. Оно холодное. Замираю, перестаю дышать, и время, наверно, тоже замирает, пусть я и не умею этого делать.

— Не заставляй меня стрелять, — рычит венатор. Он кивает в сторону шприца и сильнее прижимает холодный металл оружия к моему горлу. — Давай.

Я могла бы сейчас попытаться сделать хоть что-нибудь, придумать план, выкрутиться, внезапно отыскать пути спасения. Но я не нахожу в себе сил. Единственное, о чем я думаю, так это о Саше, холодные руки которого касаются моих колен. И ничто сейчас не важно. Я беру шприц, наполняю его до половины вакциной, а затем неосознанно ввожу сыворотку себе под кожу. К счастью, боль проходит быстро. Она пронзает все мое тело, но затем исчезает, одновременно с мыслями, и перед глазами вдруг темнеет.

Запах гари. Меня толкают вперед, и я оказываюсь в чьих-то объятиях.

— Береги ее, береги! — хрипит женский голос.

Ничего не вижу, только расплывчатый силуэт. Тяну к нему руки, как вдруг он просто-напросто исчезает. Мгновенно.

— Нет! — я срываюсь с места, однако отпружиниваю назад. Пальцы, сжимающие мои плечи, становятся настойчивыми. Они впиваются под кожу, делают больно, и я ору, что есть мощи, пытаясь отбиться, пытаясь вырываться. Что происходит? Где я? Куда пропала мама? Детский голос над ухом вдруг командует:

— Анна! Перестань! Не надо!

Столбенею.

— Аня!

Оборачиваюсь.

— Прекрати!

Открываю глаза и вижу белые стены. Сначала думаю, что это светлые пятна мелькают и крутятся перед моим носом. Однако затем вращение прекращается. Я несколько раз моргаю, рассеянно встряхиваю головой и поднимаю руки. Точнее не поднимаю. Смотрю вниз и с ужасом обнаруживаю сдавливающие их силки. Я привязана.

— О, Господи, — в панике расширяю глаза. Порывисто дергаю руками, изучаю стул, к которому едва ли не пришиты с помощью толстых нитей все мои конечности и приготавливаюсь орать. Громко орать.

— Мы обработали веревки специальной вакциной, стул так же пропитан данным средством для того, чтобы твои ладони не сумели им навредить, — вдруг пропевает мелодичный голос, и я резко вздергиваю подбородок. Передо мной невысокая, широкоплечая женщина с безумно вьющимися, угольными волосами. Она дергает губами, поправляет юбку и неуклюже шагает вперед, — ты ведь пользуешься ими, когда пытаешься все испепелить, правда? — Она эмоционально взмахивает руками. — Мы это учли.

— Что происходит? Кто вы и...

— Тшш. — Незнакомка в один скачок оказывается прямо перед моим носом. Я тут же впечатываюсь в нагретую спинку стула, от страха поджимаю губы и молюсь, чтобы она не заметила мой трясущийся подбородок. Непроизвольно изучаю ее морщинистое, бледное лицо с огромными, широкими карими глазами. Бешеными глазами. Как у собаки. — Ты лучше не задавай вопросов, — неровным голосом говорит она. Неуклюже закидывает назад локон кудрявых волос и улыбается, — мы не любим любопытных.

— Но мы — это...

В руке незнакомки, будто по волшебству, появляется тонкий, микроскопический нож. Она порывисто взмахивает им в воздухе, дергается, и в ту же секунду моя щека вспыхивает от боли. Я вскрикиваю.

— Никаких, — орет она, а затем шепчет, — вопросов.

Не знаю, что делать. Как быть. Еле сдерживаю в груди панику, а она так и рвется наружу, так и горит внутри. Отворачиваюсь, зажмуриваюсь, судорожно пытаюсь найти выход, в отчаянии вновь дергаю руками — тщетно. Осматриваюсь — вокруг лишь белые стены. Даже двери не видно. Я в западне, господи, я в ловушке!

— Разве мамочка не научила тебя слушаться старших? — женщина произносит вопрос с таким явным подтекстом, что я даже не успеваю одуматься, как оборачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. — О, — пошатываясь, восклицает она и улыбается, — кое-кого цепляют разговоры о прошлом?

Наблюдаю за кривой ухмылкой незнакомки. Она расхаживает передо мной, вертя в руках микроскопический ножик, и я уже представляю, как силой отбираю его и вспариваю ей горло.

— Мелли, Мелли, — вздыхает женщина, — на кого же ты оставила детей.

— Мелли? — меня не пугает боль. Я вдруг чувствую себя такой смелой, что не страшусь задавать вопросы. — Вы говорите о моей матери?

— Нонсенс, нонсенс! Кареглазая ничего и не слышала о Мелли. Как же так?

— Мелли — это моя мама?

— Мелли — это чудовище.

Сглатываю и упрямо вскидываю подбородок:

— Что вы имеете в виду?

— Ты мелкая, — внезапно прагматично отрезает женщина. Подходит ко мне и протяжно вздыхает, — мышц — нет, спина слабая, суставы трещат, сложение, как у ребенка. Тебя легко не заметить. В отличие от Маргариты.

Незнакомка обходит стул. Я чувствую взгляд, прожигающий мою спину, и напрягаюсь, стиснув связанные руки. Все думаю, как же выбраться, однако непроизвольно увлекаюсь ее смутными подсказками.

— Она — умная. А ты, — мои плечи вдруг сдавливают сильные пальцы, — ты слабая, чужая. Я бы сказала, неосведомленная, но...

Дергаюсь в сторону, пытаясь сбросить с себя руки незнакомки, и вдруг слышу ее едкий, громкий смех. Женщина внезапно освобождает мои плечи и резко возникает прямо перед моим лицом. Буквально в нескольких сантиметрах от моего носа. Она касается длинными пальцами моих щек, подбородка, затем накручивает на мизинец локон моих волос, и обнажает ряд неровных, белых зубов. Будто шипит.

— Знала ли ты, Анна, что твой настоящий отец мертв?

Я не могу вымолвить и слова. Чувствую, как к горлу подкатывают рыдания, прикусываю губу и нервно киваю.

— А знаешь ли ты, кто его убил?

— Вы, — выплевываю я, — вы убили моих настоящих родителей!

Женщина вдруг ласково убирает назад мои волосы. Поглаживает их. Поправляет. Она любовно осматривает мои веснушки, мои дрожащие губы, а затем наклоняется к моему уху и шепчет:

— Мелли Флер, Амелия, моя красавица, моя подруга, и мой брат — мой мертвый, мой усопший, мой сгоревший брат. Не у всех историй счастливый конец, — чувствую, как женщина грубо хватает мое запястье, как она прикасается к нему чем-то острым, как она вонзает это что-то мне прямо под кожу, и кричу от боли, — жечь их всех, — шипит она, нависнув над моим лицом. — Жечь вас всех! Бог решит: кто свой — кто чужой. И он уже не принял Мелли, и тебя он не примет, и Маргариту уничтожит! И единственное, что спасет ваши проклятые души, — сумасшедшая вдруг отпрыгивает в сторону и неврно прячет в карман окровавленный ножик, — смерть.

Ощущаю на глазах слезы и испуганно смотрю вниз, на свою руку. Она в крови. Запястье пульсирует, будто собирается взорваться, и мне ничего не остается, как позволить внутреннему огню выйти на свободу.

— Убью вас, — пошатываясь на стуле, рычу я, — убью. Убью вас всех.

Женщина вдруг обиженно сводит брови. Спрашивает:

— За что? Ты должна сказать мне спасибо! Я усмирю в тебе зверя. Я усмирила его в теле твоей матери, и сделаю это вновь.