Букашко

— Можно, я задам Сереже несколько вопросов?

— Конечно.

— Когда вы получили высшее образование.

— В тридцатом году.

— Тема вашего диплома?

— "Нетрадиционная работа с подозреваемым. Специализация: носоглотка".

Я уставился в его холодные злые глаза и разглядел там только пустоту и жажду убийства. Конечно, утешал я себя, сомнительно, чтобы ему разрешили убивать первых встречных направо и налево. Может быть, он — эстет и его не интересуют чисто физические убийства. Не исключено, что человеческие организмы оставляют его равнодушным, вполне вероятно, что Сереже приятнее убивать морально, давить в зародыше прекрасные порывы души. Но это еще хуже, поскольку эта страна жива только потому, что до сих пор здесь встречаются люди, в которых живы еще прекрасные порывы души. А вот если и их лишить животворящего стержня, то останутся только организмы, из которых особым образом обученные специалисты станут лепить, как из глины, шахтеров, колхозников и академиков для нужд... Не знаю, для чьих нужд...

— Нет, этот не подойдет для столь ответственного дела. Ему меня не изобразить, — выкрикнул я решительно.

— Не понял, — отпрянул товарищ А.. — Неужели мы должны с тобой советоваться? Делай, что тебе говорят, и все.

— А как же... Будете советоваться. И разрешение спрашивать на подобные акции будете. Удивили вы меня, товарищ А.. Неужели вам показалось, что вы в состоянии самолично подыскивать мне подмену? Ошибочка вышла. Нельзя без моего согласия двойников заводить. Нельзя ведь? Товарищ Киров не одобрит подобную самодеятельность. И товарищ Сталин не одобрит. Не одобрит ведь?

Товарищ А. покраснел и стал откашливаться. Откашливался, откашливался. Откашливался, откашливался. Наконец это ему удалось.

— Завтра приведу к тебе нового болвана. Хочешь выбирать — выбирай. Но постарайся побыстрее. Время не ждет.

* * *

На следующий день товарищ А. был уже более покладист. Долгие раздумья подсказали ему, что лишние трения со мной не конструктивны. Товарищ Сталин, оказывается, действительно был лично заинтересован в успешном выполнении моей таинственной миссии. И если сначала мне показалось, что я был с товарищем А. чрезмерно груб, то теперь стало ясно, что таковыми и должны отныне стать наши взаимоотношения. Я нужен товарищам-большевикам, так что пусть платят по счету, сколько положено.

Впрочем, нельзя было забывать и то, что после выполнения задания меня, скорее всего, ожидает расстрел. Не думаю, что кому-нибудь из заговорщиков (наверное, их можно так назвать) захочется оставлять в живых опасного свидетеля. Я слишком много буду знать. Об этом стоило подумать.

Новый кандидат в Григории, которого представил товарищ А., мне понравился. Про таких обычно говорят: консерватория на лбу написана. Тонко организованный воспитанный молодой человек, явно прошедший курс обучения в университете. Неужели я произвожу на большевиков такое благоприятное впечатление? Лестно, черт побери.

— Ну что, этот подходит? — усмехнувшись, спросил товарищ А.. — Если хочешь поговорить с ним, приступай, не буду тебе мешать.

Товарищ А. ушел. А я занялся своим возможным двойником.

— Ваше образование?

— Закончил Петроградский университет. Астроном, — произнес он это скрипучим замогильным голосом с придыханием. Так говорят с врагами, когда боятся выболтать лишнее. Если он хотел скрыть свое отвращение к работе на большевиков, то ему это не удалось.

— Вот как? Чем занимались после окончания?

— Начинал в Пулково, — неожиданно его голос странным образом изменился, в нем появилась жизнь, какая-то неуместная в данной ситуации страсть. — Это была замечательная школа, я многому научился. Знаете, теория — вещь необходимая, но непосредственное общение с корифеями науки нельзя ничем заменить, — молодой человек явно увлекся. — Начинающий ученый получает от мастеров то, что ему не даст никакая теория, никакая самостоятельная практическая работа — чувство преемственности. Стоит почувствовать, что начинаешь не на пустом месте, что и до тебя жили на Земле люди, желающие чего-то более важного, чем кусок хлеба и миска похлебки, и твоя жизнь уже не так одинока, и твои надежды не так безнадежны.

Молодой человек затих, в глазах его появился ужас. Он явно не мог сообразить, не наболтал ли он чего-нибудь лишнего.

— Тебя как зовут? — спросил я.

— Нил.

— Чем бы ты занимался, если бы оказался вдали от людей?

— Добывал бы себе пропитание..., — сказал Нил. Мне показалось, что он хотел закончить "... как, попав в подобную ситуацию, вынужден этим заниматься сейчас".

— Нет. Чем бы ты занимался по-настоящему? — повторил я свой вопрос.

— Вы хотите узнать, что меня волнует в этой жизни?

— Да.

— В годы учебы мне посчастливилось познакомиться с Александром Александровичем Фридманом. Он занимался потрясающими вещами — сейчас это направление в науке называют космологией. Мне интересно было бы посмотреть, как устроен мир.

— К сожалению, мы должны спуститься с небес на землю, пока тебе придется поработать моим двойником. Ты зачислен на работу. Инструкции просты: постарайся сохранить доброжелательность к посетителям, свои эмоции не проявляй ни при каких обстоятельствах. Даже если перед тобой старушку на части разрежут. Докладывать о контактах будешь мне. Запомни — только мне. Если от тебя потребуют отчет, включай в него только общие фразы, серьезная информация может идти только через меня. Договорились?

— Договорились, — усмехнулся Нил. По его хитрому лицу я понял, что не только проверяющим органам, но и мне самому информации не видать.

Я остался доволен. Но в глубине души осталось подозрение: специалисты из ГПУ бывают такими коварными. Мне захотелось от чистого сердца поздравить органы, если им удалось подготовить такого прекрасно законспирированного агента.

* * *

Стояло чудесное морозное утро, я занимался своей монографией и был по-настоящему счастлив. Мне хотелось работать, и я во всю потакал своим желаниям. Как было бы опрометчиво утверждать, что я ленив и безынициативен, на том лишь основании, что обязанности секретаря-референта не стали для меня самым главным занятием в жизни. Я гордился своим призванием, своей настоящей работой — доказать, что жизнь муравейника сложнее, чем это принято было до сих пор думать. Задача эта представлялась крайне сложной, но я взялся показать грандиозность духовного развития муравьиных особей и уверен, что справлюсь. Удивительно, но сколь бы сильным не было квазисоциальное давление обстоятельств, муравьи, несмотря ни на что, демонстрируют потрясающую способность потакать прекрасным порывам своей души. Исходя из этого, я взял бы на себя смелость указать на приоритет духовного над материальным аспектом существования.

Мои захватывающие рассуждения были прерваны самым бесцеремонным образом: раздался телефонный звонок. Товарищ А. приказал явиться к нему в кабинет ровно в 15-30.

В назначенное время я уже стучал в дверь. Однако оказалось, что я спешил напрасно и пришел слишком рано. Вместе с тем, товарищ А. был потрясающе собран.

— Сейчас вызовут, — сказал он. — Товарищ Сталин решил лично проинструктировать меня. Придется тебе подождать чуток. Потом я тебе все расскажу. А сейчас — садись и займись чем-нибудь. А я себе дело по душе уже нашел.

Я попытался мысленно вернуться в мир муравьев, но жизнерадостное бормотание товарища А. помешало мне сосредоточиться. С некоторых пор я научился получать удовольствие от бесконтрольных причитаний, непроизвольно покидающих его организм. Часто тексты были откровенно милые... Не разочаровал он меня и на этот раз.

— А вот, посмотрим, что у меня в карманчике? — соловьем заливался товарищ А. — Кошелечек... Очень хорошо... Славный кошелечек... Ням-ням... А что у меня в кошелечке...? Денежки... Очень хорошо... Ням-ням... А сколько, спрашивается, у меня денежек...? Сейчас подсчитаем... Сотенки сюда в кучку. Очень хорошо... Пятидесятирублевки — сюда. Десяточки — сюда. Пятерочки — сюда. Рублики — сюда... А где же трешечки? Нету трешечек. Очень плохо. Трешек нет. Это надо исправить.

Товарищ А. окинул свой рабочий стол ясным взором и, подхватив ручку, судорожно опустил ее в чернильницу, а потом записал что-то в свой рабочий блокнот. Потом он вернулся к обследованию своего кошелька.

— А вот монетки, — продолжал он сладко мурлыкать себе под нос, — двадцатки, пятиалтынные, копеечки. Каждую монетку в свою кучку. Занимайте свои места, родимые. Кончились... жаль. А вот мы вас сейчас сосчитаем... Ням-ням... Всего на сумму — восемьсот тридцать шесть рублей семьдесят три копеечки... Ого-го...

Он замолчал, но вскоре продолжил.

— А что произойдет, если я куплю булочку с маком за пятнадцать копеек? У меня останется... Это будет... восемьсот тридцать шесть рублей пятьдесят восемь копеек... Ой-ей-ей... А если не покупать булочку, то опять станет восемьсот тридцать шесть рублей семьдесят три копеечки... Интересно, интересно... Надо подумать... Не знаю даже, покупать мне булочку или не стоит...?

Зазвонил телефон. Я поднял трубку.

— Секретарь-референт Корольков у телефона.

— Григорий Леонтьевич, срочно передайте товарищу А., что товарищ Сталин ждет его. Пусть летит пулей.

— Товарищ А., — обратился я. — Товарищ Сталин ждет вас.

— Сейчас, сейчас, — запричитал товарищ А.. — Только денежки соберу.

Раздался характерный звук укатывающейся монеты.

— Куда это ты, милый, — гаркнул товарищ А.. — Ну-ка, на место!

Но пятачок не послушался товарища А.. Пришлось ему залезать под стол и проводить масштабную операцию по отысканию беглеца. Его зад торчал над стульями, как поплавок в пруду.

— Нету пятачка, — причитал он. — Нигде нету. Вот беда!

Еще раз зазвонил телефон. Товарищ Сталин интересовался, почему товарищ А. заставляет ждать руководство страны.

— Передайте, что я занят и прийти не могу, — заорал товарищ А. — Не могу я прийти, понятно! Товарищ А. честно исползал весь свой кабинет. Он не пропустил ни единого сантиметра и, к своему ужасу, осознал, что пятачок закатился под сейф.

Казалось, что товарищ А. побежден. И вдруг, побелевший от расстройства большевик, издал тихий неблагозвучный для моих ушей секретаря-референта звук и ринулся на сейф... Как замечательно, что я никогда до сих пор не посягал на пятачки товарища А.. Полученный урок я запомню на всю жизнь — не выхватывай пятачков у товарища А. и останешься жив. Миг, и вот — пятачок найден и освобожден. Я с опаской заглянул в лицо товарищу А., но буря осталась позади, теперь я знаю, как выглядит облегчение вблизи.

— Меня ждут, Григорий, поспешу. А ты меня здесь подожди, — с этими словами окончательно повеселевший товарищ А. бросился вон из кабинета.

Я устроился удобнее, неясно было, сколько продлится ожидание.

* * *

— Начинаем, — прошептал товарищ А., вернувшись ровно через пять минут. — Начинаем.

Не представляю, как можно за столь короткое время так возбудиться. Смотреть на него было просто больно: выпученные глаза, красные полосы на щеках, подозрительно похожие на следы ногтей, припухлость в районе скулы, не удивлюсь, если выяснится, что его били.

— Начинаем...

За последние два месяца я слышал это пятьсот раз и научился пропускать стенания товарища А. по поводу грядущей работы мимо ушей. Но на этот раз за словами последовало действие — меня провели в "комнату свиданий".

Я приготовился к беседе с очередным посетителем, озабоченным изготовлением из зародышевых организмов строителей социализма, но оказалось, что я недооценил замысел кремлевских мечтателей.

На месте нас уже ждали: Сталин, Киров и Буденный.

— Присаживайтесь, — обратился к нам Сталин. — Сейчас сюда приведут американского полковника Роббинса. Мы должны добиться от него устного признания выдающихся заслуг Советского правительства в деле построения нового общества. Ваша задача, Григорий Леонтьевич, — обратился он ко мне, — внимательно выслушать доводы сторон и оценить, поверит ли доказательствам полковника мировая общественность.

Я кивнул.

— А вы подготовили аргументированные доказательства? — обратился Сталин к товарищу А..

— Так точно.

— Тогда начнем. Введите американского полковника.

Военнослужащий Северо-Американских Соединенных Штатов оказался бодрым пузатым старичком и более походил на средней руки авантюриста, чем на полководца. Впрочем, я не стал бы слишком доверять визуальной оценке. Да, выражение лица у американца подкачало. В России таких людей называют прохиндеями, как их называют в Америке, я не знаю.

— Хай ду ю ду, — широко улыбаясь, объявил полковник, а потом добавил по-русски: — Привет честной компании! Судя по отсутствию акцента в произношении русских слов, он был американцем в первом поколении.

— Рад нашей новой встрече, господа. Надеюсь, договоренность остается в силе!

— Да, господин полковник. Советское правительство привыкло держать свое слово.

— Значит, картинки станут моими?

— Как договорились.

Товарищ А. заметил мое замешательство и зашептал:

— Полковник составил список картин из Эрмитажа, которые перейдут в его собственность, если он даст правильные ответы на специально подготовленные нами вопросы. А я так думаю — пусть подавится. Очень скоро грянет мировая революция, и тогда мы сможем национализировать все ценности мира, включая и те, что мы пока вынуждены выпустить из своих рук.

— Начинайте, товарищ Киров, — приказал Сталин.

Киров поднялся, судорожно поднес к глазам бумажку и стал читать:

— Советские люди стали веселыми и довольными...

— Один Ренуар, — вставил полковник.

— В Союзе ССР наступил долгожданный расцвет наук и искусства...

— Один Василий Кандинский.

— Колхозное крестьянство больше не голодает и процветает...

— Один Клод Моне... А впрочем, мы сейчас это проверим.

С этими словами полковник Роббинс выбежал из кабинета.

— Куда это он? — поинтересовался Сталин. — Григорий Леонтьевич, поинтересуйтесь, чего ему еще надо?

Я догнал полковника в коридоре, где он внимательно высматривал что-то в потоке служащих.

— Вы кого-то ищете? — поинтересовался я.

— Хочу повстречать настоящего крестьянина и спросить его самого, как идут дела его колхоза.

Неожиданно он метнулся в толпу и подскочил к прогуливающемуся по коридору Калинину.

— Что это? Кто это? В чем дело? — перепугался Калинин.

— Это американский полковник Роббинс, — успокоил я его. — Он хотел бы задать вам вопрос.

— Да, хотел бы, — окончательно обнахалил американский подданный. — Мне кажется, вы — самый настоящий крестьянин! Таких парней я видел только на картинках в журналах. Не голодаете ли вы? Хватает ли вам еды?

Калинин, несомненно, шел из столовой, где только что знатно отобедал, потому что непрестанно цыкал зубом и ковырял ногтем между зубами.

— Благодарствую, — заявил он с явным облегчением, ибо, уж кто-кто, а он-то знал ответы на поставленные вопросы. — Кормят меня хорошо. Правда, осетринка сегодня была с душком. Непорядок.