Джемис Лиллидей очень любил мать. Из почтения к ней и ее Праматери назубок выучил "Слова о милосердии" Глории-Заступницы. В детстве так храбро кидался защищать маленьких и слабых, что мать плакала от умиления. Но остальные заветы Заступницы Джемис воспринял философски: стал первым дуэлянтом и задирой во всей северной армии. Никогда он не принимал роды, не приобщал юношей к вере и не обручал влюбленных, потому большинство обрядов забыл за ненадобностью. Только отходную Ульяны Печальной слышал столько раз, что помнил до буквы.
Харви Хортон до неприличия рано стал интересоваться девочками — лет в шесть. В девять, едва научился бегло читать, тут же проглотил "Любить душою" Эмилии. К тринадцати дозрел и до "Искусства свободной любви" Мириам. Изучил, запомнил, принялся применять на практике. На какое-то еще священное чтиво времени больше не нашлось: до одури тренировался ради двуцветного плаща, а если оставались силы — тратил их на заветы Мириам.
Роберт Ориджин в детстве честно старался освоить "Мгновения" Агаты. Месяц прокорпев над этим кладезем иносказаний и метафор, пришел к отцу за советом. Родитель Роберта тридцать из сорока лет своей жизни провел в доспехах, потерял в боях правый глаз и кисть левой руки, и скверно слышал после контузии. Роберт не мог вообразить себе высшего авторитета.
— Лорд-отец, позвольте спросить. Я пытаюсь одолеть "Мгновения", но никак не могу справиться. Не поможете ли советом: как все это понимать?
— Чего?! — рыкнул отец.
Роберт показал книгу и повторил вопрос громче.
— А! Я тоже с нею попотел, пока не понял главное: Светлая Праматерь учит нас сражаться. Все, что написано в книге, понимай с точки зрения войны. Вот гляди, например. "Время слишком быстротечно, а попытки догнать его приносят лишь печаль" — это значит, на войне вечно спешка, но ты не беги, а хорошо подумай, иначе плохо будет. Или вот: "Вступать в неизведанные земли стоит только с верою в успех". Значит, сначала вдохнови солдат, дай им веры в победу, а тогда атакуй. Или здесь: "Ничто так не успокаивает душу, как постоянное и незыблемое". Понимаешь, о чем это?
— Да, лорд-отец! Чтобы быть спокойным, займи замок и размести в нем гарнизон.
— Молодец, сын.
Так хорошо легла на душу Роберту эта трактовка, что он прочел еще и "Фантазии", и "Иллюзии", где нашел сотни тактических советов — и ничего другого.
— Глубокие познания, — констатировал Эрвин.
— Зачем больше, милорд? — Ответили кайры. — Здесь есть все, что нам нужно.
— И что вы скажете по поводу бессмертия?
Роберт ответил, что Праматери определенно были смертны — взять хотя бы Ульяну. И старели, и теряли детородную способность — это общеизвестно. Когда предчувствовали роковой день, то запирались в Храме Прощания, а оттуда и вовсе уходили из мира, оставив лишь последнюю реликвию — унцию своей крови в пузырьке.
Эрвин спросил: да, были смертны, но верили ли в возможность бессмертия?
Джемис помянул заветы Глории. Защищать слабых и мелких — то есть, в первую очередь детей, — это явно логика смертных. Пусть я погибну, зато дитя продолжит род. Бессмертные мыслили бы совсем иначе.
Сорок Два взял первую из Главных Заповедей: "Свое место в мире прими с достоинством". Это значит: если ты родился бедняком, то проживи жизнь честного батрака или слуги, умри с незапятнанной душою — и на Звезде сполна получишь награду за свою чистоту. Но для бессмертных заповедь лишается смысла. Какой толк родиться нищим — и на целую вечность нищим и остаться?
Сам же Эрвин обдумал слова Агаты о печальной быстротечности времени. Если бы Агата верила в возможность бессмертия, то не печалилась бы с приближением кончины, а злилась: кто-то может жить вечно, а я — нет!
По всему выходило, что Праматери даже не подозревали ни о каком Абсолюте, дарующем бессмертие. Похоже, Ворон ошибся в расчетах, и каторжник Инжи Прайс — тоже. Сорок Два спросил:
— Мы можем быть свободны, милорд?
Кайр по сей день не забыл заветов Мириам и крутил страстный роман с некоей придворной барышней. Вместо ночных совещаний его ждало занятие повеселее.
— Меня не устраивает "похоже", — отрезал Эрвин. — Я должен твердо знать, что когда я воткну меч в сердце Кукловода, он не выдернет клинок из раны и не снесет мне голову. Убедите меня так, чтобы не осталось никаких сомнений! До утра изучите эти книги и найдите все, что можно.
Эрвин раздал вассалам тома священных текстов. Джемису досталась "Рука, держащая меч" Вильгельма Великого, Харви Хортону — любимый им трактат Эмилии, Роберту — история жизни Праматери Сьюзен. Последняя слыла покровительницей здоровья — где и искать рецепт бессмертия, как не у нее?
Сам Эрвин взял три книги Светлой Агаты: "Мгновения", "Фантазии", "Иллюзии". Едва раскрыл первую, сразу же провалился в чтение и забыл о присутствии вассалов. Он чувствовал так, будто после долгих скитаний вернулся в родной теплый дом. Он вырос на сочинениях Агаты, в мысленных диалогах с нею находил и утешение, и совет, и поддержку, и пищу для ума... Но сейчас — не время для ностальгии. Следует не наслаждаться красотою мысли Праматери, а искать малейших зацепок о хваленом Абсолюте. Итак.
"Мгновения" — первый и самый знаменитый из трудов Агаты. Он полон философских рассуждений о мире и человеке, о связях между событиями, о причинах и следствиях, о форме и содержании, о внешности и сути вещей. Изобилующий метафорами текст каждый понимает по-своему. Воин видит здесь стратегию, правитель — политику, женщина — искусство отношений, мать — советы о воспитании детей. Эрвин понимал так, что "Мгновения" — обо всем сразу. О том, что все на свете связано, и высочайшее искусство — видеть связующие нити. Как в любом философском трактате, слова "вечность" и "смерть" часто встречались в "Мгновениях". Но при всем старании Эрвин не обнаружил ни намека на бессмертие.
За полночь он перешел к "Фантазиям". Эта книга — рассуждения Праматери о будущей истории Полари. Несмотря на серьезность темы, написана она легко, с подлинно агатовской иронией, полна остроумия, тонких наблюдений и блестящих предвидений. Именно в "Фантазиях" Агата предсказывала открытие искры, изобретения печатного станка, рельсовых поездов и волны; писала даже о том, что до сих пор не сбылось, — о судах, идущих без весел против ветра, и о кораблях, летающих над землей. Однако возможности соединить несколько Предметов воедино Агата не предвидела.
Ближе к рассвету Эрвин добрался до "Иллюзий". В отличие от почти игривых "Фантазий", то был тяжелый текст. Агата писала о том, как часто люди обманывают сами себя, как старательно верят в сладкую ложь, какие усилия прилагают, чтобы скрыть от себя любую неудобную истину. Люди обожают собственное невежество, люди терпеть не могут напрягать мозги, люди ненавидят всякого, кто заставляет их думать. Далее Агата развенчивала ряд самых сильных иллюзий (например, веру человека в свою исключительность, безусловную материнскую любовь, способность самому выбирать свой путь). Даже агатовцы читали эту книгу скрепя сердце, в глубине души думая, что не знавшая ошибок Праматерь уж здесь-то наверняка ошиблась. А отпрыски иных родов избегали "Иллюзий", как кислого вина.
Эрвин перечел самые видные отрывки из книги и поймал себя на странном чувстве. Ранее думал, что "Иллюзии" просто наполнены мрачными мыслями. Теперь понял: книга звучит сумрачно еще и потому, что Агата писала ее в унынии. Блеск собственной мысли, коим Праматерь раньше любовалась, здесь не доставляет ей удовольствия. Она избегает лишних доводов и рассуждений, хотя ранее охотно приводила их. Высказывает тезисы скупо и безжалостно метко, хотя прежде баловалась метафорами. Агата писала "Иллюзии", будучи во власти сильного разочарования. Вроде бы, так и должно быть, учитывая содержание книги. Вот только Агате на тот момент исполнилось восемьдесят лет! Глупость и невежество людей — никак не новость для нее в таком-то возрасте! А значит, причина разочарования — иная. Тьма сожри! Что, если Светлая Агата надеялась на бессмертие в награду от богов? Что, если вера в эту награду была ее собственной иллюзией, которая теперь болезненно рухнула?
На первой странице "Иллюзий" красовался портрет восьмидесятилетней Агаты, списанный с прижизненного рисунка. Юность Праматерей длилась полвека; в пятьдесят лет Агата могла поспорить красотою с леди Аланис. Но теперь, в восемьдесят, на ее внешность легла первая тень старости. Еще не уродливая, но уже достаточно заметная. Ответ богов на мольбы Агаты о вечной жизни?
Эрвин закрыл глаза и обратился к ней напрямую. Странно, что раньше не подумал об этом. Он всегда был любимцем Агаты, Праматерь несомненно услышит!
— Здравствуй, Светлая. Позволь задать тебе вопрос, он очень важен для меня. Ты веришь в бессмертие? Конечно, я не о вечной душе на Звезде — в этом сомнений нет. Я о бессмертии тела.
Агата возникла перед ним. Не такая, как в "Иллюзиях", а в образе прекрасной юной девушки. Нежно улыбнулась, ласковым жестом протянула ему руку, маня к себе. А затем...
Другою рукой Агата коснулась собственной скулы, зажала пальцами кожу и потянула.
— Что ты делаешь?
Кожа натянулась, уродуя лицо, побелела, треснула. На щеку потекла кровь, но Агата продолжала тянуть, отрывая длинный лоскут. Эрвин онемел, задохнулся от ужаса. Кровавый кусок кожи отделился от лица Праматери. Она развернула его изнанкой к Эрвину. Там была вычерчена схема.
Все, как и говорил Инжи Прайс. Непонятные символы в узлах, паутина путанных связей. Лишь один рисунок можно различить и запомнить. Он чернел на самом углу лоскута: овал, вписанный в круг. Свободной рукой Праматерь дернула за этот уголок, лоскут кожи порвался надвое. Взгляд Эрвина уперся в голые кости черепа Агаты.
— Прекрати! Прекрати! — заорал он.
И проснулся, дернулся, поднял голову с книги, на которой задремал.
— Мы кое-что нашли, кузен, — невозмутимо сообщил Роберт.
— Я слушаю, — сказал Эрвин, яростно протирая глаза и тщась вытряхнуть из головы сновидение.
Начал кайр Сорок Два:
— Милорд, я нашел место, где Праматерь Эмилия пишет, как достичь вечной любви. В юности я думал, что вечная любовь — это поэтическая метафора. Но сейчас обратил внимание: вся глава написана очень просто. Для вечной любви нужно всегда находить темы и беседовать друг с другом; нужно не уставать задавать вопросы и познавать друг друга; нужно всегда учить друг друга новому, а для этого — учиться самому. Как видите, прямые понятные советы, никакой поэтики. И я подумал, милорд: а что, если вечная любовь в книге Эмилии — не метафора? Может, она рассчитывала советы и на простых людей, и на бессмертных? Бессмертным супругам они особенно полезны — только представьте, как может вечная жена наскучить за пару столетий! Тут нужно особое искусство, чтобы выдержать!
— Ага, — сказал Эрвин.
Продолжил Роберт:
— Все знают, кузен, что у Праматери Сьюзен был Цветок Жизни — Предмет о шестнадцати лепестках, каждый из них мог вылечить любую болезнь, но только раз.
Эрвин кивнул:
— В другой легенде лепестков было тридцать два.
— Все равно очень мало. На своем веку Сьюзен повидала тысячу хворых, а лепестков — пара дюжин. Каждый раз она крепко взвешивала, пустить ли в дело Цветок, иль обойтись припарками да мазями. И если решала, что нужно истратить лепесток, всегда говорила: "Жаль".
Этого нюанса Эрвин не помнил.
— Хм... Видимо, сожалела о трудностях выбора.
— Однажды, кузен, к Сьюзен привели крохотную девчушку. Она была больна сизым мором, а это идовски заразная хворь. Чтобы весь город не заболел, девчонку следовало или немедленно исцелить, или запереть в темнице. Последнее означало почти неизбежную смерть. Сьюзен крепко призадумалась, сорвала с Цветка Жизни один из восьми оставшихся лепестков, приложила ко лбу девчушки — и через час та была здорова. Кроха была дочерью самой Праматери Сьюзен. Но все равно Сьюзен нахмурилась и сказала: "Жаль".
— Странно, — хмыкнул Эрвин.
— Кузен, у меня вот какая догадка. Может быть, она жалела не о потраченном лепестке, а о том, какое слабое у нее орудие? Может, боги имели средство вовсе избавить людей и от болезней, и от старости? Сьюзен знала о нем, вот и жалела, что боги не дали.
— Допустим.
Эрвин повернулся к Джемису.
— У меня просто, милорд. Вильгельм в своей книге трижды назвал Персты смертельным оружием. Но он — великий воин. В его руках любое оружие было смертельным, зачем тогда лишнее слово?
— И зачем же?
— Возможно, милорд, Перстами можно убить любого, даже бессмертного.
Эрвин хлопнул глазами.
— Ого! Это... хорошо!
— Я сказал — возможно, милорд.
— Все равно хорошо! Гораздо лучше, чем невозможно.
В дверь постучали. Эрвин насторожился: была половина седьмого утра. В такое время могла прийти Иона (но она в Уэймаре), Аланис (но то был не ее стук) и любой из вассалов с сообщением о чем-то скверном.
— Войдите.
В дверях возник дежурный офицер особой роты — лейтенант Бейкер в алом мундире искровика, с серебристой ленточкой в петлице. Три дня назад Эрвин сам повязал эту ленту.
— Что случилось, сир?
— Милорд, прибыло курьерское судно под флагом Дарквотера. Ее величество Леди-во-Тьме и его величество Франциск-Илиан Шиммерийский приближаются к Землям Короны. Послезавтра они причалят в Маренго, через четыре дня будут здесь. Шлют наилучшие пожелания, жаждут встречи с вами и владычицей.
Звучало как будто неплохо. Через шесть дней открывается заседание Палаты. От Шиммери до сих пор прибыл лишь принц Гектор, без отца не имевший полноценного голоса. От болотников по сей день не было никого. Теперь король прибывает вместе с королевой, еще и жаждут встречи!
— В чем подвох, сир лейтенант?
Бейкер оттянул воротничок, будто тот внезапно стал давить шею.
— Милорд, есть проблема с императрицей...
* * *
Если кто-нибудь — вероятно, девушка — посмеет спросить лорда Эрвина Ориджина, отчего тот стал негодяем, он ответит: "Из-за двух женщин". Благородному человеку честь не позволила бы сваливать вину на женщин, потому такой ответ сам по себе доказал бы, что Эрвин таки стал негодяем.
Первою виновницей была ее величество Минерва. Это она взбесила Эрвина своей выходкой на Святом Поле, сорвала его хитроумный план, еще и посмеялась: "Вы не владыка, лорд-канцлер, смиритесь". Минерва злила его, и Минерва считала его мерзавцем. Какой смысл доказывать обратное?
Второю виновницей была леди София Джессика Августа. Не посвященная в планы сына, не знающая, каким фиаско окончилась охота на Кукловода, она просто разглагольствовала о театре. И бросила не столь уж значимую фразу — но именно в нужный момент. Вряд ли случайно так совпало. Наверное, Светлая Агата дернула за язык мать-герцогиню.
— Когда актер заходит в творческий тупик, лучшим снадобьем является смена амплуа. Если ты исчерпал себя в драме, попробуй играть комедию.
И слова попали в точку, как стрела. Эрвин решил примерить роль негодяя. Стратегия провалилась — возьмем иную. Был неженкой, был героем, был беспечным идиотом... нужно нечто новое!
