— Думаю, нам стоит поговорить об этом подробнее, — иронично заметил Эрик. Тревога ушла, и за небрежностью он старался скрыть облегчение. Рад, что я нашлась, только выразить это не получается. Что ж, сам виноват. Доверие несложно сохранить, нужно лишь постараться. Мы свое не сохранили.
— Говори. — Я сложила руки на груди и холодно на него посмотрела. Во всяком случае, постаралась холодно. Тома воодушевленно следила за нашей начинающейся перепалкой и едва заметно улыбалась.
— Не здесь. Тамара, посмотри, как там Алан. Наверняка он Дарью замучил уже.
Воительница разочарованно вздохнула и повиновалась, оставив нас наедине. Эрик смотрел прямо и открыто, и это раздражало. Я ведь ждала извинений, признаний, безразличия — да чего угодно, только не прямого, изучающего взгляда. Я уже и забыла, что он может быть таким. Подавляюще большим, сильным, а я так устала.
— Идем, — наконец, скомандовал он и, не дожидаясь моего согласия, направился в коридор.
Полумрак. Тут всегда немного темно, ближайшее окно на кухне, и свет от него практически не проникает сюда. Шаги отдаются в голове глухими звуками, сердце выстукивает в груди неровный ритм. В остальном — тихо. Так тихо, что тишина оглушает. Эрик не оборачивается, словно его не волнует, иду ли я за ним. Иду. Стараюсь поспевать за размашистым шагом и молчу. Любопытство во мне победило обиду, пусть и победа эта временная. Да и я не так беспечна, как раньше — если они искали меня всем отрядом, опасность действительно существует. Эрик не стал бы волноваться понапрасну. Или стал бы? Что если взыграло банальное желание получить то, что хочется? Хотя, нет, скади он пугать не решился бы — справился бы один.
Потому иду. Жду с покорностью, когда он откроет массивную дверь и впустит меня внутрь.
В кабинете почти так же темно, как и в коридоре. Штора задернута, на столе горит лампа — единственный источник света. Матовые пятна его стелятся по столу, распадаются на множество световых пылинок, которые осыпаются на пол, подобно звездной пыли. На стеллажах испуганно притихли книги.
Вхожу. Вдыхаю запах полироли и свежей кожи — Эрик недавно поменял мебель. Сажусь. Стеганый диван неприятно холодит ладони, которые я прячу под колени.
— Ты слаба.
Он смотрит исподлобья, почти жалостливо, и говорит не о том. И если слова эти можно считать прелюдией, предисловием к основному разговору, то за жалость хочется ударить. Злость просыпается снова, будит обиду, я выдыхаю ее — нервно, прерывисто — и она растекается по комнате ядовитым газом.
— Пройдет.
Ответ вырывается шипением. Я не знаю, как с ним говорить. О чем. И главное — зачем? Но он тут главный, и я принимаю правила игры.
Эрик присел рядом, взял за руку. Прикосновение обожгло, заставило поежиться и отстраниться. Он слишком близко, и эмоции зашкаливают. И на секунду показалось, он чужой. Совсем. Не тот человек, которого я знала, которому улыбалась по утрам и рядом с которым засыпала. Другой. Не плохой, не хороший, просто другой. И рядом с ним неуютно, хочется спрятаться в панцирь и затаиться.
Только вот незнакомец этот, нервирующий до зуда в ладонях, влез в шкуру моего Эрика и имел все привилегии вождя.
Кожаный диван раздражающе скрипел и неприятно холодил спину. Лампа светила прямо в лицо, и я поняла, что выбрала безумно неудобную позицию. Было поздно — Эрик удобную занял сам и испытывающе смотрел в глаза. Ну хоть руку отпустил и то хорошо.
— Не нужно защищаться от меня, Полина. Я тебе не враг. Просто давай поговорим. Неважно, о чем.
Для меня важно. Потому что я не знаю, о чем. И как.
Кивнула. Глаза опустила и заметила на колене пыль. И когда измазаться успела? С остервенением потерла его, мысленно благодаря небо за то, что можно куда-то деть руки.
— Начнем с простого. Ты вылечила Лидию. Это было... неожиданно.
Я вздохнула. Это называется начать с простого? Разве? Как раз эта тема для меня была безумно сложной. Настолько, что не хотелось ее касаться, чтобы не увязнуть. Чтобы она не поглотила, не забрала последние крохи сил.
— Как оказалось, у сольвейгов много скрытых талантов, — уклончиво ответила я.
— Ты была у них? Когда пропадала? Я не чувствовал тебя некоторое время...
— Была. Барт научил меня лечить.
— Ты намного больше связана с ясновидцами, чем думаешь. Ты и остальные сольвейги. Например, человек с ванильным кеном, — повторил он слова Лидии. — Это ведь Барт, верно?
Подняла на него глаза. Сказать было и страшно, и невероятно волнительно. Хотелось сказать. Бросить это ему в лицо, гордо подняться и уйти, оставив Эрика вариться в собственных мыслях, как я варилась в ту ночь, когда...
Мелькающие фонари. Витрины. Прохожие, которым все равно. Расплескавшаяся темнота. Влад не смотрит на меня, делает вид, что меня и вовсе в машине нет. Только Глеб недовольно ерзает на заднем сиденье.
А мысли, словно кислота, разъедают душу. Он остался с ней. Он остался... Он...
— Нет, — ответила я и замолчала. Выдержала взгляд и спокойно добавила: — Это Влад.
Ему было интересно, как лечат сольвейги. Как происходят чудеса, о которых он раньше и помыслить не мог. Как исправляются ошибки — ведь Лидия была его ошибкой. Если бы Эрик так не считал, он бы питался до сих пор, а он не питается. Ищет другие способы восстановиться.
Да, ему было бесспорно интересно, как я помогла Лидии.
До той моей последней фразы.
Нахмурился. Посерьезнел и немного растерялся. И если до того момента еще держал ситуацию под контролем, то тут его потерял. Молчал и смотрел мне в лицо, словно стараясь рассмотреть на нем признаки шутки. Не находил. И оттого хмурился еще больше.
— Он... помог тебе?
Я кивнула. Жаль, что больше не было никакого пятна, нужно было оставить то на потом. На сейчас. Занять руки было нечем, вспотевшие ладони я сунула обратно под колени.
— Как? — Голос тихий и не выражает ничего. Я больше не смотрю в глаза, поэтому не вижу выражения лица. Хочется взглянуть и... страшно. Чувствую себя преступником на допросе.
— Сольвейгу нужен кен вождя по крови, чтобы лечить.
Я даже удивилась, насколько легко мне далась эта фраза. Сказала и сама осознала. Поверила, что произошедшее не приснилось мне. Была и ночь в палатке, и позволенные ласки, и обмен — полноценный уже, когда я еле сдержалась, чтобы не... Чтобы что? В прошлое возврата нет, и тебе это прекрасно известно, Полина.
— Много? — сухо поинтересовался Эрик.
Я пожала плечами. Почем мне знать? Раньше Влад давал мне кен, только когда я была на грани — истерики или истощения. А я делилась лишь на берегу Дуная.
Для нас такой опыт, считай, в новинку.
Молчание затянулось. Я задержала дыхание и думала, к чему приведет этот разговор. А еще о том, что за эти несколько недель с нами произошло столько всего, и события эти, возможно, навсегда нас друг от друга отдалят. От этой мысли стало горько. По-настоящему. Сильно. В глубине души я не хотела, чтобы все заканчивалось вот так, ничем. Мы ведь даже толком не попробовали, не попытались что-то построить. Жили себе. Наслаждались счастьем. А потом пришел обиженный ясновидец и все испортил...
Чтобы не думать о плохом, я спросила первое, что пришло на ум:
— Тома говорила о каком-то убийце. И Гектор тогда... ну...
Я, наконец, решилась поднять на него глаза.
Эрик вздохнул. Обреченно так вздохнул. Смотрел прямо перед собой, на лице застыла каменная маска, за которой не видно было эмоций. А потом устало кивнул и поднялся.
— Вчера нашли убитого ясновидца. Нашли по энергетическому следу — Гектор чувствует своих. Его тело бросили на свалке и прикопали мусором.
— Кто-то убил ясновидца? — удивилась я. — Но... зачем?
— Хороший вопрос. И ответ на него неутешителен, если учесть, как именно был убит тот мужчина.
— Как он был убит?
Голос дрожит. Даже не знаю, отчего — то ли от предчувствия беды, то ли оттого, что предыдущую тему мы так бездарно замяли. Наверное, оно к лучшему, но все же обидно. И больно. До сих пор.
— Его убили ритуальным ножом. Выкачали кен. При этом запястья его тоже порезаны, от ладони до локтя.
Я поежилась. Пальцы непроизвольно потянулись к моим — давно забытым, но все еще бугристым шрамам.
Эрик развернулся, проследил за моим движением и кивнул.
— Именно. Второй этап изгнания Девяти. Те, кто был в кане, знает, что нали дело не заканчивается. Всегда можно получить больше. Кена. Знаний. Способностей. — Он сделал паузу и серьезно добавил: — Власти.
— Второй этап? — Дыхание перехватило от ужаса, пальцы с силой сжали запястье. Спрятать бы, стереть эти шрамы! Навсегда избавиться от клейма преданной. Но метки, как проклятие, со мной навсегда...
— Убийство пророчицы — лишь первый. Она же хищная, что значительно упрощает задачу. Затем нужно убить ясновидца. Охотника. И, наконец, Первозданного. Каждый кен имеет свойства. И каждый что-то дает, если знаешь, как правильно взять.
— Ты знаешь...
— Знаю. Как и Гектор. Как и любой, кто был в кане и вернулся. Это значительно сужает поиск.
— Ты ищешь его? Того, кто это делает? Зачем?
— Потому что ясновидца убили в моем городе. Потому что будут еще убийства. Потому что для завершения ритуала безумцу понадобится кен Альрика, а он пока единственный, кто хранит хрупкий мир между нами и охотниками. Потому что, заверши он начатое, он станет настолько сильным, что никто в нашем мире не сможет ему противостоять. Много 'потому что'. Есть еще одно — личное. — Эрик глубоко вздохнул. — Для скрепления связей полученного кена убийце понадобится уникальная субстанция. Кен, который принимает любой из убитых им существ.
— Кен сольвейга, — догадалась я. Сердце бешено заколотилось, вверх по рукам, начиная от ладоней, поползли противные мурашки.
Наконец, стало понятно волнение Эрика. Я — единственный сольвейг, живущий во внешнем мире. Единственный, к кому беспрепятственно можно добраться. И это делает меня мишенью.
— Я найду его, — пообещал Эрик. — Но пока я ищу... Этот амулет дали тебе сольвейги, верно?
Я рассеянно кивнула. Мир снова перестал быть безопасным. Развалился на части, скалился трещинами и норовил распахнуть новую бездну. Гектор больше не казался мне главной из зол. Да он, по сути, никогда и не был. А вот загадочный убийца, побывавший в кане, внушал по-настоящему ощутимый ужас.
— Не снимай. И постарайся так не исчезать, я не чувствую тебя, пока ты его носишь.
Я снова кивнула. Чисто машинально, наполовину выдернутая из реальности и поглощенная в жуткие, кровавые образы, которые тут же нарисовало воображение.
Нож с застывшими на нем каплями крови. Вспоротая плоть. Крик, замерзающий на выдохе, переходящий в шелестящие звуки. Камень — изрезанная трещинами, пропитанная кровью и кеном глыба. Жизнь, обрывающаяся на вздохе. Темнота...
— ...и не быть такой беспечной, — ловлю кусок фразы Эрика, поднимаю на него глаза и не сразу осознаю, что именно он сказал.
— Беспечной? — Слова вырываются сами, яростные, пропитанные обидой. Если бы не моя 'беспечность', он бы до сих пор жил с Лидией и прогибался под Гектора. А навсегда потерянная для мира ясновидица никогда не вышла бы на свет. Беспечность — оставить меня в неведении, превратить в слепого котенка, тыкающегося мордочкой мимо миски.
Я не знала, что делать. Не знала даже, выживу ли. А он — человек, которого я считала родным — ни словом, ни делом не подсказал, как выбраться из ситуации, которую сам и создал.
— Беспечной?! — повторила я и встала. Жила ожила, натянулась, вены заныли от напряжения. Все же сольвейги лучше всего восстанавливаются, когда злы.
Эрик молчал и сверлил меня взглядом. Ждал, наверное, что я начну истерить. И вообще молчание в ответ на возмущение — отличный способ манипуляции. Можно дождаться, когда человек дойдет до точки кипения, а затем использовать эту его слабость. Люди часто используют слабости других людей.
— Знаешь, ты... — Дыхание опаляет горло. Ладони горят, а перед глазами языки пламени. Злость. Чистая злость вырывается из груди, истекает кеном, которого до этого моменты и не было почти. Я же выложилась, чтобы исцелить Лидию, так откуда во мне взялось столько кена?
Эрик отпрянул. Не испугался — чего ему бояться, все же я слабее — но отступил. Увеличил расстояние между собой и моей яростью. Но взгляд не смягчился ни на йоту.
— Знаю. Но и ты должна помнить, что присягала мне.
Резкие слова секут душу, оставляя лиловые полосы. Воздух вырывается свистом. Слова закончились, возмущение пронеслось волной огня, сжигая их. Я пытаюсь найти хоть что-то, за что могу зацепиться. Фразу, колкую настолько, чтобы причинить не меньшую боль. Не нахожу, и от этого обида разрастается, кипит в крови.
А потом вспоминаю. Сегодня в семь. Благодарность обратится в месть — не настолько существенную, ведь Эрик и знака не подал, что его задел наш с Владом обмен. Но приятную. Чисто для меня. И плевать, что Эрик говорил об опасности. Сейчас злость сильнее благоразумия.
Опускаю глаза в пол и тоже отступаю на шаг. Еле сдерживаю злорадную улыбку — сама от себя не ожидала такой реакции. Обида растворяется медленно, сменяясь торжеством.
Но я ничего не скажу. Не позволю испортить мне вечер. Амулет Барта скрывает меня даже от тех, кто был в кане. Наверное, потому, что сам Барт там тоже побывал. Да и Влад заслуживает того, чтобы его предупредили. Эрик вряд ли этим озаботится.
Телефонный звонок заставил вздрогнуть. До этого момента я не подозревала, до чего напряжена. А надпись на дисплее порадовала.
Я подняла на Эрика взгляд и едко бросила:
— Не бойся, не забуду.
Покинуть кабинет было блаженством. Я быстро преодолела коридор, на ходу включаясь в разговор.
— Рада, что ты позвонила.
Я действительно обрадовалась. В частности, тому, что можно было уйти, сбежать из-под ледяного взгляда и колких слов. Не того я ждала от разговора с Эриком, но уж что есть.
— Шутишь? С того самого вечера, когда ты сказала, что не приедешь, я места себе не нахожу! — яростно ответила Ира. — Ты пригнала меня в Липецк, а ты знаешь, как мне тяжело здесь находиться. Особенно вместе с Крегом.
— Вы приехали? Давно?
— Вчера. Я звонила тебе, но ты была вне зоны. Что происходит, Полина?
— Все хорошо. Действительно хорошо. Знаешь... а приезжайте ко мне. Через пару часов устроит? Я только с Аланом поздороваюсь и поеду в город. Идет?
— Хорошо, мы будем.
Что ж, не все так плохо. У меня есть друзья, которым не все равно. Которым плевать на власть и кен сольвейга. Они волнуются. Переживают. И вовсе не кичатся своим положением, как некоторые. Нужно уметь ценить то, что есть. И я буду.
На Достоевского я приехала к трем. Немного побыла с Аланом, и это утихомирило злость, клокочущую в груди. Невозможно злиться на человека, когда безумно любишь его копию. Сын не взял от меня ничего — как внешне, так и характером, упрямым и напористым, пошел в отца.
Я не жаловалась. То, что непростительно взрослым, умиляет в детях.
Ира и Крег уже ждали меня у подъезда. Сидели на лавочке, обнимались и мило ворковали. Хорошо, что Влад не видит, он бы не пережил. Чувство собственности еще никто не отменял, а у него оно иногда на первом месте.
