Человеческое, слишком человеческое

— Принято. Контрольная серия пройдена.

Как ни странно, аппарат был вполне доволен результатами и убеждал меня, что передо мной человек. "Вот только грош тебе цена, микросхема. Ни тебе, ни красным глазам веры нет". Я взял почти прогоревшую сигарету и затянулся.

— Уровни установлены, теперь основная серия. Вы в "бездне" видите животное — это котенок...

— Живой?

— Что?

— Я имею в виду, он живой или искусственный?

Я с непониманием смотрел поверх дуги на этого непонятного гражданина, и мне совсем не нравилось, как он переспрашивает: какой-то болезненный интерес, нездоровый. Где он живого видел-то?

— Вопрос снимается, — сказал я. — Третье предупреждение. Следующее — немедленное устранение.

Самое странное — он меня бесил. Эти взлохмаченные волосы цвета мглы, этот узкий хищный нос, тонкие губы, искривленные в легкой усмешке — тварь да и только. А еще меня бесил аппарат, который отмечал, что передо мной человек. Ну что же, предположим худшее: передо мной именно "ноль-ноль". Тогда experimentum crucis, так сказать, и, кстати, у нас есть логичная связочка.

— Вы меня поняли, что в случае срыва еще одного вопроса, я вас ликвидирую?

— Да.

— Как вы относитесь к собственной смерти?

Пауза. Хм, странные реакции лимбической системы. Я положил руку на колено, поближе к кобуре — пусть Ева и не видит сквозь стол, но предиктивная функция была даже в самых древних прошивках. Тестовый модуль колебался, появились красные огоньки задержки на дуге.

— Не знаю, — тихо сказал испытуемый. — Я еще не умирал.

Не умирал он еще.

— Дальше. На ваших глазах отключается Евангелион. Он хрипит и дергает конечностями, его голова задрана в предсмертной судороге...

Меня понесло. Глядя в эти глаза, я видел совсем другую картину — образ из сегодняшнего дня, и это меня здорово заводило — пополам с дикой, изнуряющей злостью. "Я тебя сломаю, сволочь".

— Мне жаль его. Это больно.

Я вздрогнул, приходя в себя: на дуге плясала нормальная реакция сочувствия. Потрясающая в своей нормальности реакция — хрен бы я так посочувствовал воображаемой отключающейся Еве. То есть, в смысле...

— Достаточно.

Поднеся к губам сигарету, я обнаружил только погасший фильтр и хрупкий нарост пепла. "Да что же со мной такое, а?" Во-первых, я чуть не сорвался. Во-вторых, красноглазый оказался человеком, и что еще удивительнее — вряд ли даже специалом.

— Принято. Сомнительный показатель только по одному вопросу — валите сдавать ДНК-тест.

Я откинулся на спинку стула и достал еще одну сигарету, радуясь, что не дрожат руки. Эта тварь мне здорово залезла под кожу — своей внешностью, своей ухмылочкой, своими неприятно странными ответами.

— Я человек?

— Вам заключение в рамочке выписать? — спросил я и бросил через плечо:

— Сержант, это не мой клиент.

— Понял, господин старший лейтенант, — отозвался Мориваки. Судя по голосу, он был здорово впечатлен. Ну да, небось, думал, что я после первого вопроса парню дырку проделаю в голове.

Беловолосый привстал было, но вдруг снова опустился на место, растирая кулаком лоб.

— Я человек... Я человек... Я вспомнил.

Моя рука сама скользнула в карман, поближе к рукояти. В молочном свете ламп бледный парень выглядел кошмарно: огромные и без того глаза сказочного упыря стали и вовсе нереальными, а искаженное мукой лицо — жалким и едва ли не детским. Страшное сочетание, дико напоминающее одну из ранних реакций Ев.

Это назвали "эмотивная судорога". Если Евангелион встречается с непреодолимым противоречием в эмоциях — его корежит, он меняется в лице, кривится, выпучивает глаза, словом... Ведет себя именно так, как этот непонятный альбинос. Беда в другом. Это похоже на псевдо-эпилепсию специалов. Слишком похоже.

Ну почему все так сложно?

— Я вспомнил...

— Эй, полегче, полегче, — сказал Мориваки и сделал шаг вперед, намереваясь обойти стол. — Парень, сиди смирно...

Я ухватил его за ремень, стараясь не делать лишних телодвижений. Сверху на меня уставились изумленные глаза сержанта. Понять-то он понял, но вот...

— Вы же сказали, старш...

— Заткнись и замри, — прошипел я, наблюдая, как мучается беловолосый, будто от сильнейшей головной боли, как из его горла со стоном вырываются хриплые выдохи. Как пульсирует жилка на шее, как блестит висок.

Тоненькая струйка пота защекотала мне висок. Прибор уверен, что это человек, я не могу отделаться от впечатления, что это Ева. Я помню Аянами. "Но смерть... Он не мог пройти этот вопрос. Или мог?" Я еще успеваю выстрелить, если не буду позорно рефлексировать. И либо спасу себя и сержанта, либо добавлю себе на счет еще одну жертву — но теперь уже вопреки ВК-тесту.

— Вспомнил...

Парень обмяк и вдруг поднял на меня глаза. Полные дикого откровения глаза — будто он сейчас не от стола оторвал взгляд, а от Свитков Судьбы. Как минимум.

— Я должен, должен вам рассказать!

Красноглазый вскочил так резко, что наткнулся на пистолет, который уже смотрел ему в грудь. Секундой позже Мориваки выбросил вперед и свой длинноствольный "мульти".

— Сядь на место, — тяжело сказал сержант. — И угомонись. Ты теперь наш клиент с невыясненной личностью.

Беловолосый помотал головой, но все же сел на место:

— Вы не понимаете, я должен рассказать блэйд раннеру...

— Если ты что-то вспомнил, то лучше расскажи мне, — посоветовал сержант, немного опуская оружие.

— Я с "Саббебарааха"!

Уже поднимаясь, я застыл, как прихваченный радикулитом.

— Не понял? — осведомился Мориваки. — Это что-то должно...

— Это очень важно! — почти умоляющим тоном сказал альбинос.

— Выйдите.

Я сам едва слышал свой голос: слишком уж был занят тем, как в голове с грохотом складывалась картинка. "Человек. Искаженная картина тестов. Скорее всего, все же специал. Отшибленная память. Посттравматический синдром. Свидетель бегства Ев".

— Э, старший лейтенант?

— Выйдите, сержант. У него сведения по делу со статусом "браво".

Я оторвал взгляд от изможденного своим прозрением альбиноса и посмотрел на копа — тот все еще был здесь. Я потянул носом.

— Мориваки, повторяю. Пробейте ключевое слово по своим базам и посмотрите, кто ведет это дело. И заодно — какие там уровни секретности.

— Понял.

Сержант развернулся и потопал к дверям.

Потом, может, потешу твое самолюбие, потом. Расскажу, как ты помог следствию. Может быть — потому что сейчас тут есть свист закрывшейся двери, свидетель и я, а остальное — не заслуживающая внимания фигня.

— Странно, — произнес задумчивый голос, и я обернулся.

Красные глаза спокойно смотрели на меня, без тени того безумия, что бушевало в них недавно.

— Что странного?

— Все оказалось просто: я хотел остаться наедине с тобой — и остался.

Парень поднялся и пересел на стол, положив одну ногу на другую — его простой свободный комбинезон скрадывал движения, так что парень словно бы плыл, перетекал при перемещении, и я вдруг узнал задергавшееся в груди ощущение: это был страх.

Я оказался заперт в одном помещении с Евангелионом.

"Потом подумаю, как он прошел вопрос о смерти. Если будет это самое "потом"".

Уже не скрываясь, я сунул руку в карман — и Ева не отреагировал, лишь смерил меня своим насмешливо-пустым взглядом, так что я даже почувствовал удивление.

— И что тебе надо?

Рукоять легла в ладонь, но я знал, что все равно не успею. Призрачный шанс: он до сих пор не напал. Еще один крохотный полу-шанс: даже Еве не прыгнуть сразу из такой позы, какую он принял. Итого: полтора шанса в мою, все остальные — в его пользу. Даже, как выясняется, мозги.

— Мне? Хотел с тобой познакомиться.

Беловолосый был, казалось, искренне удивлен моим вопросом, и не понять, имитирует ли он эмоции, или подобно Рей уже перешагнул барьер. Впрочем, результаты ВК-теста более чем красноречивы — они попросту бесполезны, как и сам ВК-тест.

"Мне конец. Черт побери, мне конец..."

— Я хотел увидеть человека, которому поручили найти и остановить меня.

Он просто сидел и трепался, а я стоял на полпути между дверью — безнадежно запертой снаружи — и столом, сидя на котором, игриво покачивал ножкой чертов Евангелион. Меня мутило, нос подтекал, виски взмокли от пота. А еще я пытался заставить себя, черт возьми, думать. Он знает, что я следователь по его делу, знает, где я живу — он вообще слишком много знает. Он выбрал ближайший к моему дому участок, и теперь...

— Ты не выйдешь отсюда, если меня убьешь.

Прозвучало бы это почти пафосно, если бы не предательский насморк.

— Убить? Нет.

Евангелион сбросил свое тело со стола и подошел ко мне вплотную. Он пребывал в движении какую-то секунду, но за эту секунду я успел пройти все круги, все бездны сопливого ада под названием "ужас".

"Каору. Его зовут Каору Нагиса", — вспомнил я, когда его пальцы коснулись моей скулы. Я скрипнул зубами: это было легкое прохладное касание, почти неуловимое, но сантиметр выше, и он без усилия и без замаха выбьет мне глаз. Рывок вниз — сорвет челюсть.

— Ты болен. Ты устал. Ты боишься.

Красные глаза изучали меня с расстояния какого-то полуметра, у меня в животе натужно ворочался игольчатый ком, глаза резало от напрасных попыток не моргать, непрерывно следить за жутким противником.

Каору понюхал пальцы, на которых остались капельки моего пота. Я выдохнул сквозь зубы.

— Ты интересный, хотя и слабый.

"Слабый..."

— Да. Я слабый, — сказал я, чувствуя, что мышцы на лице словно бы окаменели. — А ты отсюда не уйдешь.

Каору улыбнулся, растягивая рот короткими быстрыми рывками.

— Я же сказал, что не стану тебя убивать — просто хотел увидеть.

— Ничего это не меняет.

— Меняет.

Нагиса выбросил руку вперед и выдернул из кармана мою руку с пистолетом. Звон боли, крошка эмали во рту, кисло-соленый вкус, — а пистолет летит в угол.

Он отступил к столу, по-прежнему глядя мне в глаза:

— Ты убил других беглецов. Я умею переживать за их смерть.

"Как он это сказал — криво, плоско, коряво... Но как он это сказал!"

— Я понял радость, понял горе и скорбь, — ровным тоном сообщил Каору. — Я не понял одного: азарта. Игры. Вернее, понял, но только когда решил прийти сюда. Когда планировал свои действия.

Снова этот огонек — как перед началом теста.

— Ты много говоришь, Нагиса.

— Да, потому что могу. И хочу. Мне понравился азарт, я хочу играть с людьми. И это не мешает цели.

"Цель". Это он о своей прихоти или о том загадочном, полумифическом приказе от хозяев? Запястье кололось и саднило, едва заметно отекало и вместе с болью, как водится, приходила трезвая и очень недовольная мною злость.

— Игра окончена, ты не уйдешь.

— Посмотрим.

Каору нарочито неспешно сложил кулак, поднял его на уровень лица и вдруг без замаха ударил себя. Седая копна дернулась, брызнула кровь из разбитого носа.

— Посмотрим, — повторил он гнусаво, голосом, который был копией моего.

Еще удар.

Я смотрел на это, не пытаясь пошевелиться, и вдруг Нагиса закричал. И упал.

"Мать твою, это же..." Дверь за спиной зашипела, и понимание пришло только вместе с окриком Мориваки:

— Э, какого дьявола?! А ну-ка, руки!

Я смотрел на Еву, и мне было совершенно пофигу, что в спину уперся ствол пистолета. Этот Евангелион только что меня сделал — по всем статьям, как сосунка, как гребаного недоумка, и я ничего уже не мог изменить. И в голове металась только эта мысль. И я просто слушал, как лепетал этот непостижимый Нагиса, что-то говорил все еще невидимому копу, а я просто слушал, слушал, слушал...

На тестовом модуле запись закончилась моей фразой о том, что это человек, я выпроводил копа, чтобы поболтать наедине со свидетелем. И вот сейчас этот жалкий альбинос размазывает по лицу сопли пополам с кровью, а я шмыгаю, тру запястье, которое, надо понимать, отбил об его рожу...

Да, и вот сейчас мне надо сказать: "Не слушай его, он Ева!"

— Какого дьявола, блэйд раннер?!

"Он меня сейчас ударит". Я оглянулся и посмотрел на сержанта — тот с отвращением на лице изучал меня, поглядывая на валяющийся в углу пистолет.

— Я сейчас отведу его в приемную, а потом вернусь за тобой, — тяжело сказал он наконец.

Язык не слушался меня. Да, я должен сейчас хотя бы попытаться предупредить его, должен, но сама только мысль о том, каким я покажусь идиотом... "Черт побери, Икари!"

— Не выпускайте его отсюда, — тихо сказал я. — Я должен провести анализ костного мозга...

— Да? С чего это?

"Действительно. Прошел ВК-тест, хлюпает разбитым носом — человек, да и только".

— Заприте его здесь, а я пойду с вами, — сказал я, повышая голос. — Поверьте, он опасен!

А вот кричал я зря.

— Опасен? Да неужели? — переспросил Мориваки. — А я вот вижу совсем другое. Не знаю, что сказал тебе этот малый, но ты сам явно не в себе. Сиди тут.

— Он Ева, мать твою!

Я ринулся вперед, к спине в свободном комбинезоне, и врезался в закрывшуюся прямо перед носом дверь.

Тишина.

Идиот. Я мог применить "пенфилд". Я мог выбить пистолет у сержанта — я мог все, но я затупил, на жалкие секунды, но и их хватило с лихвой. В который раз я оказался не готов к тому, что моя мишень ни в чем не уступает человеку, что все, чему меня учили — дерьмо. Что моя цель — это человек, просто очень быстрый, сильный, а отныне еще и очень умный.

За дверью послышался вскрик, грохнул выстрел, и я сполз по двери.

Там продолжалась его игра, первый раунд которой я проиграл.

Потом я вскочил, я, кажется, кричал, разбил в кровь костяшки, я достал телефон, наорал на кого-то...

Потом наступила тишина, невыносимая тишина.

На парковке участка было светло, как днем — в глухую ночь тут собрались врачи (что им тут ловить уже?), парамедики, копы, дознаватели из прокуратуры. Я хрипло повторял в тридцатый раз одно и то же, всегда одно и то же — даже для парамедиков. А перед глазами застывали лужи крови у тел двух полицейских.

Игараси умер в своем кресле. Мориваки — еще в коридоре.

Должна была подохнуть одна Ева, а умерли они — простые и жалкие пешки в игре поразительно умного синтетика. Мне не верили. Записывали показания и не верили.

Даже безразличные ко всему парамедики.

— Понимаешь, что это означает?

— Да, капитан.

— Это конец нашей работы.

— Да, капитан.

Ублюдок. Один Евангелион вышвыривал нас всех на обочину. Прояви я хоть чуть-чуть больше смекалки — и я мог бы отсрочить неминуемое, да, мог бы. А еще я мог бы спасти двоих.

— Капитан, мне надо идти.

— С утра чтоб явился.

— Да.

Я не запомнил выражения ее лица — освещенного бликами, но в то же время упрятанного под густую тень челки. Потому что не чувствовал ничего. Меня обошли, убили из-за моей оплошности двоих человек, убили подло, мерзко, совсем по-человечески — сыграв на жалости. Я облажался.

И все равно мне было пусто, словно все произошло не со мной. Не здесь, не сейчас — на экране. Вот-вот я услышу финальную мелодию этой серии, пойдет анонс, и я краешком глаза увижу, что со мной произойдет в следующей серии, и, по крайней мере, буду знать, что все круто, на мне снова плащ, а в кармане пистолет.