Манящая корона

-Заняли позиции, ваше сиятельство.

-И на вышке тоже?

-Конечно, ваше сиятельство. Там, правда, места почти не осталось, из-за тех двух, ну да ничего, потерпят...

-Вы их предупредили, чтобы лежали тихо, как мыши?

-Предупредил, ваше сиятельство.

-Ну, что же... О боги, поскорее бы все закончилось!

Гумар, почуяв возбужденное волнение господина, тихо сказал:

-Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство. Придут, окаянные, никуда не денутся! Сердцем чую, что придут. Дожидаются, чтобы порошок подействовал наверняка.

-Как мой сын? — таким же тихим голосом спросил Хольг.

-Спит, ваше сиятельство. Ваш секретарь сидит у его изголовья.

Граф усмехнулся, вспомнив веселую сцену, разыгравшуюся несколько часов назад.

Секретарь Робер безумно любил рыцарские романы, поглощая их в неимоверных количествах, поэтому порой не в силах был отличить житейскую реальность от книжной фантазии. Слушая графа, бедняга отчего-то решил, что господин намерен лично сойтись в поединке с главарем шайки злодеев, дерзнувшей посягнуть на усадьбу, а ему, Роберу, отведет почетную роль второго участника: должен же быть у разбойничьего вожака свой собственный секретарь, или, в крайнем случае, помощник! Бледный, трясущийся человечек чуть ли не на коленях умолял освободить его от столь высокой чести, поскольку он никогда не держал в руках никакого оружия, кроме ножичка для очинки перьев, да к тому же миролюбив и с детства не выносит вида крови. Хольг сначала нахмурился, не сразу поняв, в чем причина странного поведения секретаря, а потом, разобравшись, смеялся до слез и заверил, что вовсе не хочет подвергать утонченную натуру Робера такому суровому испытанию, для него есть задание по силам.

Само собой, мальчика не станут будить. Зрелище, которое разыграется во дворе усадьбы, не для детских глаз...

Ночную тишину нарушал только храп мертвецки пьяных слуг, хоть и приглушенный изрядным расстоянием, но звучащий вполне разборчиво. Больше не раздавалось никаких посторонних звуков: не было слышно ни шороха, ни лязга оружия, ни самого тихого разговора. Граф, несмотря на охватившую его нервную дрожь, одобрительно улыбнулся.

Всегда приятно, когда твои приказы исполняются с такой безукоризненной точностью и аккуратностью. А по какой причине, то ли из-за сознательности и дисциплины, то ли потому, что гнев господина пугает людей больше, чем предстоящая схватка с разбойниками, это уже несущественно...

Издалека снова донесся протяжный, чуть слышный крик караульного стражника: "Спите спокойно, добрые люди, ваш сон охраняют!" Четыре часа пополуночи.

Едва он успел подумать об этом, как от ворот донесся негромкий свист.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Вход в усадьбу открывался медленно, словно с неохотой. Хорошо смазанные петли почти не скрипели, но все-таки он инстинктивно напрягся, ожидая резкого окрика с караульной вышки.

Точь-в-точь, как пару минут назад, когда его люди резали проволочное заграждение.

И снова окрика не последовало. Вместо него продолжал звучать благословенный двухголосый храп.

Этим стражникам повезло, они ничего не узнают и не почувствуют. Смерть во сне — божья милость.

И другим стражникам тоже повезло. Всем, кроме того, чернобородого... Может, все-таки шепнуть на ухо Одноглазому, чтобы и его тоже... будто бы впопыхах, в темноте... Конечно, Малютка будет вне себя от бешенства, но не всегда же ей потакать!

Впрочем, это немного подождет, сейчас надо решить самый неотложный вопрос...

Трюкач, распахнув тяжелые створки, вышел им навстречу.

-Где вас демоны носили, ребята? — ухмыляясь, веселым, звенящим от нервного напряжения голосом спросил он. — Уж думал, не придете!

Разбойники хорошо помнили строжайший приказ о соблюдении тишины, но сдержаться было просто немыслимо. К счастью, все обошлось нестройным и довольно тихим гулом, в котором смешались самые разные чувства: от радостного одобрения до обожания, граничащего с религиозным экстазом.

Восторженно завизжала — слава богам, вполголоса — даже Малютка. И Барон сразу загасил слабенький, едва заметный огонек сомнения и жалости, снова затеплившийся в груди.

Трюкач сыграл свою роль, и теперь должен уйти со сцены. В стае может быть только один вожак. И его самка должна принадлежать только ему — и на деле, и в мыслях.

Иначе это не стая.

Сердитым шепотом он потребовал порядка, дождался тишины и приказал, сопроводив свою команду повелительным жестом:

-Начинайте!

Три десятка людей, сорвавшись с места, быстро устремились в проход. Трюкач почему-то задержался рядом с ним, но это было только к лучшему...

-А ты чего ждешь? — с притворной строгостью прошипел Барон Малютке.

Она удивленно взглянула на него, но, не споря, последовала за другими.

-Ну, вот... — вздохнул Барон, когда последний бегущий миновал его, и у ворот остались только они с Трюкачом. — Прости!

Это слово еще не успело сорваться с губ, когда распрямившаяся рука направила острие кинжала в нужную точку.

Он не оплошал, удар был хорошо рассчитан.

Но отточенное лезвие встретило не живую плоть, а твердую преграду.

Раздался металлический лязг. Трюкач качнулся, и его лицо исказилось — но не в предсмертной агонии, а от испуга и лютого бешенства.

И в следующую секунду, с яростным криком: "Сукин сын!" он ударом ноги с такой силой отшвырнул остолбеневшего, растерянного Барона, что главарь шайки, влетев в открытые ворота, не удержал равновесие и покатился по земле.

Наверху, на сторожевой площадке, что-то громко щелкнуло, и вспыхнул факел. Барон, поднимаясь на ноги, отчетливо разглядел двух стражников, вовсе не похожих на людей, чудом стряхнувших сонное оцепенение.

Они стояли, выпрямившись во весь рост, и выглядели вполне бодрствующими, а двухголосый заливистый храп продолжал звучать по-прежнему.

В первую секунду Барону показалось, что он сходит с ума, но злорадная ухмылка Трюкача, стоявшего по ту сторону ворот, объяснила все без слов, с беспощадной ясностью...

Он со всей своей шайкой угодил в западню.

В следующее мгновение факел, описав дугу, полетел к подножию вышки, и тотчас исчез в ревущем огне, который взметнулся вверх невероятно жарким и мощным столбом, перекрыв спасительный выход.

Почти сразу у самой стены усадьбы, справа и слева от ворот, тоже вспыхнуло пламя. Оно побежало длинными трепещущими лентами по обе стороны аллеи, осветив людей в белых налобных повязках — растерянных, застигнутых врасплох, сбившихся в кучу перед внезапно открывшимся препятствием...

Через считанные секунды гигантский замкнутый четырехугольник бушующего огня превратил ночь в день.

А потом засвистели стрелы...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глубокий ров, вырытый графскими стражниками и слугами, тянулся вдоль границ прямоугольного участка, длиной в шестьдесят шагов и шириной в тридцать, размеченного таким образом, чтобы одной из его меньших сторон служила стена усадьбы. Извлеченную землю насыпали так, что сразу за рвом образовался невысокий, но довольно крутой вал. Затем по всей длине гребня вала вкопали заостренные колья, доходившие до груди рослому человеку.

За воротами, на весь их проем, также выкопали широкую и глубокую канаву.

В обычных условиях эта работа заняла бы не меньше двух суток, но люди графа, подгоняемые хорошо дополняющими друг друга стимулами: ненавистью к разбойникам, страхом перед господином и ожиданием обещанной награды — управились с ней за двенадцать часов. Потом, немного передохнув, они принялись заполнять ров и канаву, забивая их вперемешку охапками сухой соломы и вязанками хвороста. К двум часам пополуночи и с этим делом было покончено, после чего растопку полили горючей смесью, лично изготовленной Хольгом. Графскому повару оставалось только оплакивать свое лучшее оливковое масло, безжалостно конфискованное по приказу его сиятельства и пошедшее на приготовление основы...

Почти четверть смеси ушла на ту самую канаву перед воротами, поскольку ее невозможно было дополнить ни валом, ни вкопанными кольями, и единственной преградой для злодеев могла быть только сила огня. Остальные три четверти аккуратно, маленькими порциями, разлили по всей длине рва, стараясь не пропустить ни одного участка.

"Смесь сохранит свою полную силу под открытым небом не менее шести часов, если, конечно, не будет дождя..."

Боги услышали его молитвы, и ни одна капля не пролилась с небес на землю. И теперь граф видел: покойный алхимик сказал правду, волшебная смесь сработала великолепно, даже самые маленькие ее количества производили потрясающий эффект. Растопка загоралась мгновенно, выбрасывая высоко вверх языки невероятно жаркого, мощного пламени.

Хольг торопливо сбросил плащ, надел шлем, жестом приказал сотнику следовать за ним, и начал спускаться по лестнице, не отрывая взгляда от картины, представшей его глазам.

Внутри огненной ловушки, спотыкаясь, налетая друг на друга, метались обезумевшие от страха люди с белыми повязками на головах. Их лица, искаженные злобой и отчаянием, в неверном свете огня казались неестественно желтыми; в руках блестело оружие — мечи, топоры, кинжалы. Как с невольным облегчением отметил граф, ни луков, ни арбалетов у них не было.

Хольг не был трусом, но разумная осторожность — одна из главных добродетелей любого человека, а уж тем более — будущего Правителя...

Один разбойник, высокий скуластый парень в зеленой охотничьей куртке, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой, вел себя, как предводитель: не поддавшись смятению, пытался успокоить своих людей, что-то кричал, размахивая руками, но его не было слышно из-за рева бушующего огня и воплей обезумевших от страха злодеев. И тут засвистели стрелы...

С такого расстояния не промахнулся бы даже ребенок.

Первым рухнул на землю тощий, жилистый мужик с черной повязкой на правом глазу, пораженный в сердце. Сначала он медленно качнулся, удивленно глядя единственным уцелевшим глазом на короткое оперенное древко, торчавшее из груди, затем упал вниз лицом, нанизав себя на стрелу, как на вертел, и жало наконечника выскочило у него из спины меж лопаток. Сразу за ним свалились еще двое, потом еще и еще... Разбойники, окончательно обезумев, заметались вдоль огня, тщетно стараясь отыскать хоть крохотную лазейку, но беспощадное обжигающее пламя отбрасывало их прочь, а стрелы продолжали собирать свою кровавую дань.

Граф, торопливо приближаясь ко рву, крикнул Гумару:

-Передайте стрелкам мой приказ: вожака не трогать! Того, что с бородкой! Это и есть Барон, он нужен мне живым.

Сотник метнулся в сторону. Разбойники тем временем попытались прорваться обратно через ворота, но там бушевал гораздо более сильный огонь, а со сторожевой площадки тоже полетели стрелы. Два лучника Хольга, которые были вне себя от злости из-за того, что пришлось несколько часов пролежать рядом с мертвецки пьяными, храпящими болванами, дыша исходившим от них перегаром и терпя боль в сведенных судорогой мускулах, теперь сполна отвели душу, выбирая цели по вкусу.

Граф приблизился к ограде так близко, как только позволял жар от огня. Его охватил буйный, ликующий восторг. Хольгу приходилось разить врагов собственной рукой, и ему было хорошо знакомо пьянящее упоение кровью. Но никогда прежде это не доставляло такой радости.

Он смотрел, как стрелы впиваются в тела разбойников, и чувствовал наслаждение, граничащее с экстазом.

Жалкие ничтожества, слизняки! На кого посмели покуситься, чью жизнь задумали оборвать! Так подыхайте же, подыхайте, как крысы в ловушке!

То ли Гумар успел передать приказ, то ли стрелки инстинктивно почувствовали волю графа, но разбойничий предводитель в зеленой куртке оставался невредимым, будто заговоренный. Стрелы проносились мимо, не задевая его, а жалкая кучка еще живых разбойников редела на глазах. Кто-то в панике бросался на землю, стараясь укрыться за телами мертвых товарищей, кто-то бешено вращал мечом, тщетно надеясь отразить летевшую со всех сторон смерть. Один разбойник, отшвырнув оружие, упал на колени и с мольбой протянул вперед руки, что-то выкрикивая... Так, на коленях, он и умер, получив три стрелы почти одновременно.

Не воспользоваться таким любезным подарком было бы просто грешно, ибо целиться в неподвижную мишень гораздо легче, это подтвердит любой лучник, или арбалетчик...

К вожаку, видимо, ища защиты, прижался низенький щуплый паренек, совсем еще мальчишка. В широко раскрытых глазах, устремленных прямо на графа, застыл смертный ужас, смешанный с какой-то безумной надеждой.

Парню страстно, беспредельно хотелось жить — граф прочитал его мысли с такой же легкостью, как если бы они были написаны на бумаге. Наверное, с таким же ужасом и надеждой смотрят приговоренные к смерти на дверь камеры, когда в ее замке с лязгом проворачивается ключ — какое известие принесли люди, стоящие по ту сторону, долгожданную грамоту о помиловании, или приказ о немедленной казни?

Жизнь этого мальчишки была в руках графа. Он мог оборвать ее, а мог и сохранить...

Не колеблясь, Хольг повелительным жестом подозвал к себе ближайшего арбалетчика.

Змееныш хотел жить. А те, кого он убивал, разве не хотели?! Это теперь он маленький, глупый и беспомощный. Перед своими жертвами, наверное, представал совсем другим...

Сколько ему лет — шестнадцать, семнадцать? Пора бы уже соображать, что к чему. Хотя бы на детском уровне: убивать и грабить очень нехорошо. А если даже такого соображения нет... тогда, во имя всех святых, какое право он имеет осквернять своим присутствием землю?!

Граф, усмехнувшись, отдал приказ арбалетчику, и короткая тяжелая стрела с гудящим щелчком отправилась в полет.

Парень дернулся, инстинктивно попытавшись схватиться за древко, торчащее из горла, и медленно осел вниз.

Дикий, ужасный крик разбойничьего предводителя чуть не перекрыл рев пламени. Вожак уставился на Хольга с такой лютой, убийственной ненавистью, что граф невольно вздрогнул и потянулся к рукояти меча.

"Младший брат, что ли?" — недоуменно подумал он.

И тут кто-то сильно дернул его за рукав. Он неожиданности и испуга Хольг чуть не подскочил, а сердце, на секунду замершее, бешено заколотилось о ребра. Не будь на его голове шлема, волосы могли встать дыбом.

-Папочка!!!

Потрясенный граф, оглянувшись, увидел сына. Мальчик, прибежавший сюда босиком, в одной ночной рубашонке, красный от обиды и возмущения, чуть не плакал. В руках он сжимал свой игрушечный арбалет, взведенный и снаряженный тупоконечной стрелой, а его большие, всегда печальные глаза сверкали от гнева.

-Папочка! Ты же обещал мне! Обещал!!!

Граф успел только подумать: "Куда смотрел идиот Робер?!" В следующую секунду, подхватив с земли короткое копье, оброненное кем-то из убитых разбойников, вожак испустил хриплый, яростный вопль, в котором уже не было ничего человеческого, и бросился к нему. Прямо через бушующее пламя.

В черное небо взлетел целый сноп искр. Взметнувшийся язык огня в одно мгновение спалил все волосы на голове злодея, уничтожил бородку, усы, брови и ресницы. Загорелась одежда, омерзительно запахло паленым мясом. Вожак, истошно воя, повис всей тяжестью на ограде, и несколько кольев, не выдержав, подломились. Живой факел грузно шлепнулся на кучу рыхлой земли, завертелся, сбивая пламя...