Солнце за нас!

А пешком переть через горы — то ещё удовольствие. Тут у обороняющегося все преимущества. Тем более, что у махновцев конница имелась. Так что чехи пытались прорваться на поездах. Вот и держали на перевале Ужок блок-пост на котором местные мужики время от времени меняли друг друга в компании с "добровольческими повстанческими отрядами". Под этим псевдонимом, как понял Максим, скрывалась армия.

Жизнью Павло был, в общем и целом, доволен. Конечно, приходилось давать "добровольные революционные пожертвования". Лучше был было не давать. Но куда деваться? Тем более, махновцы брали куда меньше, чем австрийцы.

Израиль был доволен тоже. Он был из Стрыя. Когда в семнадцатом там нарисовались украинские националисты, для начала занялись любимым делом — еврейскими погромами. А потом нагрянул Махно, который это жестко пресек. Причем, суть тут была совсем не в какой-то особенной юдофилии батьки. Если честно, за что на Западной Украине ненавидели евреев? Да за две вещи.

Первая была очень старой. В данной местности было много поместий, принадлежащих польским аристократам. На них крестьяне работали батраками или арендаторами. Ясновельможным панам было "западло" вникать в такие низкие вещи как управление своим имением. Но деньги-то нужны? Нанимали управляющего. Вы поняли кого. Причем, еврея нанимали на эту должность совершенно сознательно. Еврей точно не имел дружеских и родственных связей среди крестьян и вообще являлся для них чужаком. И вот кого считали кровопийцей? Пана, которого видали пару раз в год и издали — или всем известного Абрама или Исаака?

А вторая причина была — перекупщики. В городе на рынках крестьян встречали личности, которые не мытьем, так катаньем заставляли продать товар им. А сами перепродавали уж по совсем иной цене. Держали эту мазу опять же понятно кто.

Махно пресек это развлечение очень жестко. Его ребята перекупщиков просто расстреливали. Вот так, без базаров. Подгоняли тачанки к "биржам"* и открывали огонь... Махновцы ведь тоже являлись крестьянами — а потому люто ненавидели перекупщиков.

(* Биржа. Наиболее близкий современный эквивалент — тусовка. То есть, "точка" на улице или площади, куда можно придти и пообщаться со "своими".)

Израиль такие методы одобрял. Со знаменитой "еврейской солидарностью" у него было как-то не очень. Как он выразился,

— Перестреляли такую шваль...

Как оказалось, в еврейских общинах были те ещё порядочки. Они жили по очень жестким законам, где всё до мелочей было жесточайше регламентировано. А "шаг вправо, шаг влево — побег". Правда, в Австро-Венгрии не было "черты оседлости", при желании модно было и уехать. Так ведь и в современной Максиму России никто не мешал уехать из Урюпинска в Москву. Но, Вена, как и Москва, встречала "понаехавших тут" совсем не хлебом-солью*.

(*Примечательно, что весь комплекс идей, на которых и основывались нацисты, был выработан в конце XIX века в Вене. Да и Гитлер был австрийцем. И ума-разума он набирался именно в столице Австро-Венгрии.)

В общем, Израиль, будучи парнем крепким и нетрусливым, при первой возможности записался к махновцам.

Вот и Павло пояснил логику революции.

— Батько жидов расстреливал. Евреев он не трогал. И нам не велел.

Как оказалось, правоохранительная система была здесь тоже весьма своеобразной. Точнее, этой самой системы просто не имелось. Анархисты отрицали писаные законы. Имелись "народные суды", в которых решали дела "не по закону, а по совести". И эти самые приговоры были интересными. Так, Павло рассказал, что в соседней деревне оправдали мужика, который по пьянке грохнул соседа. Мотивация была проста и логична: "убитого не вернешь, а если этого расстрелять, то кто будет его детей кормить?"

Тюрем здесь не было. И приговоров было немного: за небольшие проступки пороли. За крупные — расстреливали. Имелся, впрочем и такой сюрреалистический вид наказания как "условный расстрел". То есть, ты живешь, пока не надоел.

Максим-то вырос в достаточно гуманном обществе, и его поначалу шокировало то спокойствие, с которым люди говорят "расстрел". Но Эмиль относился к этому с полным равнодушием. И Максим понял — большинство этих людей прошло через войну. Если взять того же Эмиля, так сколько его товарищей легли в землю? Ни в чем не виноватых и, наверное, хороших парней, которых отправили на войну непонятно за что. И понятно, он не считает, что народ должен кормить преступника, пока тот сидит в тюрьме.

Чем ближе ко Львову, чем чаще в сельских пейзажи, через которые катил поезд, были заметны следы войны. Конечно, за прошедшие десять лет с момента здешних боев многое сгладилось. Вырытые окопы в многих местах запахали, выросли какие-то новые деревья. Но не всюду. Во многих местах виделись ломаные линии заросших окопов. Многие станционные здания так и стояли разрушенными или были кое-как залатаны. Хотя, как пояснил Эмиль:

— Основные бои шли севернее. Впрочем, природа быстро скрывает следы того, что люди натворили.

А вот сельские домики, по крайней мере издали, выглядели достаточно прилично. Хотя, конечно, это были не французские и не итальянские деревни.

Львов выглядел интересно. Тут имелось много магазинов, кафешек и синематографов. Но вот нэпа не было. Ни в каком смысле. Махновцы и не пытались вводить "революционный коммунизм". Так что те мелкие предприятия, которые сумели выжить при новом режиме, так и жили. С другой стороны, тут не было виданного Максимом в Москве демонстративного торжества "новых русских". Народ, правда, был одет достаточно бедно. Промтовары стоили дорого.

Порядок, в общем-то, поддерживался. По крайней мере, в Милане было хуже. Не говоря уже о Венеции. Правда, были районы, в которые с наступлением темноты соваться очень не рекомендовали. Это были места, где раньше компактно проживали поляки. Они в большинстве разбежались — и там угнездились разные асоциальные элементы.

Что касается, так сказать, высокодуховной жизни, то с ней дело обстояло не очень. В здании городского театра расположился Дом анархии, в котором шла какая-то творческая жизнь. Время от времени там давали концерты — но либо представители местной самодеятельности, либо коллективы из СССР. Батька явно не стремился плодить творческую интеллигенцию.

А вот университет, как закрылся после распада Австро-Венгрии, так и пребывал в том же положении. Хотя Махно всячески продавливал создание школ. А университет батьке несколько раз предлагали открыть группы интеллигенции. Но Нестор Иванович их вежливо посылал. Хотя и многие ребята из Реввоенсовета, среди которых тоже было много интеллигентов, полагали: а, может-таки открыть? А то как-то неудобно... Ходили непроверенные слухи, что даже к Конькову в Москву какого-то пытались посылать.

Почему к нему? Так Коньков тут являлся чуть ли не легендарно фигурой. Не как журналист, и уж тем более — не как медиа-магнат. Тут помнили, что именно он в самый критический момент подвез черным повстанцам винтовки, патроны, а главное — пулеметы, которые поставили на тачанки. И в итоге раскатали офицеров Дроздовского. Да и вообще почему-то считали Конькова своим. Хотя, как показалось Максиму, Сергей был оголтелым империалистом. Но поди пойми его такого — который жил при СССР, "лихих девяностых", при Путине, участвовал в революции семнадцатого, прошел Гражданскую войну и теперь снова жил в СССР. Что у него там в мозгах...

В общем, эти ходоки явно промахнулись. Потому что львовский университет, по словам всезнающего Эмиля, был местом, где австрийцы, как свойственно добрым соседям, готовили идеологическую мину для России — всячески привечали украинских националистов. А из общения с Коньковым, Максим вынес, что Сергей эту публику искренне ненавидел. И ведь именно он разнес на хрен в 1917 году киевских незалежников*. Так он уж точно предпочитал, чтобы этого университета просто не было. Кстати, по договору между СССР и Трудовой Федерацией, все желающие могли совершенно бесплатно учиться в любых учебных заведениях на советской территории. Узнав про это, Максим задумался: а ведь тут ещё какая-то хитрая игра. Но, в конце концов, это не его дело.

(* Кто читал первую книгу серии, знает, что это было не совсем так, но реальность одно, а легенды — иное.)

Что ещё было интересного в столице Западноукраинской Свободной Трудовой Федерации? Газеты. Был официоз — "Голос свободы". Имелась "Свободная Галичина" — то же самое, но издание было более веселым и разнообразный по содержанию. Выпускались оба на русском, украинском и идиш. Хотя русских тут было, прямо скажем, ну очень немного. Имелись и разные иные издания разных левых направлений. Неполитических газет не имелось. Не потому, что их кто-то гнобил. Просто местные жители просто не понимали: нафига покупать развлекательную макулатуру. Ну, разумеется, в полном объеме были представлены издания РОСТА. Среди них особенной популярностью пользовалось приложение к "Молодой гвардии" "Взгляд". Его охотно покупали и крестьяне, несмотря на довольно высокую цену. Дело в том, что приложение состояло из рисунков, фотографий и комиксов. Картинки и фотки можно на стенку повесить, комиксы дать детям.

Об этой затее Конькова Максим, разумеется, знал и раньше. Как и слыхал сплетни, что Сергей на пушечный выстрел не подпустил к ним никаких авангардистов, из-за чего крупно повздорил с Маяковским, который тоже очень хотел влезть в это дело. Фразу Конькова передавали в Москве долго.

— Любой инструмент годен в своем деле. Дети не понимают ваших революционных методов. Они говорят: это не похоже! Так что боец Красной Армии на рисунке должен выглядеть в точности так, как он выглядит. И в руках он должен держать не некую палку с непонятной торчащей хренью, а винтовку Мосина с трехгранным штыком. Не знаете, как она выглядит — запишитесь на стрелковые курсы! Если комсомолец — так пусть уж на нем будет нормальная "комсомольская" куртка.

Вышло и в самом деле неплохо. Картинки были такие, которые хотелось РАЗГЛЯДЫВАТЬ. А значит — очень хорошо запоминалось, КАК должен выглядеть "хороший парень". А если учесть, что подписи-то были на русском... Хочешь, не хочешь, а учи...

Но всё-таки оставался главные вопросы: а какой всё-таки в ЗУСТФ общественный строй? И как они тут сумели удержаться?

Дирижабль проходит развилку

Гостиная, в которой происходила беседа имела вполне респектабельный, но какой-то нежилой вид. Так, впрочем, и было. В этой квартире никто и не жил. Тут иногда встречались представители немецкой разведки со своими ценными сотрудниками.

Сейчас в массивных креслах расположились двое. Один был высоким, слегка полноватым, украшенным благородной сединой, одетым в скромный костюм. Звали его Дитрих Швацхельм. Это был весьма известный журналист, чьи репортажи с полей Первой мировой пользовались большой популярностью. В последнее время он чуть ли не прописался в Москве, писал оттуда репортажи и, как он заявлял, собирал материалы о книге про Гражданскую войну.

Его собеседником был профессионально неприметный человек, без каких-либо характерных примет.

Возле беседующих стоял столик с бутылкой вина, клубился сигарный дым. В общем — эдакая дружеская беседа. Хотя темы-то обсуждались серьезные. Дитрих, строго говоря, не являлся разведчиком в прямом смысле слова. То есть, он не лез туда, куда лезть запрещено, не воровал секретных документов, не вербовал агентов среди местных... Для этого у немцев имелись иные люди. Но ведь мало собрать сведения, надо их правильно интерпретировать. А когда дело касалось СССР, у немецкой разведки с этим начинались проблемы. А Швархельм отлично знал русский язык, он много бывал в России и до войны, да и с большевиками, вроде бы, нашел общий язык. Хотя Дитрих никогда не декларировал приверженность к левым взглядам, он заявлял, что является "честным немцем, который хочет разобраться". Журналист совершил несколько поездок по СССР, даже — на Дон, Кубань и Сибирь, куда вообще-то большевики пускать иностранцев не любили. Пару отрывков из его будущей тиснул "Красный журналист".

— Итак, господин Швархельм, вы полагаете, что власть большевиков держится прочно.

— Именно, так. Никаких внутренних сил, которые могли бы её свалить, просто не существует. Разумеется, недовольных много, но на что большее, чем шипеть по углам, они не способны. Так что единственное, что может для них представлять опасность — это иностранная интервенция. Но я очень сочувствую той армии, которая будет её осуществлять.

— Почему? Красная Армия вряд ли представляет серьезную силу.

— В общем, да. Но это прекрасно понимают и большевики. Упор они делают на развертывание партизанской войны. Все эти "зеленые береты", "синие береты". Последних учат партизанской войне в духе Махно. Насколько я знаю туда берут только добровольцев. Я кое с кем из этих ребят общался и уверяю — они будут воевать до конца. Прибавьте сюда ЧОН, "Молодую гвардию" Конькова...

— Но последние — это ведь дети!

— Ага. Которые будут стрелять в спину оккупантов. Так что они вполне устроить такое, что знаменитая испанская герилья покажется образцом порядка. Но это не самое плохое. Если Советы рухнут, то тут же появится множество Наполеонов и наполеончиков, которые поведут войну друг с другом. Я бывал на Кубани и и в Сибири — и очень хорошо представляю, что это такое. Вы не забывайте, что после Великой войны "мирных обывателей" больше нет! Слишком много людей имеет военный опыт. А в России на него накладывается опыт революционный.

Журналист глотнул вина и продолжал:

— Так что интервенты окажутся в положении человека, увязшего в болоте. Идти трудно, а со всех сторон жалят бесчисленные комары. И ведь кроме боевого оружия у них есть и пропагандистское. А у них в любой стране полно сочувствующих.

...Разговор продолжался ещё час два. После чего Дитрих откланялся, а его собеседник остался в большой задумчивости. Сказанное журналистом отнюдь не было чем-то необычным. Это подтверждалось и другими источниками. Более того. Имелись данные о том, что большевики планировали в случае иностранного вторжения развернуть полномасштабную городскую герилью на территории страны-агрессора. Английский опыт впечатлял. А немецкие рыцари плаща и кинжала слишком хорошо знали, как просто это раскрутить, если под рукой имеются подходящие кадры. А уж в Германии экстремистских группировок... Коммунисты, два вида нацболов, баварские сепаратисты, польские националисты... И в стране полно фронтовиков.

Выводы складывались однозначные. Конечно, кое-кому они очень не понравятся. Особенно иным господам в генеральских погонах, которые снова рвутся повоевать. Ну, что ж. Есть ещё такая вещь, как статистические расчеты. Вот этим и имеет смысл заняться.

* * *

Так уж сложилось исторически, что если в Питере авиационным центром являлся Комендантский аэродром, то в Москве ту же роль играло Ходынское поле. Вот и сегодня толпы народа собрались сюда, чтобы поглазеть на событие, связанное с полетами по воздуху.

Итак, обширное пространство, чуть ли не в гектар, было оцеплено тройной цепью красноармейцев. Посреди торчала причальная мачта, неподалеку тусовались разные официальные лица в главе с товарищем Чичерниным. А также охрана, оркестр, стадо автомобилей и некоторое количество привилегированных журналистов — как своих, так и иностранных. В том числе я со Светланой и примкнувший к нам Миша. Собственно, особо делать нам тут было нечего, но мы тоже любопытные, так что использовали служебное положение, чтобы поглазеть.