— Вот это видел, вроде, и вот это. А таких у нас много, в яме одной, — Федя отобрал несколько образцов, — только проверить надо, оно ли или нет...
— Ну это понятно, это тоже... Стоп! А это что за хрень? — я удивлённо поднял голову на деда, тот хитро улыбался, — И впрямь столько получается за килограмм? Это ж почти пятьдесят рублей! Что за камень такой? И вот этот тоже!?
— Я тебе... — начал было Буревой, посмотрел на Федю, — Потом расскажу, не сейчас. Но цифре верь.
Итогом посещения вотчины Буревоя для Феди стало несколько направлений быстрого расчёта с нами. Первое — это найти нам кучку маленьких бобрят, мы их попробуем в неволе размножать, потом ему отдадим, на разведение с подробными инструкциями. Второе — это поташ. Его много надо, вот и появилось у Феди направление по сбору сена на золу, из травы лучше получался, чем из дерева. Третье — найти большие залежи каких-нибудь камней, принести их образцы, а мы уже определим их стоимость и необходимый объём. Федю по утру следующего дня отвезём, пусть пока с ребятами корельскими пообщается, а мы ему как раз подарки соберём. Негоже с пустыми руками отпускать, он хоть и данник, но со всей душой к нам, с подарками, а мы в долгу быть не привыкли. Поспрашивали Федю насчёт потребностей, половозрастного состава трёх сел, чьи заложники у нас на воспитании, да и пошли осматривать склады. Там набрали ткани, по два квадрата на каждого человека в тех сёлах, пять комплектов инструмента подготовили — топоров, пила, коса, тяпка, грабли, кирка да серп. Плюс по швейному набору на семью, иголки, нитки, напёрстки, ножницы, ножик малый, ну и рулетка с кусочком мела. Плюс еды ему в дорогу, в банках жестяных, да ещё один подарок будет, особый.
Собрали всех суворовцев да воспитанниц Смольного, построили с воспитателями, Федей, я встал сбоку, и сфотографировались на память. Как раз проявить успеем, да сделать снимков в рамках стеклянных по количеству семей из которых заложники были. Пока корел общался с ребятами, собрали фотографии, рамки, сделали список ребят. Хорошо получилось, красиво.
Федя тоже оценил по утру наши потуги на почве фотофиксации. Так прям и сел в сугроб с фотографией в руках. Она здоровая, два листа А4, да складывающаяся, на манер диптиха. На одной стороне — текст, на другой — сама фотография. Текст гласит, что, мол, это в феврале 866 года, в городе Москва, первый курс Суворовского училища и Смольного института, плюс Государь, плюс воспитатели, плюс Федор Карелин-старший изображены на снимке. Меньше сделать не получилось, качество фотографий не идеальное, лиц иначе не разглядишь. А вот тут Федя все разобрал и офигел. Попытался опять на колени бухаться, подняли, отряхнули, да кулак под нос сунули. Нечего тут штанами снег протирать и пример дурной подавать. Потом нагрузили остальное на сани. Федя смотрел за погрузкой барахла с тоской, как выяснилось, считал про себя, сколько он теперь должен. Мы его успокоили, мол, вы нам бобра подарили, а это — отдарок. Приоткрыли один короб — там лежат фотографии для его односельчан. Федя чуть инфаркт не получил, от вида количества одинаковых фотографий. Инструмент его ввёл в окончательный ступор и непонимание, кто кому, собственно, дань платит?
— Ты, Федя, не так это все расцениваешь. Вот смотри, я с тебя дань сеном брать буду, золой от него, точнее. А сколько ты серпом сена заготовишь? Мизер! На коня, считай, только и хватит. А косой, что я тебе дал — много сделаешь. А значит, и золы много будет, долг отдадите — мы же торговлю-то не прекратим? Выходит, и тебе и мне прибыток.
— Эвона как хитро получается, — Федя почесал затылок, — и с другим инструментом так, получается?
— Ага. Лопата добрая да тяпка с граблями — на сено больше времени останется да на поиск бобрят, кирка — камней много брать за раз, нам на оценки нести, и всё так. Понял теперь? Это, Федя, не дань, это — инвестиции! — от нового слова Федя окосел, как от шаманства, — И ребята ваши, что мы воспитываем, это... Я тебе сейчас скажу, только ты это пока при себе держи, даже жене не говори, хорошо?
— Клянусь! — выдал Федя.
— Вот дети ваши — это тоже инвестиция, в будущее вложение. Как выучим мы их, легче нам будет торговлю вести да контакт с вами налаживать. Больше торговли — больше прибыток всем. Понял? Подумай над этой мыслью...
Федя кивнул серьёзно, попрощался со мной, и направился к БТРу. А у меня цель посложнее — я намеревался искоренять гламур в Москве. Считай, неподъёмная задача-то! А бороться надо — Ярило ко мне на днях заявился, и сказал, мол, всё, выучился уже науке вашей, пора в Гребцы. Я ему пару примеров написал, проверить знания. Тот лоб морщит, решить не может. Прижал его к стенке, Ярило давай жаловаться, что жена его со свету тут сживёт, весь мозг съела тем, что живут бедно, хочет в хоромы свои возвращаться. А вот дружинники с семьями наоборот, присматриваются на момент влиться в общество. Вот Ярило и решил, пока у него семейная жизнь не рухнула да подчинённые не разбежались, надо собирать манатки и быстренько выдвигаться в сторону Свири. Потому и занялся я разработкой плана борьбы с гламуром. Может, рога-то пообломаю Жуляне, да и легче всем станет? Пришёл в актовый зал, попросил мурманского парнишку позвать ко мне Жуляну да Ярило.
— Доброго утра тебе, Государь, — Ярило вошёл с поклоном.
— Поздорову будьте, — с глубоким поклоном, елейным голосочком произнесла "чудо в перьях", пришла в самых лучших нарядах (всех сразу, судя по всему), и в самом модном макияже, под сантиметр "штукатурки" на ней.
— И вам не хворать. Так, Ярило, мне с супругой твоей поговорить надо, наедине. Разговор тайный, да серьёзный. Подождёшь снаружи? Если что, вон в окошко все видно будет, не переживай, — сын купеческий кивнул и вышел.
Жуляна томно посмотрела на меня. Ишь ты, решила что я тут интима от неё требовать буду? Типа, раз Государь, так всё можно? Не на того напала!
— Жуляна. Я вот что тебе сказать хотел... Ты что, дура, в конец оборзела!? — я со всей силы ударил кулаком по столу, встал, возвышаясь над "гламурной" барышней, — Ты как себя ведёшь!? Ты что себе позволяешь!? Какого хрена вырядилась как чучело!.. Нет, нет чучело! Павлин! Тот, у которого под самыми красивыми перьями обыкновенная куриная задница! Да кто тебе вообще позволил так себя вести да срывать международный контракт! Мозгов совсем нет!? Хочешь, себя, меня, мужа с отцом, всех под плаху подвести!!?
Ну и так далее. Жуляна сидит в шоке, такого явно не ожидала. А я просто вспомнил книжку, которую в будущем читал. Там описан был способ, которым можно "вскрыть" человека, помыслы его, желания. Способ заключался в выведении человека из равновесия, доведении до белого каления, а там он уже сам все вывалит. Главное — в морду не получить, а то некоторые не будут долго разговаривать, сразу в рыло оформят, диалога не выйдет. Тут у меня та самая ситуация — "чудо в перьях" мне точно тумаков не навешает. Вон, сидит, глаза пучит, они у неё уже сантиметров по пять в диаметре. Не долго такое длилось, минут десять, пока я на неё наезжал. Без оскорблений, само собой, но громко, орал как резанный. Даже вон Ярило в окошко с мордой скорбной пялится, переживает. Жуляна глазами ещё похлопала, а потом привстала, упёрла кулаки в стол, и как давай на меня в ответ орать!
— Да кто ты такой! — хрясь по столу чуть не сильнее чем я, — Как ты со мной разговариваешь! Думаешь, раз князь, то все можно! Вы все мужики такие! Вам баба лишь игрушка да корова дойная да родильная!...
И давай теперь уже меня прессовать! Я аж на стул присел, ничего себе напор! Мелкая, худая, разукрашенная под клоуна, а орёт, что твой мамонт во время брачных игр. Сквозь поток ругательств и оскорблений в мой, Государя Российского адрес, начала в речи Жуляны проклёвываться мысль. Она была о наличии в нашем девятом веке мужского шовинизма в лице его ярких представителей — меня, мужа, отца её, тестя, и далее, по списку! Слов она пока таких не знала, но саму суть передала верно. Я сидел оторопевший, Ярило сначала в дверь ломился, как её вопли услышал, потом в окошко стучится, наблюдая за тем, как его супруга на Государя орет да наезжает, потом его Лис со Святославом увели, хитро поглядывая в окно, они в курсе были моего плана. А Жуляна все орёт, уже и руками у меня перед лицом машет. Выговорилась, замолчала. Я на стуле, она надо мной висит, в глазах ярость, ручки в кулачки сжаты, и над головой у меня занесены. Я с интересом смотрю на неё. В глазах начало отображаться понимание, на кого она орёт. Сначала осознала, потом — удивилась собственной смелости, затем страх в глазах появился. А потом опять злость:
— Ааа-а-а-а! Делайте, что хотите все! Плевать я на вас хотела! — закончила Жуляна, махнула рукой, и уселась на стул, уселась и... заплакала.
Все, теперь можно и поговорить. Начал тихим голосом задавать небольшие уточняющие вопросы. Та сквозь слезы огрызается, но отвечает. В итоге сложилась картина того, как она до жизни такой докатилась. У отца она одна дочка, он в ней души не чает. Всю жизнь вокруг неё няньки, мамки, девки, честь оберегают девичью да развлекают. Подружек настоящих нет — невместно, редко кто казался достойным её отцу общаться с его "золотцем". Как первая кровь упала, девушкой стала, добавились новые развлечения — косметика да наряды, шубы да тряпки, жемчуга да каменья. А девка-то не дура, ей хочется нормальной, полноценной жизни. Чтобы и дело какое было, и уважение, и друзья искренние. А как уж жить нормально, если за тобой толпа народу чуть не в санузел ходит? Начала на зло отцу становиться "гламурной" — капризы сплошные, желания дурные, "дайте денег на наряды". Думала, отцу надоест её так сильно оберегать, а тот наоборот, мол, хочешь доченька, все сделаю, все достану. И наряды, и косметику, и каменья с жемчугами. Братья её по торговой да военной части пошли, свои семьи завели, а она живёт, как птица в клетке. Золотой, но все же клетке. Потом засватали её за Ярило.
Думала Жуляна, хоть тут вздохнёт спокойно, но нет! Папа и тут постарался, застращал Ярило и Добролюба на момент "моя дочка привыкла жить так!". Те двое, чтобы не терять расположение торгового партнера, организовали ей другую клетку золотую, пылинки сдувают, любой каприз выполняют и оберегают похлеще чем дома. Опять не выйти самой, ни делом занять каким-нибудь, кроме женского ремесла, шитья да украшений. Плюс другая проблема — детей у неё нет. Двадцать два года, перестарок, по местным меркам, а маленьких боги не дают.
Вот это все выплакивала мне Жуляна, периодически злобно огрызаясь, да размазывая косметику по лицу.
— Тв не реви, вон, всю муку размазала по лицу, — попытался проявить я сочувствие.
— Тебе какая разница! — огрызнулась та, и опять хлюп-хлюп — Не мука это...
— А что? — надо переводить разговор в доброжелательное русло, поговорим с ней о косметике е, может, отойдёт.
— Белила то...
— А?
— Свинцовые белила, — огрызнулась Жуляна, удивляясь моей тупости.
— Какие!? — я аж привстал, и повысив голос, зловеще поинтересовался — И давно ты дрянь это на лицо намазываешь?
— Как тринадцатая весна прошла, — Жуляна даже плакать перестала, — так и мажу... Для красоты...
— А у тебя, — я начал судорожно вспоминать признаки отравления, — живот не болит? Брюхо? Плохо не бывает, да так, что еду за угол вываливать приходится? Голова не болит?
— Болит. И плохо бывает, — оторопела Жуляна, — Ярило тебе сказал?
— Теперь хоть ясно, отчего у тебя детей нет, — я откинулся на спинку стула, — отравление у тебя, от этой вот дряни, которую ты на лицо намазываешь. Отравление свинцом.
Жуляна мигом прекратила плакать, я тихим голосом продолжил
— Про отраву ту, которой тебя с детства пичкают, отдельный разговор. А по остальному скажу тебе так. Ты в Москве мало живёшь, мало видишь, мало знаешь. Подольше задержишься — увидишь, что у нас девушки да женщины свободно себя чувствуют, да неволить их по Закону права никто не имеет. Учатся, как все, работают, деньги зарабатывают, да силы свои туда прикладывают, где пользы от них больше. Вон, у мужиков спроси...
— Опять мужиков... — чуть презрительно выдавила из себя Жуляна.
— Мне что, опять на тебя орать? То-то же. Так вот мужики наши такие же граждане, как и я. А то что крепостные — так то временно, как и зависимость в Смольном да в Суворовском. Вырастут, отучатся, экзамен сдадут и будут вольными гражданами. И станут в нашем государстве все, чем хотят заниматься, в пределах Закона. И разницы тут нет между женщинами и мужчинами. Мужики наши почему со всем уважением к Леде, Зоряне, Агне и даже Смеяне? Потому что те дело своё дело знают крепко. И кто у них муж, кто отец — всем плевать.
— Я думала то из-за рода их... — чуть разочарованно протянула Жуляна.
— Не-а, не из-за этого. Вон, Роза наша вообще без семьи была, так ей уважения то не убавляло, как важности и серьёзности дел поручаемых. Главное — знание, желание их получать, ответственность. А у Розы всё это было с избытком. Тебе шанс выпал у нас жизнь свою поменять, самой, — я сделал упор на последнее слово, — себя определить, кем ты будешь да как к тебе относиться. Не по мужу, не по отцу, не по количеству детей, а самой! Если сейчас правильные выводы сделаешь — сможешь сама высоко подняться, без оглядки на окружающих. И тогда ни отец, ни муж, ни свёкр тебе не указ будут. Свою жизнь построишь, такой, как бы ты её видеть хотела. Как тебе такое предложение?
— Мы тут на три месяца всего, — тихо промолвила Жуляна.
— Значит, с умом их потрать, с пользой для себя. А там, глядишь, и поменяется у тебя всё в жизни, не придётся себя под петрушку разукрашивать, чтобы внимание к себе привлечь, умом да делом добьёшься того, чего ни нарядами, ни косметикой, ни побрякушками не получишь — уважения! — я поднял вверх палец.
Жуляна окончательно прекратила реветь, только хлюпала носом периодически. Я встал, по отечески ей с лица начал весь её "макияж" снимать. Даже спирт пришлось достать, не отмывалось иначе. Под слоем "штукатурки" появилось симпатичное личико, правда, болезненного достаточно цвета, какой-то жёлто-белый оттенок у неё на коже. Дурдом, она его белилами свинцовыми скрывать пытается, а он от того только сильнее становится. Отмыл, повернул к себе, погладил по голове. Та опять плакать, уткнулась мне в живот и ревет, но теперь уже тихо и грустно как-то. В окошке показалось обеспокоенное лицо моей супруги, а её поманил рукой, оставил девушку сидеть понуро на стуле, и пошёл открывать дверь.
— Зоряна, у неё отравление сильное, — я в дверном проёме я посвящал Зоряну в свои предположения, — её вылечить надо, да краску ту её всю повыкидывать... Хотя нет, деду лабораторию... Или ещё лучше — давай сейчас помоги ей, потом вот так сделаем...
Жуляну домой вернули под вечер, под покровом тьмы, нечего на такую зарёванную всей Москве пялиться. Та заперлась в отдельной комнате и даже мужа к себе не подпускала. Рано поутру, на следующий день, отвели её, на этот раз просто одетую да без косметики к нашим фельдшерам. Там уже Смеяна, посвящённая в сложившиеся обстоятельства, брила мышь. Да-да, так и делала. Хотели мы наглядно показать Жуляне что она на себя намазывает. Побритую мышь намазали густо белилами, и запустили в клетку обратно. Мышь, к слову сказать, дня четыре протянула, а потом умерла. Заставили Жуляну присутствовать на вскрытии. Вскрывали двух мышей — здоровую и умершую. Даже мне, который не сильно силён в практической медицине, невооружённым глазом были видны все изменения во внутренностях грызуна. Жуляна позеленела, и бросилась наружу — ей теперь три дня отработок за то что не в туалет, а на улицу побежала. Правда, наказание отложенное по времени в связи с состоянием "преступницы".
