Эхо войны. Ред2

Он постучал себя по носу, и, прощально кивнув, бесшумно направился к выходу.

Я обомлела. Если он хотел сказать именно то, что я услышала, Корпусу определенно стоило об этом знать. От всего этого несет слишком серьезными структурами. А еще — тем фактом, что голосистые твари, во-первых, не эндемики, а во-вторых, в каких-то базах данных все же есть, и кто-то этими базами активно пользуется — поразительное сходство ненормально черных для сола глаз Тео с другими, такими же матово-черными глазами, после подобных намеков не заметить было трудно.

И ведь, что самое паршивое, даже не вычислишь, что в этих подпольных лабораториях на основе их генотипа выводят — то ли биологическое оружие, то ли сверхсолдат, то ли капли от конъюктивита.

Выглянув в окно, я рассчитывала всего лишь поймать на плацу взводного, с которым, как ни крути, стоило поговорить лично, но получила гораздо больше: во дворе, подняв лицо к солнцу, со стеклянными глазами стоял Торрили.

Узнал точную стоимость пресловутого ящичка, по лицу видно.

Я отвернулась от окна и осела обратно на кровать, решив переждать — мусолить всю ту же тему с комендантом мне сейчас хотелось меньше всего.

Небесам на мои ожидания было плевать с центральной вышки — через десять минут комендант зашел в казармы сам. Подошел к койке, остановился и навис надо мной мрачной встрепанной тенью.

— Сколько денег вам нужно? — начал Торрили без предисловий.

— Мне денег не нужно, — я скосила глаза в его сторону. — Если не ошибаюсь, я это уже говорила.

— Чтобы восстановить лицо и все прочее, я имею в виду, — хмуро уточнил он.

— На "лицо и все прочее" вполне хватит состояния моего отца.

— Врете, — отрезал комендант. — Во-первых, ваша семья не настолько богата. А во-вторых... — он выразительно замолчал.

— Ну хорошо, — я раздраженно дернула ухом. — Восстановить кожу в прежнем объеме мне смогут в лучшем случае через несколько лет, и выглядеть она будет как лоскутное одеяло. Именно эти душераздирающие факты вы хотели услышать?... Вот только зачем?

— Я не хочу, чтобы вы являлись мне в кошмарах.

— Боюсь, вы просто не хотите, чтобы совесть разговаривала с вами моим голосом. С чего вдруг — я ведь всего лишь мерзкий служитель прогнившего культа?

— Разве вы не обижены?... — он странно посмотрел на меня. — Не обижены на свою Богиню? Ведь она не защитила вас.

— Защищать — это как раз моя работа, а не ее. Она всего лишь дает знания, не больше и не меньше. А обижаться на Звезду — то же самое, что обижаться на солнце, потому что оно слишком жарко светит, или на дождь, который льет на голову. Или ненавидеть смерть, забирающую у нас близких... — я осеклась на середине фразы, пораженная одной очень, очень простой мыслью, и с почти суеверным ужасом посмотрела на того, кого весь форт бездумно прозвал Мертвяком.

Очевидно, природа моего озарения была видна невооруженным глазом, потому что его лицо пошло пятнами, а потом Торрили вздернул меня с кровати за локоть, больно вывернув руку, и выволок из казармы.

Отпустил меня он, только захлопнув за нами дверь своего кабинета.

— Если вы проговоритесь хоть одной живой душе, — прошипел комендант на одном дыхании, — моя совесть будет говорить совершенно по другому поводу.

Его голос напряженно вибрировал, еще немного — и он сорвется. Безумные глаза, побелевшие губы... Звезда моя, как же он боится...

— Не надо, — тихо проговорила я, осторожно коснувшись его рукава. — Я никому не скажу...

Что нужно было потерять, чтобы отречься от служения... Нет, кого потерять.

Как же все просто в этом мире... коллега. Мы примитивны, как геометрические фигуры на рисунке ребенка. И желаний, мотивов и стремлений у нас не больше, чем у этих фигур — граней.

Любовь, ненависть и обида — нет чувств сильнее, особенно для тех, кто служит Смерти. В прочем мы ущербны, болванчики с замороженным взглядом и — вот оксюморон — рассудочной душой...

— Кому понравится видеть собственное отражение, вышедшее из зеркала, — услышала я собственный голос. — То самое, из-за которого хотелось разбить зеркало вдребезги... Прошу, не стоит добивать меня. Скажите, что вы не мора. Я же никогда не смогу оскорблять саму себя в мужском обличье.

— Идиотка! — крикнул он и отвернулся. Жалобно хрустнула в судорожно сжатых пальцах карта-ключ от двери. — Конечно, нет!...

— Сноб. Как минимум, — я присела на край стола и скрестила руки на груди. — И попробуйте только сказать, что все это — не малодушие, в просторечии прозываемом трусостью, раз уж дали мне возможность оскорблять вас со спокойной совестью.

Торрили не ответил, пустыми глазами глядя в окно.

Вот так... В Бездну это все. Гордому противятся сами боги, куда уж мне. И спасать того, кто этого страстно не хочет...

— Прощайте, — я пересекла комнату, потянулась к двери и замерла от одного слова:

— Почему?...

— Мне показалось, или здесь не нуждаются в моих услугах?... Что еще мне здесь делать? — слова срывались с губ, резкие до грубости, и именно это заставило остановиться. — Извините. Но это так.

— Идите сюда, — комендант требовательно протянул ко мне руку, опустив голову, прикрыв тусклые глаза. Волосы длинными встрепанными прядями закрыли лицо.

Видимо, я шла медленно. Видимо, он боялся передумать. Потому что сам шагнул мне навстречу, стремительно, как делает бросок змея. На лоб неожиданной тяжестью опустилась чужая рука.

— Да, я трус, — с нажимом процедил мужчина. — Я действительно боюсь, что вы будите сниться мне всю оставшуюся жизнь.

Мир покачнулся, и пол стремительно ринулся навстречу.

* * *

Первая мысль была о том, что Торрили уже дошел и до попытки умышленного убийства. Вторая — о том, что лучше бы он довел ее до конца.

Тело казалось стеклянной игрушкой в сетке трещин. Одно движение — и оно рассыплется в колкую труху. Невыносимо зудела кожа, на затылке пульсировала практически незаметной на фоне остального болью шишка.

Я открыла глаза и обнаружила, что сижу в кресле в приемной. Секретарши не было, поэтому вставать я не спешила, боясь, что со мной действительно что-то не в порядке.

Пытаясь почесать попеременно шею, лоб и подбородок, я окончательно сбила бинты. Да что там такое?... Я вытащила из нагрудного кармана зеркальце, ожидая увидеть новый виток кошмара пластического хирурга, и...

Зеркальный кружок выскользнул из пальцев и с жалобным звоном упал на пол, расколовшись пополам.

Я осторожно наклонилась и посмотрела в разлетевшиеся половинки. Нет, не галлюцинация. Это действительно мое лицо, то, что было у меня раньше, до того... С тонкими, почти неразличимыми ниточками шрамов. Единственное доказательство, что таким оно было не всегда...

Я принялась остервенело сдирать бинты с шеи, с рук... Та же ровная, здоровая кожа, те же волосяные ниточки шрамов.

Дальше все было очень просто. И очень сложно.

Первый раз в жизни — той, другой жизни я не сделала то, что должно. А просто поднялась и пошла в медпункт — сказать Ремо, что процедуры отменяются.

Как выяснилось, я тоже трусиха.

На лице врача был написан шок. На немой вопрос я лишь развела руками: я действительно не знала, как это объяснить. Правда, скорее с моральной, чем с физической точки зрения.

Прочие увечные из нашего "отряда" все еще лежали на обследовании в амбулатории, и я пошла с визитами — просто, чтобы заполнить чем-то время.

И не думать.

У кровати Зимы, сложив тонкие руки на коленях, сидел Коэни и что-то тихо говорил. Тот покорно слушал, ни разу не вставив ядовитый комментарий, хотя по лицу можно было подумать, что его призывают не иначе как пойти нянечкой в детский сад.

В дверях палаты в шоке застыла Тисса, изумленно созерцавшая эту противоестественную картину. Хмыкнув, я тихо дала задний ход.

Соседняя палата была не так популярна, и я осталась.

Компанию очнувшемуся поселенцу составлял вездесущий Тео и, похоже, вместо рассказа о современных релиях травил ему какие-то сомнительные байки — при виде меня чувство вины явственно проступило на улыбчивой мордашке.

— Расслабьтесь, рядовой, мы не на фронте, — я уселась на соседний стул верхом. — Да и я тебе больше не начальник. Разнес документы?

— Да. А... — он, наконец, понял, что именно было не так. На меня пролился очередной дождик из поздравительных словес. Недоуменно разводить руки и благословлять небеса пришлось вторично.

— Как вы? — спросила я у того, к кому, собственно, пришла.

— Неплохо, — тихо ответил ремен. Его звали Шеско Тауче, и, как я поняла из короткого нашего разговора на корабле, он был из псионов, приставленных к информационным архивам — говорил ремен на сильно устаревшем всеобщем, который и сам знал не слишком хорошо, поэтому в некоторых областях понять его было сложно. — Это всего лишь анабиоз, травм у меня нет. Мне сказали, что на корабле больше... не выжил никто? — мужчина внимательно посмотрел на меня.

— Скорее всего. Проверить, не находится ли кто-нибудь в таком же состоянии, что и вы, у нас не было возможности, а больше... Если бы после нападения остались выжившие, думаю, корабли Солярики в свое время здесь бы встретила ременская колония.

— Эта планета... Деррин... Разве она не была уже колонизирована? До нашего прилета?

— По официальным реестрам колонизации — нет, — удивленно ответила я. — Почему вы так решили?

— Мне показалось... Не обращайте внимания, — ремен нахмурил светлые брови и спустя несколько секунд сказал: — Ведь это военный форт? Вы... собираетесь вернуться?...

Я не спросила, куда.

— Если бы решала я, то вернулась бы, с ротой солдат. Но такие вопросы вне моей компетенции.

— Не возвращайтесь, — он подался вперед, привстав с постели. — Он убьет вас. Даже если вас будет две сотни. Или две тысячи — это не имеет значения.

Я не спросила, кто.

— Прошло больше пятисот лет. И броня, и оружие теперь другие, поверьте.

— Вы не знаете, о чем и о ком говорите, — Шеско качнул головой.

— Я-то как раз знаю, — вздохнула я. — Но если что-то упустила при личном общении с этой тварью, восполните этот пробел.

— Вы... видели его?... — ремен смотрел на меня расширившимися глазами, в которых вдруг мелькнуло... сочувствие?

Я кивнула.

— Убить, к сожалению, не удалось, но будь нас там хотя бы двое... Это ведь их вожак? Или есть рыба покрупнее?

— Не знаю, — Шеско внимательно посмотрел на меня. — Я даже не уверен, что он с ними одного биологического вида. Но, в конце концов, я не генетик — а всего лишь посредственный псион.

Я поблагодарила за информацию и откланялась, попросив ремена по возможности записать свои впечатления и выводы, и прислать мне. Никаких прав у меня на это не было — только скверные предчувствия.

А с ними, в отличие от свидетельских показаний, к руководству не пойдешь...

В голове роились тяжелые мысли. Я снова лезу не в своем дело, снова делаю как должно, а не как проще. Но кому, как не служителю божьему...

Тридцать лет назад ты сама встала на этот путь — теперь иди, иди до конца.

Ты выбрала служение, и никогда не жалела о выборе.

Казармы и храмовые купола вместо дорогих особняков и банкетных залов, тяжелая броня вместо бальных платьев, знание вместо боли — вполне равноценный обмен.

Жаль, не обменяешь память, не забудешь, чье обличье принимал вожак, не зная, в какой лезет омут, какую взвесь поднимает со дна...

Перед глазами мелькают кадры той, другой жизни. В ней молодой военный в щеголевато наглаженном мундире многообещающе улыбается, отвешивая изящный поклон дочери посла. Глазами он говорит лучше, чем словами.

По мне взгляд этих глаз скользит равнодушно.

— Моя жена. Орие.

Я молча киваю роскошной, ухоженной красавице. Опять. Опять...

Наверное, меня уже не душит ревность. И то, каким взглядом он провожает вслед за посольской дочерью работницу ресторана, уже не имеет особого значения.

Всего полгода назад я смотрела на него так же, как и добрая половина женщин в этом зале — со смесью восхищения и черной зависти к той, что сможет назвать его своим. Теперь — нет. Наверное, устала...

Он был высок и строен, но не был ослепительно красив, вовсе нет. У него были слишком коротко остриженные черные волосы и слишком темные для сола глаза, но женщины готовы были упасть, нет, не в его объятья — к его ногам. Как готова была я. До сих пор...

— Советник... — я кланяюсь согласно своему статусу подошедшему мужчине.

— Орие, деточка!... — он добродушно улыбается и сцепляет пальцы на намечающемся животе. — Я смотрю, сорванец вырос в весьма симпатичную барышню. Старик Морровер еще не гоняет с ружьем твоих кавалеров?

— В этом уже нет необходимости, фарр, — я улыбаюсь в ответ. Улыбка выходит печальной. — Познакомьтесь, это Рой, мой муж.

Мужчины приветственно раскланиваются друг с другом.

- Военный?...

— Так точно, — с готовностью отзывается Рой. - Капитан силовых войск, фарр советник.

— Ну что ж, капитан, всегда буду рад помочь семейству этой красотки. Как-никак — родня, — советник заговорщицки подмигивает. — Тем более, что путь военного тернист и труден.

Рой рассыпается в благодарностях, зарабатывая отеческую улыбку и покровительственное похлопывание по плечу. Советник отходит, а на лице моего мужа начинает блуждать хищная улыбка предвкушения.

Прием тянется, как тоскливый, бесцветный сон.

— Рой, давай поедем домой. Я устала. Такая тоска...

— Кто ходит в такие места развлекаться? Не маленькая, должна бы знать, — муж раздраженно цедит сквозь зубы, вынужденный обратить на меня внимание. Его взгляд скользит поверх голов, выискивая нужные лица. — Мне нужно еще кое с кем поговорить. Если хочешь — можешь ехать одна. Бери гравилет.

— А ты?...

Он отмахивается: "Возьму такси", и почти сразу же исчезает в толпе. Я смотрю ему вслед, чувствуя, как дрожат губы.

В ту ночь я впервые спросила Богиню, что мне делать со своей жизнью.

Жизнью, в которой я вышла замуж из-за политики высокопоставленных семей. А еще потому, что любила без памяти.

Рой женился, потому что я была дочерью своего отца. О том, что он изменяет мне, я узнала через неделю после свадьбы. О том, что не любит — через год. Когда решилась спросить.

* * *

Реакция на мои доклады последовала отнюдь не мгновенно — Шеско успел черкануть несколько абзацев текста в стилистике исторических романов, я — их прочесть, снабдить ядовитыми дополнениями, отослать дальше и благополучно уснуть, прежде чем до проблем космозоологии хоть кто-то снизошел.

Случилось это посреди ночи, чему я рада совсем не была — как и поднявший меня с койки взводный.