— Это ж сколько времени она за мной наблюдает? — ужаснулся про себя юноша и, постаравшись скрыть свое замешательство, склонился в самом куртуазном поклоне, на какой только был способен.
— Счастлив свидетельствовать Вам мое почтение, прекрасная леди, — произнес уже вслух Николай по-английски, совершенно забыв, что его собеседнице неизвестен этот язык. А когда вспомнил, то звонкий голос уже отвечал ему так, как не стеснялся бы говорить и сам Вильям Шекспир:
— Приятно встретить столь галантного джентльмена. Не будет ли излишней вольностью с моей стороны поинтересоваться, что заставило уважаемого русского офицера подняться еще до восхода?
— Это вышло случайно и мне захотелось поупражняться. Но — простите, я не представился. Мичман российского флота Маштаков Николай Филиппович, к Вашим услугам, — Николай вопросительно взглянул на японку.
Тихий смех
— Как вполне справедливо заметил мичман российского флота, мы не представлены. И...я, пожалуй, предпочту пока оставаться инкогнито. Подойдите пожалуйста, мичман, не слишком удобно беседовать через всю поляну...но Вы говорили об упражнениях. Я не знакома с русской манерой фехтования, мы здесь, в Японии, вообще мало знаем о русских. Поэтому мне было интересно смотреть на Ваши занятия. А что это был за прием, когда нужно сесть на землю, разбросав ноги? Он мне непонятен. Вы не могли бы повторить его? — с милой улыбкой произнесла девушка, и искорки веселья лукавыми чертиками танцевали в ее глазах.
"Да она смеется надо мною!", про себя подумал Николай. Тут бы ответить бы что-нибудь остроумное, да только, как назло, в голову совершенно ничего не приходит.
— О, это страшный русский прием. Он доступен лишь величайшим гениям клинка, и получился у меня совершенно случайно. Я с удовольствием показал бы его Вам, но моего мастерства не хватит для этого — Вы же сами видели, что при попытке повторить, я остался на ногах, не сумев завершить прием как должно — с улыбкой ответил Николай.
И вновь — смех, звонкий колокольчик.
— А Вы забавный, — промолвила она.
— На самом деле я всего лишь пытался повторить то, что увидел давеча в уличном театре.
— В театре? Но зачем? Неужели русские офицеры обязаны владеть актерским мастерством?
— Нет, конечно. Более того — на моей Родине актерство считается малопочтенной профессией. Все мужчины в России носят бороды, и никогда их не стригут, поэтому к старости приходится использовать ручного медведя, чтобы тот носил ее впереди владельца. Чем длиннее борода — тем больше уважения к человеку. А если кто-то по несчастному случаю теряет свою бороду — про такого говорят: "Брит, как актер" — с самым наисерьезнейшим выражением лица ответствовал Николай.
— А где же в таком случае Ваша борода, господин Маштаков?
— Поскольку борода очень важна для нас, русских, мы не носим ее постоянно, а надеваем только по большим праздникам.
Незнакомка улыбалась, и Николай продолжил
— Я не понял того, что увидел на сцене. Мне рассказывали о том, что Ваши мастера фехтуют не так, как мы, русские или европейцы. Актеры на сцене двигались, как опытные фехтовальщики, но их приемы не подходят для боя. Если бы они хотели изобразить настоящий бой — уверен, они смогли это сделать намного лучше. Мне захотелось повторить их движения, чтобы понять, как они сражаются по-настоящему, потому что то, что они показали... — Николай махнул рукой.
— Оооо, так доблестный мичман полагает, что виденное им ничего не стоит в бою?
— Конечно! Ну как можно сражаться так, раскорячившись!
— Быть может господин Маштаков покажет, как нужно правильно держать клинок? — продолжала улыбаться незнакомка
— Но неужто Вам это действительно интересно?
— Можете считать это моим капризом. Я слышала, что у европейских мужчин принято исполнять желания леди?
Николай, пожав плечами, встал в классическую стойку — ноги слегка согнуты, правая нога — вперед, сживающая оружие кисть — на уровне пояса, над правым коленом, острие оружия смотрит в лицо воображаемому противнику. Девушка смотрела на него с таким вниманием, и как будто бы даже восхищением, словно перед ней стоял не пленный офицер, а спустившийся с небес молодой бог. Единым, грациозным движением она начала подниматься с колен, и Николай восхитился ее...
... когда страшный удар едва не выбил боккэн из рук Николая. Он не успел закрыться, но инстинктивно отступил — напрасно, потому что острие деревянного меча уже уперлось ему в подбородок.
— ... твою мать!!! — только и смог по-русски сказать Николай, ошалело глядя, как девушка, уверенно держа в руках боккэн отступает на шаг и коротко кланяется ему — ни на секунду ни сводя с мичмана, ставшего внимательно-настороженным взгляда. И все равно, чертики веселья так и прыгали в уголках ее карих глаз.
— Вы что-то сказали, Николай? Выражение Вашего лица и тон заставляют меня думать, что это было что-то... нехорошее. Неужели Вы ругаете слабую и беззащитную женщину?
Николай заколебался на миг. Стыдно было сознаваться, что и впрямь позволил себе лишнее в присутствии дамы, но с другой стороны — не говорить же теперь, что он всего лишь выказывал свое восхищение первым лучам восходящего солнца!
— О, что Вы... я бы никогда себе этого не позволил. То есть, к стыду своему, должен признать, что я ругался — но исключительно на самого себя. Мне не следовало терять бдительности, к тому же я не заметил Ваш лежащий в траве боккэн. Как бы то ни было, прошу Вас принять мои самые искренние извинения...
— Ах, полноте, дорогой мичман! Но увы, я вынуждена прервать нашу, столь занимательную беседу. Как бы мне ни было приятно находиться в обществе столь галантного моряка и умелого фехтовальщика — я вынуждена покинуть Вас.
— Но... — только и произнес мичман. Ответом ему была полуулыбка и вскинутая бровь девушки
— Могу ли надеяться... увидеться с Вами вновь?
— Мммм... Иногда я прихожу в этот сад — до рассвета, так же, как и сегодня. Правда, не могу сказать, когда мне удастся прийти сюда снова. Если судьба будет благосклонна — то почему бы и нет?
Надо ли говорить, что юный мичман отныне вставал задолго до рассвета, тихой тенью растворяясь в зелени сада... и возвращался после восхода, не солоно хлебавши?
Третьего дня Николай, сидя на шелковистой траве полянки, уже ругался на чем свет стоит за то, что позволил водить себя за нос. Вспоминая свою беседу с очаровательной незнакомкой, ему казалось, что она лишь посмеялась над ним. Наверное, потешается и сейчас, представляя, как юноша дожидается ее в утренних сумерках... Но все же и на следующее утро не удержался, и прихватив боккэн, отправился на заветную полянку — не столько надеясь на встречу, сколько... он и сам не понимал, чего именно. Тишина и ни ветерка, ни одного листочка не шевельнулось, когда на другом конце полянки возникла стройная женская фигура.
Николай ощутил радость, пополам с раздражением — он счастлив был видеть очаровательную незнакомку вновь, но совершенно не ожидал того, что девушка оденется как на праздник — сколь бы хорошо она не выглядела на поединке казака с князем, однако сейчас — много лучше. Кимоно (или как называется эта одежда у японок?) было выткано из очень дорогой материи, а сложнейшая прическа и вовсе казалась исключительным произведением искусства. Искусный макияж подчеркивал азиатскую красоту девушки. Так что мичман, мысленно открыв рот от восхищения, немедленно почувствовал себя гадким утенком — в этот раз, уже не ожидая встречи, он явился в тренировочном костюме, с боккэном под мышкой...
Впрочем, надо сказать, что большой разницы между его тренировочным и парадным костюмом не имелось — мундиры пошли на дно вместе с броненосцем, а одежда, в которой его выловили из моря, сильно пострадала и, конечно, никуда не годилась. Ну а японцы не слишком-то расщедрились на гардероб пленным офицерам — выданная ими одежда была вполне удобной, но, конечно, отнюдь не блистала изяществом вкуса.
— О, я вижу Вы, господин Маштаков, прихватили с собой меч. Неужели Вы не простили мне моей маленькой шалости и жаждете реванша?
— Ну что Вы, конечно же нет. Не скрою, я был бы счастлив тренировочному бою с Вами, хотя совершенно не пойму, вежливо ли мне говорить Вам об этом.
— А что тут может быть невежливого?
— Ну... у нас, в России, женщины обычно не занимаются фехтованием, а потому просить о даму о сабельном бое было бы странно и глупо. Как я вижу, в Японии — другие обычаи, Ваше умение сделало бы честь многим фехтовальщикам-мужчинам. Однако мне неизвестно, как в Вашей стране следует обращаться к женщине, владеющей искусством боя на мечах.
— С большой осторожностью, конечно... А то ведь можно совсем голову потерять — рассмеялась девушка и продолжила:
— Но я не хочу сегодня говорить о мечах. Давайте лучше поболтаем о пустяках!
— Как будет угодно очаровательной незнакомке — отвесил легкий поклон Николай.
Это было изумительное утро. Николай и его спутница медленно прогуливались по тропинкам сада и болтали обо всем и ни о чем одновременно. Хотя по большей части говорить приходилось именно Николаю — девушка изящно переводила темы, избегая расспросов о себе, но много интересовалась жизнью мичмана и обычаями в России. Николай рассказывал, шутя и дурачась. Он пытался хоть что-то узнать о своей собеседнице, но почти безуспешно. Единственно, что стало для него очевидно — девушка какое-то время провела в Европе, или же в местах, где много европейцев — ее английский был безупречен, а манеры — вполне светски. Но это и все, даже имя прекрасной собеседницы оставалось для Николая тайной. А вскоре первые лучи восходящего солнца осторожно коснулись ухоженной поросли сада, и они расстались. Но в этот раз ему удалось условиться о следующей встрече.
— Я смогу прийти послезавтра, в это же время, — сказала ему девушка на прощание.
Сказать, что Николай был заинтригован происходящим — означало не сказать ничего. Он был в совершеннейшем восторге от нового знакомства, его собеседница была весела и иронична, демонстрируя при этом недюжинный ум и удивляя Николая оригинальностью суждений. Нежелание его новой знакомой что-либо говорить о себе приняло характер милой игры, состязания умов. На прямые вопросы о себе девушка не отвечала, и задачей юноши было спрашивать так, чтобы заставить ее проговориться случайно. Или же спрашивать вроде бы и вовсе о другом, но получить ответ, который позволил бы что-то понять о прекрасной незнакомке. Видно было, что потуги Николая изрядно развлекают девушку.
Весь день он продумывал хитрые ходы и макиавеллевские вопросы, но... на следующей встрече совершенно не преуспел.
— Вы такой забавный, Николай — сказала ему перед расставанием таинственная прелестница:
— Вы пытаетесь узнать обо мне что-то. Но так... прямо! Надо мягче и тоньше. И дипломатичнее. Вы ведь в Японии, а в Японии вообще никогда нельзя доверять собственным глазам. Вам могут что-то показать, если Вы попросите. Но это никогда не будет тем, что Вы хотите увидеть. Это будет всего лишь тем, что Вам хотят показать, и только!
— Неужели у Вас все так запутано?
— О да, можно сказать и так. Мы, японцы, любим интригу. У вас, европейцев, считаются добродетелью честность и сила, направленная на доброе дело. А у нас перехитрить врага считается не меньшей доблестью, чем победить его в бою. Обман в Японии — не порок, а достойное средство достижения цели, поэтому умение вводить в заблуждение ценится высоко. Мы привыкли скрывать свои истинные мотивы и искать двойное, тройное дно во всяком поступке.
— Но как это возможно? — спросил Николай:
— Вот, к примеру, взять Ваше посещение поединка неделю тому назад. Вы пришли, чтобы взглянуть, как сражаются европейцы, Вам это интересно, потому что Вы сами фехтуете. Что же тут может быть непонятного, где тут второе дно?
— Мне? Европейское фехтование? Николай, ну неужели Вы всерьез полагаете что юная леди не найдет себе более интересного занятия, кроме как наблюдать за потеющими, машущими палками мужчинами?
— Но...
— А Вам не приходило в голову, что смотреть на поединки приходила вовсе не я?
— ???
— Но Вы же видели, что я была не одна
— Но Ваш слуга...
— А с чего Вы взяли, что это был мой слуга? А вдруг это — мой престарелый отец, мастер фехтования, не имеющий сыновей и оттого научивший меня всему, что знает сам?
Николай замер с открытым ртом.
— Постойте... но будь это Ваш отец, он бы...
— Что? Выглядел бы по-другому? А если ему хотелось сохранить инкогнито?
— Но что бы ему мешало тогда прийти одному?
— И все бы знали, что некий японец приходит смотреть на поединки. А так — ну кто обратит внимание на скромно одетого мужчину в летах, если рядом с ним — очаровательная юная девушка? Все будут смотреть на нее... а о мужчине вообще никто не вспомнит!
Николай совсем стушевался.
— Так...получается... Это был Ваш почтенный отец?!
— Кто же знает, о проницательный мичман? Уж точно не Вы — не так ли?
Тут девушка покинула Николая, свернув на узенькую тропку в зарослях кустов, исчезла, растворилась в едва дрожащей под легчайшим ветерком зелени. Замерла, потревоженная полой ее кимоно ветка, угас тихий смех, — Николай же оставался стоять, совершенно сбитый с толку.
Впрочем, следующая их встреча вышла и вовсе особенной.
Еще не дойдя до полянки, он заметил, как поверх высоких кустов взметнулось навершие клинка — все произошло так быстро, что глаз едва успел уловить движение. Николай скорее решил бы, что ему почудился этот стремительный, как бросок кобры, замах, но его слух уловил тот негромкий упругий шелест, что издает "лезвие" деревянного меча в руке настоящего мастера.
Неужто, кто-то из "фехтовального клуба" поднялся ни свет, ни заря? Или... Николай осторожно приблизился, и, привстав на цыпочки, заглянул поверх кустов. Оказалось — или.
Зрелище было... великолепным. Сегодня на девушке был какой-то другой наряд, совсем не похожий на то, что она носила до этого. Вместо длиннополого, с широкими рукавами кимоно, чем-то смахивающего на халат, но, тем не менее, отлично подчеркивающего обольстительную талию, на ней была широкая рубаха и нечто, изрядно напоминавшее широкую юбку. Все это сидело достаточно мешковато, скрывая соблазнительные линии женского тела, но в целом такой наряд куда более подходил физическим упражнениям.
На это стоило посмотреть, и Николай залюбовался точеной грации движений. Девушка то замирала на месте, как лань, заслышавшая подкрадывающегося к ней хищника, потом вдруг целеустремленно делала несколько плавных, стелящихся над землей шагов. В руках она сжимала боккэн, который сперва обманчиво замирал в изящных, но крепких ладонях, а затем вдруг, в неуловимый миг, обрушивался со страшной скоростью на воображаемого врага.
Точность и грация движений завораживали, это было сродни танцу — прекрасному и смертоносному... так могла бы играть пантера в своих родных джунглях, так двигался бы ирбис на заснеженных отрогах родных гор. Казалось, сама Япония обратила сейчас свой взор на Николая, явив квинтэссенцию себя, своей неведомой Европе культуры, во всей ее тысячелетней самобытности. И мичман замер, боясь нарушить удивительную гармонию этого места, любуясь во все глаза открывшимся ему зрелищем
