Стрельба в городке понемногу стихала, застигнутые врасплох мародеры или были убиты, или разбежались. Смолк и колокол на башенке святилища. Вскоре на площади появились стрелки Каттлера, окружившие захваченных пленных, и с ними шли вооруженные кто чем горожане, окрыленные победой и нашей неожиданной помощью. Пленных было много, человек двадцать. Они были перемазаны копотью и кровью, у многих на лице виднелись следы побоев, одежда изорвана, один из пленных шел, приволакивая ногу. В голове группы шествовал с самым гордым видом одетый в хорошую, крытую синим бархатом бригантину, кунью шубу и высокие верховые ботфорты мужчина лет сорока с бледным лицом и крашенной иссиня-черной козлиной бородкой. В руках он держал широкополую шляпу светлой кожи с плюмажем. Когда пленных подвели к нам с Джарли, козлобородый, сообразив, что видит перед собой предводителя отряда, внезапно отвесил герцогу изысканнейший поклон и заговорил самым слащавым тоном:

— Могу ли я узнать имя высокого лорда, пленником которого по воле судьбы я стал?

— Я Джарли Ленарт, герцог Роэн-Блайн, — сухо ответил бастард.

— Славный род, милорд, мне многажды приходилось слышать о великих деяниях мужей из дома Ленартов. Позвольте представиться, я Дамер Огери, виконт Сарилло, — козлобородый вновь поклонился. — Наша семья одна из самых богатых и влиятельных в Брегенде, милорд. Думаю, вы слышали о ней и не раз.

— Если вам есть, что сказать, говорите, — с еще большей сухостью в голосе сказал Джарли.

— Я ваш пленник, милорд, и с готовностью это признаю. Такова переменчивая фортуна, ничего не поделаешь. Посему готов предложить вашей милости выкуп за себя, — продолжал Огери, — и если его светлости угодно назвать размер выкупа, я охотно приму его пожелания.

— Вы служите королю Готлиху?

— О, нет! — со слабой улыбкой ответил брегендец. — Я вольный человек, и в Брутхайму меня привела страсть к приключениям и славным деяниях, которые, как я надеялся, прославят мое имя по всему Элодриану.

— Вот это вы называете славными деяниями? — не выдержал я, показав посохом на труп женщины, лежащий ничком у фонтана в центре площади.

— Знай свое место, монах, — бросил мне козлобород, сердито сверкнув глазами, — когда в твоем присутствии разговаривают высокие лорды!

— Ах, простите! — сказал я самым презрительным тоном. Рука Джарли в латной перчатке легла мне на плечо.

— Погоди, Кириэль, — промолвил герцог и перевел взгляд на козлобородого. — Мы, кажется, говорили о выкупе?

— Именно так, милорд. Назовите, во сколько вы оцените мою жизнь и свободу, и требуемая сумма будет вам выплачена в полном объеме и в самое кратчайшее время, в королевских бонах или наличными.

— А если я оценю вашу жизнь в пять тысяч риэлей? — предложил Джарли.

— Я бы сказал — сумма большая, но я стою больше, — спесиво ответил брегендец. — Я готов предложить вашей светлости восемь тысяч риэлей.

— Что скажешь, Кириэль? — спросил меня герцог.

— Большие деньги. А сколько он добавит за своих людей?

— Моих людей? — Виконт Сарилло развел руками. — Я плачу за себя, а не за них. Мне безразлично, что с ними будет. Их судьбу предоставляю решить вам, милорд.

— Да, заманчиво, — сказал Джарли. — На восемь тысяч риэлей можно снарядить целый батальон.

— Милорд герцог, стало быть, согласен с моим предложением? — В черных глазах Сарилло вспыхнули радостные огоньки.

— Я хочу выслушать горожан, — герцог повернулся к толпе ополченцев. — Кто будет говорить от имени города?

Поднялся крик, горожане кричали разом и громко, пытаясь друг друга перекричать, и в этом шуме было невозможно разобрать ни единого слова. А потом все вдруг замолкли, и внезапно наступившая тишина показалась мне зловещей.

— Дайте мне! — раздался в этой тишине надорванный мужской бас. — Я скажу!

Из толпы, расталкивая людей, к нам пробился здоровенный мужчина с окладистой бородой и светлыми опаленными волосами. На руках этот великан держал завернутую в окровавленную кроличью шубу мертвую девочку лет тринадцати. Приблизившись, он положил тело в снег и сам опустился перед герцогом на колени.

— Вот! — сказал он, глядя на Джарли. — Мое имя Коллен, я кузнец, твоя милость герцог. А это моя дочь Альфрида. Единственная дочка, твоя милость. Все прочие дети умерли у меня. И жена умерла, когда мор был. Дочка только осталась. Она козу доила, когда эти вот пришли. Козу доила, твоя милость, — Лицо кузнеца задергалось, в широко распахнутых серых глазах заблестели слезы. — За что, твоя милость? За что?

— Милорд, вы же понимаете, что смерть какой-то мужчики не может считаться доказательством моей вины, — подал голос Сарилло, смотревший на кузнеца с презрительной гримасой на лице. — На войне люди гибнут сплошь и рядом.

— Ваша правда, виконт, — сказал Джарли, подозвал одного из латников и что-то шепнул ему на ухо. Латник поклонился, спешился и, подойдя к пленным, отвел козлобородого в сторону. Я еще успел заметить, как вторично в глазах Сарилло вспыхнула радость. Но он неправильно истолковал волю герцога: латник вытащил кинжал и, схватив виконта за волосы, перерезал ему горло.

Глаза козлобородого вылезли из орбит, булькая и давясь кровью, он повалился лицом вниз в снег. Я смотрел, как он умирает, и на душе почему-то стало легче.

— Остальных повесить, — велел Джарли, и ответом ему был восторженный рев и рукоплескания горожан.

Мы почти выехали с площади, когда герцог вспомнил о том, что я еду за ним.

— Никогда не видел восемь тысяч риэлей сразу, — сказал он, обернувшись. — Это должна быть отличная на вид куча золота. Может, еще увижу? Когда стану герцогом?

— Непременно, ваша светлость, — ответил я, и мы поехали дальше по затянутой слоистым дымом улице.

Глава тринадцатая

Я ожидал, что это будет просто пирушка. Веселая гулянка по поводу нашей победы в Кальте — с песнями, похвальбой и неумеренным питьем. Но Джарли удивил меня. Бочонок с отличным трехлетним аффи еще не был допит до конца, когда герцог внезапно заявил командирам, что ему хочется отдохнуть, а им следует вернуться к солдатам.

— А ты останься, — заявил он, когда я тоже собрался уйти вслед за офицерами. И тем удивил меня вторично.

Я остановился. Герцог, чертыхаясь, вытащил чоп из бочонка, наполняя свой кубок. Он был сильно пьян, я видел это.

— Выпей со мной, — велел Джарли.

— Это приказ? — улыбнулся я. Честно говоря, пить мне больше не хотелось.

— Приказывать самому Ллэйрдганатху? В этом есть нечто божественное, ты не находишь?

— Нет. — Я все же подошел к столу, взял кубок и подставил под струю из бочонка. — Я простой человек, Джарли.

— Скромность похвальна. Но ты обманываешь себя. Ты перестал быть простым крейонским знахарем Кириэлем Сергиусом в тот день, когда в тронном зале Роэн-Блайн поддержал моего отца. Или нет, еще раньше — когда Орден объявил за твою голову фантастическую награду.

— Ты же не хочешь, чтобы я стал важничать?

— Упаси боги! — с усмешкой ответил Джарли. — Твое здоровье, Кириэль.

— Твое здоровье, милорд герцог.

— Отличное вино. Еще по одной?

— Пожалуй, мне хватит, — я поставил кубок на стол между потрескивающими и распространяющими запах горелого сала свечами.

— Нет! — Джарли замахал рукой. — Не пойдет. Мы выпьем этот бочонок до дна.

— Смею заметить, завтра будет трудный день, ваша светлость. Нас ждут эльфы Холавида.

— Без разницы. Завтра будет завтра. — Тут Джарли смерил меня пьяным расфокусированным взглядом. — Для меня важнее эта превосходная свинина, эти каплуны и это вино. Надо спросить трактирщика, где он взял такой отличный аффи.

— Я сыт и пьян, Джарли. Съесть и выпить больше означает убить удовольствие. И еще, у нас был трудный день.

— Еще какой трудный! Отказаться от восьми тысяч риэлей — это очень, скажу тебе, трудно!

— Жалеешь, что не взял с этого ублюдка выкуп?

— Жалею, — признался герцог. — Это огромные деньги, Кириэль. Слишком большой соблазн.

— Но мужичье все испортило, не так ли?

— О-о! — Джарли погрозил мне пальцем. — Невместные речи ведешь, Повелитель Кошек.

— Казнишь меня?

— Нет, заставлю выпить еще.

Я был в сильном подпитии, но заметил промелькнувшую в глазах Джарли злобу. Он понял скрытый в моих словах намек. Язык мой — враг мой. Я попал в яблочко. Брегендский мародер Сарилло умер лишь потому, что предложил выкуп на глазах целой деревни. Поспешил. Сделай он такое предложение Джарли без свидетелей, остался бы жив, и герцог Роэн-Блайн стал бы богаче на восемь тысяч золотых. А крестьяне, у которых бандиты сожгли дома, кузнец с мертвой дочкой — да черт бы с ними со всеми!

— Этот сукин сын вообразил, что может купить меня! — выпалил Джарли, мотнув головой. — Меня, потомка Ленартов! Но восемь тысяч золотых — это... Ты понимаешь меня?

Понимаю, подумал я. Еще как понимаю. Можешь говорить, что угодно, но Сарилло купил тебя. Причем с потрохами. Ты едва не принял его предложение. Я видел алчный блеск в твоих глазах, Джарли. Целых восемь тысяч золотых, ты никогда не видел столько денег сразу, и они могли бы стать твоими. А ты сделал широкий жест, о котором теперь прегорько жалеешь...

— Ты поступил верно, Джарли, — ответил я. — Собаке собачья смерть.

— Ты и впрямь так бескорыстен, мой друг? — внезапно спросил герцог. — Что-то ты очень уж благороден для простого лекаря.

— Я всего лишь хочу поступать по совести. Иногда это нелегко.

— Я пытаюсь понять твои мотивы, — сказал Джарли, уперевшись руками в край стола. — Ты для меня загадка, Кириэль. Я видел, как ты старался помочь раненным в лазарете Роэн-Блайн. Ты необычен и непостижим. Всегда один, лишь эта кошкобаба твоя спутница, ха! Ты, как самый распоследний самоубийца, пошел в Вальфенхейм. Отправился прямо в глотку зверю, под орденские мечи, истинным чудом унес оттуда свою задницу — тебе повезло, демоны меня порви, сказочно повезло. Но твоя доверчивость — это что-то! — Герцог посмотрел на меня чуть ли не с ужасом. — Ты или святой, или кретин. Неужели ты впрямь был уверен, что вальгардцы отдадут тебе пленников и не прикончат тебя самого? Что за гребаная наивность!

— Иногда следует поступать вопреки логике, мой друг. Только так можно победить.

— Не верю. Ни одному слову твоему не верю. Нельзя поступать безрассудно, а ты делаешь это сплошь и рядом. Ты или великий пророк, знающий наперед свою судьбу и судьбы этого мира, или опасный безумец. И я связался с тобой, Кириэль. Это... это... — Джарли замялся в поисках подходящего слова. — Это непонятно.

— Хочешь знать мои мотивы? Хорошо. Задай сам себе вопрос, Джарли — пошел бы ты на неминуемую смерть, чтобы спасти своего отца?

— Спасти моего... отца?

— Именно так, Джарли. Просто спасти.

— Мой отец... был добр ко мне, — ответил Джарли, покачиваясь на каблуках. — Он сделал моей матери брюхо, но, когда я родился, не бросил меня. Да, я бастард, но я знал отцовскую заботу. Пошел бы я на смерть, чтобы спасти его? Может быть, да. А может, и нет. Не знаю, клянусь Дреблом.

— Пошел бы. Будь уверен.

— Нет, ты чего-то мне не договариваешь, — с пьяной усмешкой заявил герцог. — Чего-то... важного. Что даст тебе освобождение этого де Клерка, будь он хоть пятьдесят раз твоим отцом? Власть, могущество, тайные знания, особое покровительство Сестер Ши? Что именно?

— Ничего. Я принял решение, Джарли, Когда все закончится, я... — тут я осекся. Нельзя говорить этому человеку, что я останусь в Элодриане. Джарли не объяснить, что причина моего решения — Уитанни. Он не поймет, что в основе всего лежит всего лишь любовь. И истолкует все по-своему. Не поверит мне. Решит, что я выбрал этот мир потому, что хочу власти в нем, а значит, так или иначе посягну на его власть. — Я покину ваш мир. Отправлюсь в дальний путь, в который не позову тебя.

— О, да ты благой дух! — Герцог пьяно засмеялся, однако в его глазах не было веселья. — Я знал, что с тобой что-то не так. Но это... неважно. Важнее, что завтра ты будешь рядом со мной, ведь так?

— До самой победы, милорд герцог.

— Понимаю, — Джарли вновь наполнил кубки, один протянул мне. — За победу!

Я почти с отвращением влил в себя вино, задержал дыхание, перебарывая подкатившую к горлу кислоту.

— Выйду, подышу воздухом, — сказал я, взяв посох. — Перепить тебя мне все равно не удастся.

— Ага, — Джарли снова подставил кубок под струйку из бочонка.

Я нетвердой походкой прошел к двери (предательский аффи хорошенько так дал разом и по ногам, и по голове, чтоб его!), толкнул ее и вышел из душной чадной корчмы в свежую зимнюю ночь. Окрепший к ночи мороз тут же обжег мне лицо, но я был этому рад: больше всего я хотел побыстрее протрезветь. Пьянка с Джарли не доставила мне никакого удовольствия.

Черное небо над моей головой было густо усыпано яркими звездами. Две луны, большая, ярко-белая и меньшая, красноватая, заливали уснувший Кальт мягким розовым светом. Ночную тишину нарушали лишь далекий лай собак и поскрипывание вывески трактира над моей головой, когда ее касался ветер. В воздухе еще чувствовался слабый запах гари, но лишь временами, когда ветер дул с южного конца городка, особенно пострадавшего во время нападения. Я смотрел в это чужое небо, запрокинув лицо, и вдруг понял, что никогда в жизни больше не увижу знакомых земных созвездий. Большой Медведицы, Ориона, Кассиопеи. А так ли это важно, если рядом со мной будет звездочка по имени Уитанни? Ведь она для меня дороже всех звезд в небе Элодриана. И нашего мира тоже.

Впрочем, торжественной, умиротворяще-законченной, почти рождественской картины не получилось. Иллюзия покоя исчезла, едва я посмотрел вправо, в тот конец площади, где воины Джарли за какой-нибудь час соорудили виселицу и повесили на ней мародеров Сарилло. Два десятка пленных со скрученными за спиной руками болтались на этой перекладине уже несколько часов, и их лица и одежду покрыл иней. Труп их предводителя тоже висел на перекладине, только вниз головой, как зарезанная свинья — так распорядился Джарли. Глядя на них, я подумал, что мне, человеку двадцать первого века, такое зрелище должно внушать только ужас и отвращение, однако я то ли привык к жестокости, то ли просто пьян сверх нормы — и потому не чувствую ни жалости, ни кровожадной радости, ни упреков совести, ничего. Только усталость и тяжелое опьянение, от которого хочется побыстрее избавиться.

Лечь спать? Я не усну, пока сознание прыгает в моей голове как мячик для пинг-понга. Надо протрезветь. Опершись на посох, я стоял и чувствовал, как животворный мороз проникает под мою одежду, заставляя вздрагивать и ежиться. И думал о том, что очень скоро могу получить в лице Джарли врага, причем не менее опасного, чем Лёц и его оборотни.

А так ли это важно? И стоит ли, как говаривал когда-то Вильям Оккам, плодить сущности сверх необходимости? Э, да меня что-то на философию потянуло. Надрался ты, Кирилла свет Сергеич, воистину надрался. Иди-ка ты баиньки, а то простынешь, не ровен час. Мороз крепчает с каждой минутой...

Когда я вернулся в таверну, Джарли сидел на полу, привалившись к стене — и храпел. Его нарядный шитый серебром дублет был залит вином, а на полу красовалась большая лужа блевотины. Забытый бочонок истекал тоненькой струйкой аффи, и от винного запаха, наполнившего зал, меня замутило. Поборов вставший в горле разъедающе-кислый спазм, я поднялся по лестнице на второй этаж, попал в дверь, закрытую рогожей, и почувствовал настоящее счастье, когда разглядел в полутьме кровать.