Маруся. Попасть - не напасть

— Маш... ты ее пять лет не видела. Ты изменилась, она тоже. Уж ты поверь...

— Увижу — поверю, — отозвалась я. — Печь топи, давай... где в этом свинюшнике посуда?

— В лохани... Петь, Аринка и посуду не отскребла с утра?

— Нет... она рано ушла, вскоре после тебя.

Ваня выразился непечатно.

Я плюнула и направилась на поиски тряпки.

* * *

Что я могу сказать?

Анну Батьковну... кажется, Николаевну, пора было убивать. Цинично и жестоко.

Грязным было — все. Вот так — ВСЕ.

Ведра, тряпки, посуда, стол, стены, пол, окна...

Потолок — и тот был в паутине. Справиться с этим за один день? Нереально. Только если ты — грязеуборочный комбайн с шестнадцатью манипуляторами и вечным зарядом. И то — спалишься.

Мне оставалось только скрипеть зубами и материться. Иван с каждым услышанным оборотом смотрел на меня все более уважительно. А уж когда я крысу увидела...

Не угадали.

Отродясь не визжала, и визжать не буду. В гадкую тварь я запустила, чем под руку подвернулось, каким-то старым сапогом, но большой боцманский загиб таки вспомнила.

И отправила Ваню за водой.

Четырех ведер хватило, чтобы оттереть стол и часть посуды. И я занялась готовкой.

На скорую руку покромсала курицу, отделяя мясо от костей, кое-как обжарила на сковородке, потом на той же сковородке обжарила морковь и лук, благо, режутся они быстро, а жарятся еще быстрее, сложила в большой горшок курицу, засыпала пассированными овощами, высыпала несколько стаканов пшена, залила подсоленной водой и поставила в печь, томиться. А Пете пока сунула погрызть кусок хлеба с сыром и большую морковку.

Мальчишка явно повеселел.

М-да.

А насколько он свой словарный запас пополнил... дура ты, Маруська, научатся от тебя дети...

Ладно. Исправлюсь.

И я пошла по дому, пока ужин не готов.

Изначально тут было четыре комнаты.

Кухня, она же столовая и надо полагать, гостиная.

— Вот здесь мама живет, — показал Ваня на комнату, которая примыкала... так... ага!

У нее одна стена с печкой общая, то есть должно быть всегда тепло. Ясненько.

— А вы?

— Мы с Петрухой обычно на песке спим. Аринка в той комнате, — показал Ваня пальцем.

Две других комнатки были поменьше. И печка там тоже была, маленькая, не знаю, как это называется. Тоже одна на две комнаты.

— А протопить? Если дров нет?

Свои вещи я поставила в последнюю незанятую комнату. Пока и так сойдет, потом перераспределим блага.

— Ну...

Ваня отвел глаза в сторону. Потом разозлился на свое смущение и рыкнул.

— Это редко так! Я зарабатываю! Вот!

— Кем ты работаешь? — резко спросила я. — Колись, закон нарушаешь?

— Ты что! Мешки разгружать хожу. Если меня мусора загребут, на кого младшие останутся? И так Аринка от рук отбилась...

Я вздохнула.

И поглядела на Ваню уже другими глазами.

Да, выше меня на голову. Весь еще нескладный, растрепанный, волосы непонятно-русые, криво покромсаны и торчат во все стороны, глаза серые, лицо усталое... а на Машу он похож. Очень похож...

А еще, под бравадой и напускной наглостью кроется обычный мальчишка. Которому так хочется, чтобы рядом кто-то был... чтобы не один он был на этом свете. И не самым старшим... ну хоть ненадолго!

Здесь дети взрослеют быстрее, я уже поняла. Но для пацана все равно это ноша тяжелая. Даже может, и неподъемная...

Пять лет.

— Мать всегда так?

Он понял, о чем я спрашиваю, но покачал головой.

— Последние года два-три. До того лучше было...

Климакс у нее, что ли, начался? По нашим меркам рано, а здесь могло и пойти уже, как говорится, кто раньше начинает, тот и раньше закончит.

— Выправим, братишка, — улыбнулась я. — Все мы выправим... сегодня вам еще придется поспать на печке, там теплее будет. А завтра начнем дом в порядок приводить, дров прикупим...

— Мать может и с околоточным вернуться...

— Да хоть с чертом с рогами, — отмахнулась я. — Лишь бы лекаря привела, а остальное меня мало волнует.

— Ты на нее руку подняла.

— Надо будет — и ногу подниму, — хмыкнула я, — совершенно не раскаиваясь. И видя на лице мальчишки непонимание, объяснила. — Ваня, если мать не заботится о детях, то она НЕ ВПРАВЕ называть себя матерью. Понимаешь?

— Она о нас заботится.

— Я вижу. Жрать нечего, спать негде, сидите в грязи и в холоде, зато у мамаши лучшее место в доме.

— Она работает, устает...

— Кем — работает?

— Ну... шьет.

— Дома. Могла бы и подмести. А раз работает — значит, зарабатывает. Деньги где?

— Думаешь, все так просто?! Приехала тут, рассуждать...

Я махнула рукой.

— Не рассуждать, Ванечка. Некогда мне рассуждать. Работать будем. И для начала порядок наведем, а там посмотрим... кстати, почему у нас никакой живности? Хоть кур бы завели, или кроликов... невелик труд!

Ваня вздохнул.

— Матери тяжело...

Я почувствовала, что зверею. Мало я этой дуре вломила, ой, мало...

Гррррррр!

* * *

Во дворе послышался визгливый голос мамаши.

— Вот, сюда пожалуйте...

Мы с Ваней переглянулись, и поспешили навстречу гостям.

Гостем оказался молодой мужчина лет тридцати, с белым чемоданчиком.

— Добрый вечер, — произнесла я. — Господин...?

— Ремезов, Гаврила Иванович. Я фельдшер. Ваша мать сказала, что у ребенка тяжелая травма...

Вот ей бы такую и нанести! Два раза!

Ну ладно, хоть кого нашла.

— Проходите, господин Ремезов. Вы имели дело с вывихами и переломами?

— Да. А вы...

— Синютина, Мария Петровна. Рада знакомству, — сухо представилась я. — Мой брат, Иван Петрович. Второй брат, которому требуется помощь, там, на печи. Вань, помоги ему слезть...

Второй раз просить не потребовалось.

Гаврила Иванович получил от меня жирный плюс за то, что вымыл руки, и только потом подошел к пациенту.

— Ну-ка, показывай... ох!

Нога произвела впечатление.

— Давно это? Мария Петровна?

Мамаша помалкивала с видом пресвятой мученицы.

Недомученницы, ежь! Но я исправлю!

— Больше суток.

— Ох, плохо-то как... что ж сразу не пришли?

— Господин Ремезов, я в городе ровно два часа. Ну, три, — ледяным тоном произнесла я. — Почему моя мать не обратилась к вам раньше, даже не представляю.

— Я... мне плохо было! — вякнула мамаша. — Даже ходить не могла!

Было?

Будет тебе плохо, я с тебя весь жир сгоню, дрянь такая! Небось, до вокзала мигом доскакала, и полдня там пропрыгала... сплетни собирала?

— Так... похоже, вывих. Здесь больно?

— Да.

— А здесь? Вот так?

— Д-да...

— Ясненько.

Фельдшер достал из чемоданчика что-то, смутно напомнившее мне губку, накапал на нее раствор из пузырька.

— Дыши, малыш.

— Это что? — подозрительно поинтересовалась я.

— Хлороформ. Если б сразу вправлять, было бы проще. А так надо обезболить, а то у мальца сердце зайдется...

Я кивнула.

После нескольких вдохов глаза у мальчишки закатились, и он обмяк.

Гаврила Иванович ловко подхватил и малыша, и губку, кивнул Ване.

— Вот тут прижми, и держи.

И как-то ловко повернул, дернул Петину ногу...

Мальчишка взвыл даже во сне.

Я погладила его по голове.

— Все хорошо, маленький...

— Мне плохо! — напомнила о себе мамаша.

— Сейчас нюхательную соль подам, — огрызнулась я. Захотелось навернуть мамашу ухватом. Но вместо этого я забрала у фельдшера из чемодана губку. Вытащила нужный пузырек под ошалевшим взглядом хозяина, который даже вякнуть ничего не успел, накапала еще дозу.

И спокойно вручила мамаше, которая сидела в углу.

— Дыши. Полегчает.

Хлороформ быстро выветривается, да и концентрация на такую тушу должна быть побольше, но — получилось.

Через пять минут спящих стало двое.

— Извините, господин Ремезов, — покаялась я.

Фельдшер только рукой махнул.

— Все в порядке, Мария Петровна, я все понимаю...

Я развела руками и мило улыбнулась. Ваня ловко строгал досочки для лубка, а Гаврила Иванович прибинтовывал Петину ногу.

— Все будет в порядке с парнем. Пусть недельку ногу побережет, а потом придете показаться.

— Спасибо, господин Ремезов. Сколько мы вам должны?

— Рубль...

Цена была явно завышена, но я молча вручила мужчине полновесный целковый.

Заслужил.

— Благодарю вас. Мы обязательно придем.

— Да... спасибо, — закивал Ваня. — А Петя долго еще проспит, господин доктор?

Ремезов даже приосанился. Вот что с человеком лесть делает.

— Думаю, с полчаса. Я ему маленькую дозу дал.

— Вы нам очень помогли, — с чувством произнесла я.

— Всего вам наилучшего, — попрощался фельдшер и ушел.

Я достала из печи аккурат к этому времени упарившуюся курицу с пшеном.

* * *

— Ванечка, ты себе невесту нашел?

Я обернулась.

М-да. Дите рабочей окраины, было у нас такое выражение. Стоит на пороге девчонка, и смотрит...

Нет. Не шлюха. Это сразу видно, взгляд у нее не продажный. Но тоже, тот еще волчонок. На Ваню похожа, кстати. Маша повыразительнее была, а эта вообще ни о чем. Мышь серая лабораторная, с первого взгляда от стены не отличишь.

Четырнадцать лет — здесь возраст расцветающей женственности. У этой...

Либо, он будет позже, либо никогда.

Фигура плоская, волосы серо-русые, глаза серые, лицо не особо выразительное, на улице встретишь и мимо пройдешь. А здесь модели не в чести.

В высшем свете еще туда-сюда. А вот у простого народа баба должна быть в теле.

— Арина? — прищурилась я.

— Я-то Арина. А ты...

— А я — Мария. Не помнишь?

— А, старшенькая пожаловала?

— Цыц, сопля, — опомнился Иван. — Ты где шлялась целый день?

— Твое какое дело?

Я вздохнула. Сейчас бы и эту оттрепать, но сил не просто не осталось — они в минус ушли.

— Садись, кушать будем.

— Хлеба с молоком, что ли?

— У вас это что — блюдо месяца? — окрысилась я. Поймала недоуменные взгляды и махнула рукой. — Курицу с пшенкой. Будешь?

— Не мать готовила?

— Я. На всех. Так как?

Арина уселась за стол и тряхнула косой.

— Давай сюда свою курицу.

* * *

Курицу с пшеном 'родственнички' наворачивали за обе щеки. Маман так в себя и не пришла, а вот младший завозился.

Логично, ему-то досталось под присмотром врача, а маменьке бесконтрольно.

М-да, что-то не везет мне с мамашами в этом мире. Первая умерла, вторая стерва, третья дура...

Я отложила кашу с курицей в миску, положила побольше мяса и поставила отдельно. Сама вытащила куриную ногу, понимая, что в большой семье клювом не щелкают и впилась зубами в натуральное мясо без антибиотиков и гормонов. Жесткое, как сволочь. Тут даже печь ничего не сделает, курица при жизни была спортсменкой.

— Потом покормишь мелкого?

Ваня кивнул.

— Придет в себя — прослежу.

— Много сразу не давай, пусть сначала водички попьет, а уж через часок и кашу можно.

— Хорошо, Маш. Ты бы пошла, прилегла? Тебя ведь шатает...

Меня и правда штормило. Все хорошо в меру, а сегодня у меня день был при отсутствии всякой меры. Я порадовалась задвижке на двери комнаты, закрылась изнутри и почти упала.

Как там господа Синютины будут разбираться — меня не волновало.

Раздеваться?

Вот в этой комнате?

В этой кровати?

Пусть меня сначала расстреляют! И вообще, моему платью уже ничего не поможет, кроме торжественного сожжения. Завтра разберусь, где тут купаются, и пущу его на тряпки.

Завтра, все завтра...

Сон накрыл меня в минуту, унося в глубокую черноту без сновидений.

* * *

— Кукареку! КУКАРЕКУУУ!!!

Мутант сволочной.

Чтоб тебе всю жизнь прожить в инкубаторе!

Как же мне хотелось поспать подольше. Но петухи разорались, как последние... петухи!

Час ночи!

Два часа ночи!

Четыре утра!

Вот, в четыре утра я и встала. Сволочи пернатые, чтоб вам ваши цыплята за меня отомстили! Кубики бульонные на ножках! Чтоб вам один 'ролтон' жрать до скончания птичьего века!

Глаза решительно отказывались открываться, но мозг заработал на полную мощность. Есть у меня такое плохое качество.

Встаешь ночью, начинаешь думать, и потом заснуть не получается. В таких случаях идеально помогает или считать овец, или просто что-то считать, но не думать. Ни о чем не думать.

У меня так не получилось.

Накатило.

Вчера я убила людей.

Вчера я сидела рядом с умирающей девушкой и держала ее за руку.

Вчера я примерила на себя еще одну чужую жизнь.

Память нахлынула волной, и сопротивляться стало бесполезно. Меня затрясло, я перевернулась на пузо, уткнулась лицом в руку и прикусила рукав.

Так, спокойно, Маруся.

Ты делала все, чтобы выжить.

Выжить, вырваться, не быть убитой.

Если бы ты не сбежала, тебя бы убили. Сначала продали, потом убили... с Демидовым в кроватку захотелось?

Это даже не садо-мазо, для такого извращения и слова-то еще не подобрали. Пятьдесят оттенков кретинизма, не иначе.

Если бы ты не сбежала, тобой бы занялась охранка.

Если бы ты не оказалась в поезде...

И что бы это поменяло?

Маша все равно погибла бы. Или кто-то думает, что эти негодяи охотились за поездом, потому что там я ехала? Сомневаюсь...

Все равно бы девчушка погибла, а я... я воспользовалась ситуацией. И за эти документы мне еще отработать предстоит, как стахановке.

Ссссемейка, ежь ее рожь!

С мамашей все понятно, таких я и у себя навидалась. Будут ныть, скулить и выть, но зад не поднимут. Единственный вариант — пнуть по нему со всего размаха.

Такие очень боятся тех, кто сильнее, и может им навалять без оглядки на правила. Раз оттреплешь, два...

В наше время сложнее, они ползут к участковому, но если нет ни свидетелей, ни следов...? Я их вчера точно не оставила, а вопли — не доказательство. Переживем.

Мальчишки...

Старший поддается воспитанию. Ведь взял на себя заботу о младших, хоть как-то.

Девчонка — оторва. Но может, удастся скорректировать?

Младший — тихий стоик. Это ж надо? Сутки терпеть с вывихом и не вякнуть? Да в наш суровый двадцатый век ребенок и часа терпеть не станет! А тут?

Сутки!

Акселерация, ежь?

Или просто пацан знал, что до него никому нет дела?

Вот, во второе мне больше верится. Да, мамочка у Марии класс! Прибить не жалко!

Но чем можно заниматься столько времени? Не домом, не детьми, не работой... хотя ответ прост.

Мужиками.

Какие здесь мужики героические! Геракаклы! Я к такой мамаше щипцами бы не притронулась, а кто-то позарился. Хотя... смотря на что.

На мамашу — или на домик и деньги?

Да, вовремя я приехала.

А какой план действий-то?

А, простой.

Первое — уборка.

А потом буду устраиваться в жизни, как Мария Синютина. Для начала.

Устроюсь поудобнее, оценю окружающий мир, разберусь со своей магией...

Вернусь ли я в высший свет?

А вот тут надо еще прояснить со своими правами и обязанностями. Конечно, там комфортнее, и прислуга есть, но — что там есть еще?

Какие права у княжны?