Короче, когда к утру по радио сообщили о полной победе сил мира и прогресса во главе с Гариным, среди трудящихся масс Белого Табора уже была проведена разъяснительная работа, суть которой сводилась к тому, что без героев "дачного бунта" и победа не победа, и парад не парад.

Злые языки говорили, будто иеромонах Серафим испугался, что его забудут при награждении непричастных и именно поэтому не просто присоединился к парадной колонне, но и проник со своими присными в ее голову. Сам Серафим, однако, утверждал, что у него была другая цель — оборонить соратников силой Божьей от всех невзгод, которые могут встретиться в городе, преисполненном вражды.

Настоящие герои "дачного бунта" остались дома — то есть в Белом Таборе и в патрулях, охраняющих дачи. Это были самые дисциплинированные бойцы отрядов самообороны. Парадная колонна утащила за собой часть автоматчиков, но многие не двинулись с места, хорошо помня приказ Гарина — охранять табор и сельхозугодья.

Между тем, дачники сходили в город не зря. Именно увидев на Красной площади одетых по-боевому валькирий в парадном строю, многие москвичи окончательно поверили в победу революции.

Под восторженные вопли горожан, в честь праздника оживленно уничтожающих последние запасы синтетического топлива, известного под названием "этиловый спирт", парадная колонна прошествовала через город с запада на восток, от Белого Табора до Порта Неприкаянных Душ, где упомянутые души толпились по обоим берегам Москвы-реки и лихорадочно строили плоты, чтобы поскорее отправиться в Шамбалу.

Здесь сообщениям о победе хороших над плохими никто не верил. А если кто и верил, то все равно считал нужным перестраховаться. Вести из Шамбалы самые благоприятные — там никто не воюет, не рвется к власти, не убивает друг друга и главное — не голодает.

Айда все в Шамбалу!

Валькирий тоже очень звали в Шамбалу, и Жанна не стала возражать, когда некоторые из ее соратниц поддались на уговоры. Но сама она отказалась.

— Мой корабль предпочитает пустыни, — сообщила она, похлопывая верблюда по шее. — Если найдете где-нибудь пустыню, зовите — прискачу немедленно.

После этих слов верблюда немедленно окрестили Титаником, не обращая внимания на протесты Жанны, которая, очевидно, придерживалась девиза: "Как вы яхту назовете, так она и поплывет".

В отместку она назвала только что спущенный на воду плот "Лузитанией", а когда ее спросили, что это значит и чем это грозит, пояснила:

— "Лузитания" — это пассажирский лайнер, который немцы потопили торпедой в первую мировую войну. Жертв было не меньше, чем на "Титанике".

— Ну, где ты тут найдешь немцев, да еще с торпедами, — усомнились граждане, отплывающие на свежепоименованном плоту.

— Как это где найдешь немцев? — возмутился с берега высокий рыжеволосый тип в круглых очках, говорящий с характерным акцентом. — Я, например, немец!

— А торпеда у тебя есть? — поинтересовались с "Лузитании".

— Нет, — развел руками немец.

— Тогда заткнись, — посоветовали речные волки, и немец замолчал.

Жанна слушала весь этот диалог, возвышаясь над народом между горбами верблюда, и когда плот удалился на порядочное расстояние, обратилась у рыжему с вопросом:

— Ты правда немец?

— Если хочешь, я могу показать паспорт. Я турист из ФРГ и уже предъявил иск вашему правительству, которое лишает меня возможности вернуться на родину.

— Ну и как успехи?

— Нет никаких успехов, — помотал головой немец. — Правительство именно теперь свергнули, а я убежал, потому что не люблю, когда революция. То есть, боюсь. Когда революция, ваши русские всегда первыми бьют немцев.

— Не бойся! Я знакома с новым премьер-министром. Он выдаст тебе охранную грамоту. А если хочешь, поехали со мной. У нас в Белом Таборе есть целая община идейно нерусских. Я, например, французская валькирия альбигойского вероисповедания. Так что ты отлично впишешься.

Немцу эта идея понравилась. Он так загорелся ею, что не отказался от предложения, даже когда выяснилось, что Титаник не вынесет двоих.

— Меня зовут Конрад, — сообщил он и, как заправский караванщик, повел верблюда под уздцы (или как там это называется у верблюдов).

Вероятно, его увлекла не столько возможность оказаться в общине идейно нерусских, сколько красота валькирий независимо от их вероисповедания. Конечно, в Порту Неприкаянных Душ хватало наготы и без заезжих воительниц, но местные нудистки все сплошь бредили Шамбалой и слиянием с природой, и это уже успело всем надоесть.

А в валькириях была другая изюминка. Их воинственный задор бил наповал, и потомок тевтонских рыцарей не устоял против этой силы.

А в Москве подсчитывали убитых и поговаривали, что жертв "синтетического топлива" по итогам революции оказалось больше, чем жертв боестолкновений. Но может быть, участники боев просто успокаивали таким образом самих себя. Мол, какой смысл корить себя и друг друга за стрельбу по живым мишеням, если от некачественного спирта ежедневно погибает больше народу, чем от пуль за три дня беспорядков.

Объявилось неожиданно и старое правительство, которое попыталось довести до сведения москвичей, что оно никуда не бежало и его никто не свергал. Якобы генерал Казаков, ответственный за безопасность и.о. президента, сам посоветовал ему спуститься в бункер, а затем отключил связь, перекрыл выходы и узурпировал власть.

Из этого сообщения массы впервые узнали о том, что Казаков — не один из предводителей восстания, а генерал ФСБ. Но в разгар праздника в честь общей победы это уже не имело никакого значения.

Свергнутому премьеру не удалось представить себя новым форосским пленником, и свежеиспеченный премьер-министр Тимур Гарин приступил к исполнению обязанностей главы правительства.

Генерал Казаков тем временем беззастенчиво называл себя Президентом, без всяких там "и.о.", зато с большой буквы. Проблема состояла только в том, президентом чего ему себя называть. Ясно, что не Российской Федерации — за отсутствием таковой. Но зваться президентом одной Москвы Казаков тоже не хотел, и по этому поводу в новом правительстве возник первый спор.

Власти вообще впервые задумались над вопросом, как назвать планету, где после катастрофы очутилась Москва, и какое имя дать государству, которое образовалось после того, как Москва лишилась России.

Кто-то предложил назвать государство Московией, а Тимур Гарин придумал для планеты имя Ойкумена или Экумена, но последнее слово осталось за Казаковым, который постановил — планету именовать Русью, а государство — Россией. А его самого, соответственно — Президентом России.

Понты дороже денег.

С деньгами, однако, было плохо. В разгар революции из Центробанка ушла фура, доверху набитая цветными бумажками. В это время внутри уже работал спецназ, и кто выпустил фуру, так и осталось неясным.

Саму машину задержали на следующий день, но никаких денег в ней уже не было. И вообще на борту оказался только один шофер Александр Караваев, который не мог или не хотел дать никаких вразумительных объяснений. Даже когда Гарин по знакомству предложил Сане помилование в обмен на сотрудничество со следствием, тот продолжал молчать, как красный партизан.

Одна фура, конечно, не делала погоды, но в дни беспорядков грабили не только Центробанк. Другим кредитно-финансовым учреждениям тоже не поздоровилось. Но даже и это было не главное, поскольку финансовая система благополучно развалилась еще раньше.

Поэтому Казаков и Гарин первым делом учинили денежную реформу. Они постановили изъять из обращения все старые деньги и ввести новые. Раздать понемногу всем поровну, чтобы хватило на месяц скромной жизни, а далее безработным платить единое пособие, а о зарплате работающих пускай заботятся работодатели.

Старый проверенный метод послевоенной Германии, план Маршалла, против которого даже прожженный либерал Гарин не имел никаких возражений.

Не стал он возражать и против указа, который запрещал гражданам иметь в личной собственности золото и использовать его в обменных операциях. Указ требовал сдать золото государству в обмен на деньги, которые будут заморожены на специальных счетах до нормализации обстановки. Правда Гарин сразу сказал:

— Мирное население сдаст свои сережки и кольца, а криминал оставит золото при себе. И спрячет его так, что даже будущие археологи не найдут.

Впрочем, он считал, что если удастся хотя бы частично изъять золото из торгового оборота — это уже хорошо. Тогда криминальные авторитеты, добывшие золото грабежом, и чиновники, получавшие золотом взятки, не смогут стать новыми хозяевами жизни.

Но идиллия согласия в "революционном" правительстве была нарушена, как только речь зашла о разоружении отрядов самообороны. Казаков предлагал расстреливать за незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия, а за холодное оружие давать срок, да такой, что мало не покажется. А Гарин гнул свою линию:

— С оружием будет то же самое. Мирные люди сдадут, а бандиты как ходили с пушками, так и будут ходить. Надеюсь, не надо объяснять, кто при этом окажется страдающей стороной.

А поскольку силовики настаивали на своем, Тимур привел главный аргумент, который заготовил еще во время переговоров с майором Филатовым:

— На следующий день после выхода такого указа мы получим новое восстание, которое будет покруче предыдущего. И если у меня еще будет выход — перейти на сторону восставших, то вам этот финт во второй раз не удастся.

Майор Филатов, успевший за неделю превратиться в полковника, тут же задал логичный вопрос:

— И что ты предлагаешь? Пусть все ходят вооруженные до зубов и стреляют друг в друга почем зря? Я лично не вижу, чем отряды самообороны радикально отличаются от банд.

— Я предлагаю исходить из того, что у бандитов оружие все равно было, есть и будет, а мирному населению надо как-то от них защищаться. И если милиция и армия не в состоянии справиться с бандами, то надо узаконить отряды самообороны.

Обсуждение закончилось вничью. Гарин никого не убедил, но все поняли, что он прав как минимум в одном: стоит запретить ношение оружия и объявить вне закона отряды самообороны — и тотчас же начнется новый бунт, результат которого нетрудно предсказать. Революция остановилась на полпути только потому, что в правительство вошел Гарин. В следующий раз она непременно будет доведена до конца.

Никакого решения по этому вопросу так и не было принято, и Казаков начал понимать, в какую ловушку он сам себя загнал.

Еще яснее это стало после того, как Гарин сам, ни с кем не советуясь, издал "закон о гомстедах" — постановление правительства, которое разрешало всем желающим брать свободную землю под дачи, огороды и фермы: по десять соток на человека в 25-километровой зоне, а за ее пределами — без всяких ограничений. Столько, сколько удастся обработать.

Казаков вызвал Гарина на ковер и пригрозил ему отставкой с последующим арестом за превышение власти. Но Гарин только покачал головой и предложил:

— Попробуйте. Давайте прямо сейчас.

У Казакова было большое желание именно так и поступить, но он только что получил известие о том, что начался массовый исход из города. Поскольку еды в результате революции не прибавилось, а убавилось из-за повального разграбления магазинов и продуктовых баз, голод в Москве сделался всеобщим. И на этом фоне за подписью Гарина вышло постановление о бесплатной раздаче земли.

Нетрудно представить, какую реакцию у голодных людей могла вызвать отмена этого постановления или хотя бы снятие с должности самого Гарина.

И Казаков решил немного подождать. Потерпеть, пока люди не наедятся. Сытые всегда менее склонны к бунтам и революциям.

В том, что они-таки наедятся, Казаков нисколько не сомневался. Гарин с самого начала говорил, что единственный способ накормить город — это раздать землю горожанам. И он был прав. Разговоры о том, что спасти город от голода могут только военизированные аграрные предприятия со строгой дисциплиной и четким планом работ, оказались чушью. Прежний премьер, либерал советского разлива, попался на удочку мифа об эффективности плановой экономики в чрезвычайной ситуации. Мол, сначала жесткими мерами ликвидируем продовольственный кризис и устраним угрозу краха инфраструктуры, а потом уже будем восстанавливать рынок.

В результате рынок теперь приходится восстанавливать с нуля. Но большой беды нет. Это как НЭП после военного коммунизма. Рынок восстановится и даже очень быстро — и вся слава достанется Гарину, который излагал разумные идеи с самого начала и оказался поднят на вершину власти на волне журналистского успеха и "дачного бунта".

Но Казакова это не устраивало ни с какой стороны. Вслед за всей славой Гарину может достаться и вся власть. Если Гарин уже сегодня без зазрения совести демонстрирует свою независимость от Президента Всея Руси, то что может получиться завтра, когда Тимур получит от благодарного народа титул Победителя Голода.

Казаков не мог этого допустить. Дорвавшись до власти, он не собирался никому ее отдавать.

А уж этому вольнодумному борзописцу Гарину — тем более.

Зрелище исхода из Москвы было грандиозным. Пожалуй, даже более грандиозным, чем революция, плавно перешедшая в народное гулянье с песнями, танцами и фейерверками.

Вскоре после этой революции самоходный транспорт в Москве встал окончательно. Последнюю солярку и бензин сожгли во время беспорядков, когда надо было быстро двигать войска и гонять по городу бронетехнику, а мафия спалила свои запасы, спеша ограбить все что можно и вывезти награбленное туда, где его никто не найдет.

Был еще топливный спирт, но его весь выпили, празднуя победу. А гнать новый технический самогон было не из чего. Лесоповальные команды разбежались — благо было куда. Одни ушли в партизаны, другие в революционеры, третьи в самооборону, и лес валить стало некому.

Из-за этого в городе встали практически все электростанции. Вплоть до того, что в Кремле получали энергию от собственных парогенераторов, изготовленных на "ЗиЛе", а топили эти генераторы деревьями с Красной площади и Александровского сада. Знаменитые голубые ели у Кремлевской стены пустили под топор.

Метро остановилось последним. На станциях сохранялось только дежурное освещение, поезда ходили с интервалом в полчаса и больше, но все-таки ходили, пока энергия не исчезла совсем.

Если раньше дачники могли, если повезет, добраться до городских окраин на метро, а пешком идти уже оттуда, то теперь в Москве остался один вид транспорта — "автобус номер одиннадцать".

Тем, у кого были велосипеды, остальные завидовали черной завистью. Но эти счастливчики в большинстве своем завели себе дачи раньше. Отчего не завести, когда есть колеса.