Он замолчал, в задумчивости оглаживая пальцами свою ухоженную седую бороду. — Какие еще? Я могу говорить по-русски и по-польски но не о технических вопросах. То же самое с итальянским и латынью. В свое время я концентрировал усилия на латыни, но из-за политической коньюнктуры я был вынужден прервать учебу, Я был сконцентрирован на латыни, на самом деле, но я был вынужден прервать учебу из-за политической конъюнктуры, поэтому и шведским мне овладеть не удалось. — Он нахмурился. — Это по-своему очаровательный язык, но я почти с ненавистью трачу на него время. На шведском не написано ничего существенного, такого, что не было бы доступно на других языках. Тем не менее, — Он вздохнул. — Я думаю, это было бы целесообразно, учитывая предложенную мне роль...
Он резко замолчал и наклонился вперед. Лицо его выражало беспокойство. — Доктор Николс? Вы больны?
— Нет, нет," задохнулся Николс, слабо махнув рукой . — Я только ... кхе, кхе....
— Иисусе Христе, — прошептал Адамс. — Господь Всемогущий.
Ребекка откинулась на спинку дивана. Ей удалось успешно, как она думала, не выразить на лице гордость и удовлетворение. Подобно тому, как она уже привыкла любить этих американцев и восхищаться ими, она не могла отрицать удовольствием, которое причинил ей их вид с отсутствующим в этот раз их обычными самоуверенностью и самодовольством.
Возможно, она скрывала свои чувства не слишком успешно. Мелисса Мэлли вошедшая в этот момент, посмотрела на нее и спросила: — Чему это Вы так радуетесь ?
Ребекка улыбнулась. Как ей показалось — скромно. "О, я просто обнаружила, что мой отец более талантливый лингвист, чем эти двое врачей. При всех своих недостатках—
— Ну, конечно!" Мелисса фыркнула. — Американцы — тупые жлобы, когда речь заходит о других языках. Учительница уперла руки в боки и сверкнула на Николса и Адамса взглядом, которым за годы ее работы были запуганы тысячи учащихся. "Что? — спросила она докторов. — Вы действительно думаете, что умнее местных людей?
Увидев Джудит снующую из кухни с тарелками еды в руках, Мелисса переключила свой гнев на нее — А это что такое? Двести лет прогресса коту под хвост"?
Сверкающий взгляд остановился на Ребекке. — Нам нужно поговорить, юная леди. И быстро!.
Ответ Ребекки был предсказуем — Да, мэм.
Глава 14
Только поздно ночью тишина и покой наконец-то воцарились в доме Ротов. Все разошлись, кроме Бальтазара, Мелиссы, и непосредственно Ротов. Даже Ребекка отсутствовала. Майкл настоял, чтобы она присоединилась к процессу планирования кампании. К этому моменту заседание стало настолько масштабным, что его перенесли в школу.
Ее отец, в данном случае, был рад ее отсутствию. Это позволило ему свободно обсудить щекотливую тему в компании других евреев. И Мелиссы, конечно. Но Бальтазар уже оценил её по достоинству.
"Моя дочь, как мне кажется, сильно увлеклась этим Майклом Стернсом," сказал он. Его тон был мягким и дружеским, а слова открыто приглашали к обсуждению.
Моррис и Джудит поглядели друг на друга. "Это прекрасный молодой человек," сказала Джудит нерешительно.
"Ерунда!" — не выдержал её муж. Взгяд, который он устремил на ученого сефарда, был странной смесью воинственности и и извинений за собственную несдержанность. "Прошу прощения за свою резкость, доктор Абрабанель. Но я не собираюсь ходить вокруг да около. Майк Стернз — ближе, чем кто-либо из людей, которых вы можете встретить этом проклятом мире, к проклятому самому настоящему прекрасному принцу. Больше тут и говорить не о чем. Независимо от того, еврей он или нет."
Моррис наклонился вперед, опираясь локтями на колени. "Вы читали ту книгу, которую я вам дал? Ту, о Холокосте?"
Бальтазар вздрогнул и поднял руку, как будто защищаясь от демонов. "Столько, сколько смог вынести. То есть совсем чуть-чуть."
Моррис глубоко вздохнул. "Мир, из которого мы пришли, не был раем, доктор Абрананель. Ни для евреев, ни для кого-либо другого. Но, если там и были дьяволы, там были и те, кто с ними разбирался."
Он поднялся и подошел к камину. На каминном полке, рядом с семисвечником, стояла маленькая черно-белая фотография в рамке. Моррис взял её и принес отцу Ребекки.
Он указал на одного из людей на фото. Это был очень малорослый человек, изнуренный до того, что был похож на обтянутый кожей скелет, одетый в полосатую робу.
"Это — мой отец. Место, где была сделана фотография, называют Бухенвальд. Так уж случилось, что это недалеко отсюда." Он указал на другого человека на фотографии. Более высокий, выглядящий здоровым, несмотря на очевидную усталость и грязь, в армейской униформе.
"Это — Том Стернс. Дедушка Майкла. Он был сержантом в американской части, которая освободила Бухенвальд от нацистов."
Он поставил фотографию обратно на полку камина. "Мало кто в курсе, но западновирджинцы дали больше солдат (в процентном отношении, разумеется, не в абсолютных числах) в боевые подразделения американской армии, чем любой другой штат в стране, во время каждой серьезной войны, которую мы вели в двадцатом веке." Он повернулся к Абрабанелю. "Именно поэтому мой отец направился сюда, когда он, после войны, эмигрировал в Соединенные Штаты. Даже при условии, что он, после приезда, долго был единственным евреем в Грантвилле. Видите ли, Том Стернс пригласил его приехать сюда. Многие другие поехали в Израиль, но мой отец хотел по соседству с человеком, который вытащил его из Бухенвальда. Это было самое безопасное место, которое он мог вообразить."
Моррис уставился на отца Ребекки. "Вы понимаете, что о чем я говорю, Бальтазар Абрабанель?"
"О, да," шептал доктор. "Когда-то, в стране Сфарад, у нас была мечта." Он закрыл глаза, цитируя на память стихи поэта одиннадцатого столетия:
"Друг, проведи меня через виноградник, дай мне вина
И моей будет каждая капля радости...
И если я скончаюсь раньше тебя, о друг мой, выбери
Место для моей могилы, место моего упокоения, среди виноградников."
Моррис кивал. Потом повернулся, указывая на что-то кивком головы. "Мой отец похоронен на городском кладбище. Недалеко от Тома Стернса, и недалеко от отца Майкла, Джека." Его взгляд снова обратился к Балтазару. "И это — то, что я должен был вам сказать, доктор Абрабанель."
Проницательный взгляд Бальтазара обратился к Мелиссе. "А Вы?"
Мелисса хихикнула. "Я вряд ли назвала бы Майкла Стернза 'принцем'!" Потом, склонив голову набок, она скривила губы. "Нууу... возможно. Пока мы говорим о Генрихе, принце мошенников."
Бальтазар был поражен. "Принц из 'Генриха IV'?" — спросил он — "Вы знаете эту пьесу?"
Теперь настала очередь Мелиссы быть пораженной. "Конечно! Но как вы..." Ее челюсть упала.
"Я видел её в театре, как же ещё?" ответил Бальтазар. "В театре Глобус в Лондоне. Я никогда не пропускал ни одной из его пьес. Всегда посещал премьеры."
Он поднялся и начал неторопливо расхаживать по комнате. "На самом деле, я только что вспоминал одну из них. Не 'Генрих IV', разумеется. 'Венецианский купец'"
Он остановился, улыбнувшись аудитории. Выражение на лицах Морриса и Джудит Рот теперь было близко к тому, которое застыло на лице Мелиссы. Удивленно открытые рты, выпученные глаза.
"Самый замечательный драматург в мире, по моему мнению." Он покачал головой. "Я боюсь, что вы все неверно истолковываете мой вопрос по поводу Майкла. Меня не волновало, какого вероисповедания он придерживается."
Фырканье Бальтазар выражало удивление, смешанное с раздражением. "Вот ещё! Я — философ и врач, а не ростовщик. Что вы думали? Вы действительно ожидали, что я начну воздевать руки от отчаяния, что моя дочь могла бы увлечься неевреем?"
Внезапно, он сжал руки и воздел их в театральном отчаянии. С тем же самым актерским талантом он взмахнул головой. "O, моя дочь! O, мои дукаты!"
Мелисса захохотала. Бальтазар улыбнулся ей. Моррис и Джудит смотрели на него.
Бальтазар опустил руки и присел обратно на кровать. "Нет, друзья. Я уверяю вас, что мое беспокойство было довольно приземленным." На мгновение выражение его доброжелательного лицо стало строгим, почти горьким. "Ни я не питаю особой любви к ортодоксальным евреям, ни они ко мне. Я был отлучен, потому что утверждал, что из работ Аверроэса Мусульманина можно узнать не меньше, чем из трудов еврея Маймонида."
Он вздохнул и опустил голову. "Да будет так. Кажется, я нашел здесь свой дом. И моя дочь. Я всего лишь желаю ей счастья. Это было единственной причиной, по которой я начал этот разговор."
"Он — принц," сказала Мелисса мягко. "Во всем, что имеет значение, Бальтазар. В том, какими бывают такие люди в этом жестоком мире."
"На это я и надеялся..." — пробормотал доктор Абрэбэнель. Он снова усмехнулся. "Разумеется, это будет непросто для Ребекки. Я боюсь, что, возможно, слишком старательно ограждал ее от реальностей жизни. Ее голова полна поэзии."
"Мы это исправим" — проворчала Мелисса — "Первым делом."
Джудит Рот наконец-то удалось говорить. "Я не могу поверить в это. Вы на самом деле..." — Она почти задыхалась, произнося следующие слова — "Вы на самом деле видели Шекспира? Лично?"
Бальтазар, хмурясь, поднял голову. "Шекспир? Уилл Шекспир? Ну, конечно. Не Вы не можете не заметить его, находясь в театре Глобус. Он повсеместно. Никогда не упускает шанс посчитать зрителей. Дважды, обычно."
Всё ещё слегда ошеломленный Моррис подошел к книжному шкафу у стены. Он достал толстый том и принес его Бальтазару.
"Мы говорим о том самом Шекспире, не так ли? Самой великое фигуре в английской литературе?"
Все еще хмурясь, Бальтазар взял книгу и распахнул обложку. Когда он увидел заглавие, а затем оглавление, он почти задыхался.
"Шекспир не писал этих пьес!" — воскликнул он. Качая головой: "Ну, некоторые из них, возможно. Частично. Небольшую часть. Те, которые выглядят плодом коллективного творчества. Небольшие фарсы, типа 'Бесплодных Усилий Любви'. Но большие пьесы? Гамлет? Отелло? Король Лир?"
Видя выражение на лицах собеседников, он сорвался в смех. "Дорогие мои! Все знают, что эти пьесы на самом деле были написаны ... " — Он глубоко вздохнул, готовясь к декламации — "Лорд Эдвард, Граф Оксфордский, седьмой этого имени и седьмой в порядке наследования английской Короны."
Бальтазар фыркнул. "Некоторые, заметьте, настаивают, что настоящий автор — сэр Фрэнсис Бэкон, но это было просто уловкой, чтобы сбить со следа ищеек. Театр — слишком недостойное графа Оксфорда занятие, чтобы он мог открыто признать свою вовлеченность. Поэтому он и прикрывался именем Шекспира."
Он смотрел на книгу. "Очевидно, беллетристика стала историческим фактом. Так проходит слава мира!"
В его глазах промельнул отблеск удовлетворенности. "Но, возможно, это — просто правосудие. Эдвард был, во многом, не лучшим из людей. Я знаю — я был его врачом."
Он опять уставился на книгу. "Да, это правосудие, на мой взгляд. Граф был должен мне, и отказался платить по счету."
Доктор Абрабанель погладил Собрание Сочинений Уильяма Шекспира, как человек мог бы ласкать сокровище. "Вам не кажется, что это намного более приятная месть, чем примитивный фунт плоти, который требовал Шейлок?"
Глава 15
Ганса Рихтера пробудил удар сапога по заднице. Удар был резким, быстрым, почти зверским.
"Вставай, парень" — услышал он команду Людвига — "Прямо сейчас. У нас есть работа, которую надо сделать." Последовавший за этим смех был, скорее, жестокой насмешкой. "Цыпочка, сегодня ты узнаешь, какова на вкус настоящая битва."
Ганс смутно слышал Людвига, ковыляющего вдаль. Как всегда, шаги здоровяка были тяжелы, как свинец. Он был похож на тролля, ворочающегося в пещере.
Застонав, Ганс повернулся на земляном полу на другой бок. Его голова раскалывалась от боли. Примерно минуту, крепко зажмурив глаза, он боролся с желанием вырвать. Борьба была жестокой, и не потому что он заботился о содержимом свего желудка, а потому что он не хотел больше выносить насмешки Людвига. Если бы Ганс был один, он бы с удовольствием избавился от той еды, что была в его животе, даже учитывая, что это была первая еда, которую он съел за последние два дня.
В любом случае, большая поглощенного им была вином. Дешевое, плохое вино — самодельное вино, которое можно найти на бедной ферме. Другие наемники, во главе с Людвигом, настояли, чтобы он выпил свою долю.
"Более, чем мою долю," пришла мысль. "Я выпил больше, чем мне было надо. Нарочно. Это вызвало их насмешки, как быстро я напился. Но напиться — это было именно то, что я хотел. Это меня оправдало."
Память о предыдущей ночи потрясла его мозг. Ганс открыл глаза. Он уставился на труп, не больше, чем в трех футах от него. Обитатель фермер. Мужчина уставился в потолок сельского дома слепыми глазами. Грубая одежда спеклась на животе от засохшей крови. На трупе роились мухи.
Ганс снова почувствовал острое желание вырвать. И снова отчаянным усилием его подавил. Его членство в роте наемников было совсем недавним и висело на ниточке. Если солдаты решат, что он непригоден к их ремеслу, то он опять окажется среди обозного сброда. Снова безоружный. Снова.
Всё, что угодно, лучше, чем это. На нем всё ещё лежала обязанность защитить то, что осталось от его семьи. Людвиг защищал его старшую сестру Гретхен от других солдат, так как она была его личной любовницей. Но Аннелиза, которой только исполнилось четырнадцать, уже притягивала их похотливые взгляды. В качестве сестры наемника у нее был некий статус. Ещё была его бабушка. Если Ганс потеряет место в роте, то Аннелизу пустят по рукам ещё до её следующего дня рождения. Его бабушка умрет, брошенная, где-нибудь в чистом поле.
Ганс решил, что справился с желудком. Он поднялся и двинулся к дверному проему. Он старался не смотреть на два трупа, валявшихся в углу строения. Старухи. Вероятно, мать фермера и его тетя. Старые карги, неинтересные солдатам. Ганс помнил, как небрежно Людвиг и ещё один наемник убили их, как будто пару цыплят.
Ещё он старался не смотреть на единственную в доме кровать. Предыдущей ночью наемники активно использовали её. Ганс пил вино так быстро, как только мог выдержать его желудок, чтобы избежать того, что происходило на кровати. Людвиг и его подручные настаивали бы на его участии. Опьянение было единственным приемлемым оправданием.
Сейчас кровать была пуста. Фермерскую дочку, вероятно, выкинули из дома этим утром, присоединив к прочему лагерному сброду, как и её младшего брата. Ее судьба не будет лёгкой, а судьба её брата будет ещё тяжелей. В отличие от Гретхен, сестры Ганса, девушка не была достаточно привлекательна, чтобы стать постоянной сожительницей одного из солдат. Она превратится в прачку и проститутку. Ее брат станет одним из многих обозных пострелов, предназначенных для выполнения разных поручений наемников и исполнения всяких мелких работ, которые те не хотели делать. Его будут бить по любому поводу, или, достаточно часто, просто по пьяной прихоти. Если он выживет, то мальчик сможет, в конечном итоге, сам стать наемником.
