Прокурор просил для меня пятнадцать лет. Адвокат неубедительно врал что-то про тяжёлое детство и неблагополучные социальные условия. Сошлись на десяти годах строгого режима, а потом сочли целесообразным заменить их пятью годами рудников.

Кое-что о Соммийских рудниках я слыхал. Даже официально год там (стандартный год, не местный) приравнивается к двум строгого режима на нормальной планете, а правосудие наше подарки просто так не раздаёт.

И все же пять лет — это не десять. Это всего лишь пять лет.

Так я себе сказал.

Следователь, правда, сказал иначе. Тот самый, высокий с лошадиным лицом, запомнившийся мне больнее остальных; он подошёл уже после оглашения приговора, окинул меня взглядом сверху донизу, а отворачиваясь, напоследок уронил искривившимся уголком рта: "Оттуда тебе не вернуться, парень". И удалился, всем своим видом выражая сознание исполненного долга.

Ну, это мы посмотрим.

На суде я узнал, что общая сумма похищенного составила восемьсот с чем-то там тысяч кредов, из них триста с небольшим тысяч удалось вернуть благодаря оперативным действиям полиции при задержании (надо полагать, собрать среди обломков сбитого флайкара).

Значит, ребята упёрли примерно пол-лимона. Неплохо. Не так феерически, как казалось, но очень неплохо. Моей доли мне бы на всё хватило — и на надёжные документы, и на билет на межзвёздник. Осталось бы ещё и маме отослать.

Ладно, что уж теперь считать.

Ожидать прибытия тюремного транспорта я должен был в Тихушке; мне сообщили, что он появится на нашей орбите примерно через три недели. В течение десяти дней после суда я имел право подать апелляцию, однако чтобы её приняли к рассмотрению, нужно было найти какие-то веские новые основания... Я не стал слишком вникать в эти юридические закавыки.

Я даже улыбнулся при мысли, что отправлюсь на Сомму, в другую систему. Правда, это была грустная улыбка.

Вот, значит, как я окажусь впервые в жизни на межзвёзднике.

Ночь после суда я спал, как убитый. Даже такая определённость оказалась лучше, чем выматывающее душу ожидание.

* * *

А на следующий день я вдруг снова стал Данилом Джалисом.

Произошло это без всяких опознаний и прочей дребедени, просто и буднично. Вскоре после обеда меня выдернули из камеры — ничего не объясняя — привели в кабинет, где находились мой адвокат, парочка следователей и какой-то судейский чиновник, а на столе были разложены мои собственные документы: паспорт, аттестат, метрика...

— Приятно познакомиться, Данил Джалис, — буркнул один из следователей и кивнул адвокату:

— Объясните ему.

Адвокат явно чувствовал себя неловко.

— Видите ли, Данил, — начал он многозначительно, но поперхнулся, закашлялся, приложил к губам платок.

Так и не отнимая платка, начал снова:

— Видите ли, идентификация личности после суда безусловно является основанием для апелляции.

Платок исчез в нагрудном кармане, голос адвоката обрёл наконец толику уверенности.

— Все, что нам с вами нужно сейчас решить — будет ли это для вас выгодно. Моя защита, если вы помните, строилась на том факте, что вы — выходец из неблагополучной социальной среды, так сказать, жертва изъянов самого общества...

Вот это завернул.

— Теперь представьте, что на новом слушании дела прозвучит, что вы выросли во вполне обеспеченной и благоустроенной семье, сын служащей высокого ранга, окончили школу, имели все возможности достойно продолжить свой жизненный путь...

Однако, на суде он не был так красноречив.

— Рассудите сами, как все это будет выглядеть, Данил. Пойдёт ли вам на пользу такая апелляция? Допустим даже, ваша мать сможет позволить себе платного адвоката...

А, так вот чего они испугались.

— ...Подумайте, чем он сможет вам помочь? Вы совершили тяжкое преступление, отказались сотрудничать со следствием, что могло бы хоть как-то облегчить вашу долю вины; как юрист я вам заявляю со всей ответственностью — улучшить своё положение вам вряд ли удастся, а вот ухудшить...

Ага. Как меня здесь, оказывается, любят — так стараются, чтобы я не дай бог своё положение не ухудшил.

— Чего вы хотите? — спросил я, перебивая плавное течение его речи.

Адвокат снова закашлялся. Простыл он, что ли?

— Подпиши бумаги, — без лишних заморочек брякнул следователь. — Отказ от апелляции, и мы тут же оформляем идентификацию личности, а через десять минут сможешь увидеть мать. Она здесь, ждёт свидания. А иначе вы у меня ещё полгода только доказывать будете, что ты — Джалис, а не хрен из Норы.

Адвокат продолжал натужно кашлять, аж весь покраснел, бедняга. Видимо, кашель помешал ему услышать слова следователя.

— Покажите бумаги, — сказал я.

Документ был составлен в простой и категоричной форме: отказ от права на апелляцию, без объяснения причин, без каких-либо оговорок.

Я подписал — настоящей подписью.

Следователь почти сумел сохранить непроницаемый вид.

14.

Комната свиданий почему-то вся была в белых тонах — потолок, стены, даже пол; прозрачная стеклопластиковая перегородка посередине почти не замечалась глазом и идеально резонировала звук — голос собеседника звучал совершенно естественно. Два белых вертящихся кресла по разные стороны перегородки совсем терялись в пустом пространстве комнаты.

Мама казалась испуганной, какой-то чужой в этом холодном, ослепительно-светлом помещении.

— Данилка, — сказала она, увидев меня. И всхлипнула. — Как ты вырос.

Я опустился в кресло, чувствуя предательскую слабость в ногах.

Как бы мне заговорить — и быть уверенным, что не подведёт, не задрожит голос?

Мама выглядела постаревшей.

Сколько я не видел её? Немногим больше года?

А она смотрела не отрываясь, даже не моргая, будто боялась, что стоит сморгнуть — и сын опять исчезнет в неизвестность.

Ох, мама.

Она вздохнула почти неслышно.

— Мальчик мой. Тебе тут совсем плохо.

Это не было, в общем-то, вопросом; но я ответил:

— Нормально, мама, — голос не подвёл. — Всё ничего. Не выдумывай себе всякие страшилки, ладно?

Мама всхлипнула, полезла в сумку за платком.

— Как ты узнала? — спросил я.

— В новостях, — отозвалась она. — Вчера вечером... О самом-то ограблении уже давно шумели, потом попритихли. А вчера — новый ролик, рассказали про суд, про приговор... И вдруг — твоё лицо. Я глазам не поверила... Я ведь думала, ты в космосе давно.

Мама так и не нашла платка, как-то неловко, непривычно принялась вытирать глаза открытой ладонью.

— Как же я мог в космос, мам, — проговорил я грустно. — Кто б меня без документов нанял.

Она сказала:

— Конечно.

И слезы потекли уже потоком.

Ну почему я такой болван.

— Вон платок, мама, — подметил я. — Справа, на пол упал.

— Спасибо.

— Не плачь, пожалуйста.

— Я понимаю, — кивнула она, торопливо сморкаясь, зачем-то засовывая скомканную тряпицу на самое дно сумки. — Всем врала, и себе вот вру по привычке. Конечно же, понимаю, что ты не мог улететь. Только я представить себе не могла... Не знала, что и думать. Где искать... Я...

— Мам, успокойся.

— Ты ведь всегда был таким умницей, Данил... Я надеялась, может, ты нашёл какой-то выход...

Я вот и нашёл. Только не все получилось. Правда, этого я говорить вслух не стал. Зачем?

Так что я просто спросил:

— Как вы там, мама? Как Роман?

— Ему лучше. Я наняла сиделку, но он и сам теперь чаще в сознании, и боли прекратились. Про тебя спрашивал недавно.

— А деньги на сиделку?

— Хватает. Мне ведь немного надо, Данил.

— Ты работаешь?

— Как всегда.

Мама замолчала, отвела глаза, покусывая губы; посмотрела куда-то в потолок, словно это могло помешать пролиться новым слезам.

И вдруг спросила:

— Почему ты не вернулся?

— Что? — не понял я.

— Ты настолько меня ненавидишь? — выговорила она — и тут же закусила губу, отвернулась, прикрывая ладонью лицо; я услышал сдавленный звук сдерживаемых рыданий.

— Мама, — сказал я растерянно, чувствуя странную пустоту в груди.

Не хватало только начать рыдать сейчас с ней за компанию.

— Мам, ты что? Что ты такое... Мама!

— Я ждала... — она ревела уже в голос, только зачем-то все прикрывала лицо; будто боялась, будто что-то особенно постыдное было в том, если я вдруг увижу её плачущей, именно увижу, будто не должно ни в коем случае такого произойти. — Каждый день... Шла с работы, думала — вот приду, и ты... дома... Проверяла сообщения, вдруг ответ, и...

— Сообщения? — тупо повторил я.

— Потом поняла, что не будет ответа, и... Вот тогда я решила, что ты всё же улетел, или...

Мама с усилием провела ладонью по лицу, одним движением словно стирая с него слабость, и закончила — глядя в сторону, но уже — почти спокойно:

— Или возненавидел меня.

Я спросил:

— Какие сообщения?

Наверное, целую вечность мы смотрели молча друг на друга, и немалой ценой достигнутая видимость спокойствия на её лице снова сменилась дрожанием подбородка и закусыванием прыгающих губ.

— Ты не читал, — почти прошептала она.

— Не читал.

— На этих твоих... чатах, форумах... страничках... Где только нашла...

— У меня не было доступа к сети, мама.

— И в этой... бегущей строке...

— Я не смотрел новости! — крикнул я, с отчаянием ощущая, как захлёстывает меня волна какой-то непонятной, непоправимой вины.

— Данилка... Мальчик мой...

— Что там было, мама?

Я взял себя в руки, сумел задать вопрос спокойно, подавив начинающийся озноб.

— Что там было?

— Там... "Данил, вернись. Я сожгла бумаги"...

Я молчал долго. Я смотрел на маму, а перед глазами проносились картинки — Нора, банда... следствие...

— Сейчас они могли бы помочь, — всхлипывала мама. — Те бумаги... Если бы я сделала то, что хотела сначала... У меня уже была договоренность с психиатром, он был готов написать заключение... Только... Ты так напугал меня своим уходом, я металась из стороны в сторону, а потом... Я их правда сожгла! Я испугалась, что могу совсем тебя потерять, и...

Я молчал.

Долго.

А потом улыбнулся.

И сказал:

— Спасибо.

Мы плакали вдвоём, и я уже не стеснялся, что плачу, и мама не закрывала ладонью лицо.

— Я не могла придумать, куда ещё... — приговаривала она. — Как сообщить, чтобы...

— Ничего, мама. Ничего.

— Если бы раньше... Если бы только я...

— Всё хорошо, мама.

— Куда как... — улыбнулась она сквозь слезы. — Данилка...

— Ничего.

— Мальчик мой...

— Всё нормально. Всё теперь будет хорошо.

— У тебя зубов не хватает. Тебя здесь били.

Я замотал головой. Я и забыл совсем об этих чёртовых зубах, потерянных в инциденте с Дракулой.

— Нет, мама. Это не здесь, это давно... Я просто упал.

— Тебя били.

— Да нет же. Я упал, правда.

— Ничего, малыш, — мама подобралась, вдруг снова стала похожа на ту энергичную, деловую женщину, какой я помнил её всегда. — Ты только не бойся. Этот приговор... Мы его отменим. Мне дали координаты очень хорошего адвоката, сегодня он был занят, к сожалению, но уже завтра я...

— На какие шиши, мам?

— А вот это пусть тебя не волнует, — произнесла она решительно. — Я найду ресурсы.

— Например? Влезешь в долги, заложишь дом?

Мама заявила внушительно, чётко разделяя слова:

— Данил. Это не должно тебя беспокоить.

— А меня беспокоит.

— Я сделала глупость в своё время, я это признала. Но чтобы я не смогла вытащить собственного сына...

— Глупостей я и сам напорол. Мам, я ограбил это чёртово казино, и никуда от этого не денешься. Вытащить меня тебе не удастся, пойми.

— Хороший адвокат...

— Нет у тебя на него денег.

— Найдутся.

— Это бессмысленный спор, — вздохнул я устало. — Мам, я подписал отказ от апелляции.

В который уж раз мне удалось выбить её из колеи.

— Зачем? — ахнула она растерянно, затеребила нервными пальцами застежку сумочки. — Данилка...

И тут же:

— Тебя вынудили, да? Заставили.

— Нет.

— Да!

— Ты не понимаешь...

— Данил!

— Послушай, мама, — сказал я спокойно и веско — как только смог. — Вышло так, что я наступил на хвост очень денежным и влиятельным людям. Очень денежным, тебе с ними не тягаться. Сомма — хороший вариант для меня, пойми. И это всего пять лет. Меньшего тебе не добиться.

Кажется, мне удалось вселить в неё сомнения. Найти аргумент, который она в состоянии оценить.

Надо же. Никогда не думал, что мне суждено научиться чему-то полезному у своих следователей. Например, врать при помощи кусочка правды.

Мама колебалась; наверное, в сотый раз отщёлкивала и защёлкивала несчастную застёжку.

— Когда я выйду, мне будет всего двадцать два, — добавил я. — Успею начать все сначала.

— Это рудники, Данил. Мне сказали...

— Сплетни, — отрезал я. — Такие же сплетни, как то, что здесь якобы бьют. Это неправда, мама.

— Я проконсультируюсь.

— Как хочешь, — я пожал плечами. — Только начни с подписи под отказом, и тебе, может быть, не придётся тратить деньги.

— Данилка... — мама, похоже, готова была сдаться. — Ты уверен, что знаешь, как тебе лучше?

— На все сто, — подтвердил я жёстко. — Поверь мне в этом.

— Может, всё же...

— Не стоит.

— Ты повзрослел, Данил, — вдруг сказала мама.

И тихо всхлипнула.

* * *

Явившемуся за мной конвоиру приспичило надевать наручники прежде, чем мама успела выйти из комнаты.

— Подождите минутку, — попросил я его тихо.

— Давай-давай, — хохотнул он. — Поворачивайся.

И с профессиональной ловкостью защёлкнул браслеты.

Мне удалось украдкой бросить взгляд назад — мама замерла у двери: снова испуганный, загнанный взгляд, и опять дрожат губы.

Я скрипнул зубами.

За дверями нас поджидал тот следователь, что подсовывал мне на подпись отказ от апелляции.

— Ну вот видишь, — заметил он довольно. — Я своё слово держу. Говорили, сколько хотели, никто не подгонял, так?

Я кивнул.

— А ты молодец, — неожиданно одобрил следак. — Хорошо держался. А вот интересно, о каких это бумагах шла речь?

Я посмотрел на него задумчиво.

— Да ладно, — протянул страж закона. — Я так просто спросил.

И он куда-то заторопился.

В коридоре подвального уровня, где находились камеры, я чуть-чуть придержал шаг, подпустив конвоира поближе к себе.

А потом резко наклонился — и изо всех сил лягнул назад ногой, угодив пяткой мужику прямо в пах.

Хорошо так угодив. Весомо. Мне понравилось.

Ох, что тут началось...

Конвоир даже не завопил, не взревел — он взвыл, как полицейская квадросирена, включённая на полную мощность, заполняющая звуком пространство куда как побольше этого коридора.

Инерция собственного удара швырнула меня на пол.

А со всех сторон уже неслись — тюремщики, конвойные, с дубинками и без, сотрясали пол тяжёлыми толчками форменных башмаков на толстой литой подошве...

В ход пошло все — ботинки, дубинки, связки наручников, ещё какие-то подручные предметы — я уже не разбирался. Я только извивался ужом, а потом бросил и это, потому что удары все равно сыпались отовсюду, и с боков, и сверху, и не было рук, чтобы хоть как-то сблокировать, как-то прикрыть себе что-нибудь...