— Что? Что это такое? Это же преобразовательный круг?! — шокировано произнес он.
— Именно, — сухо сказал я, дорисовывая круг до конца. — Пятиконечный преобразовательный круг для создания Философского камня. Помнишь, что я сказал про то, ингредиент для Философского Камня?
— Главный ингредиент — Человеческие души? — спросил он, не спуская глаз с карты. Затем до него дошло. — Погоди, ты хочешь сказать, что командование собирается использовать все население Аместриса для создания Философского Камня?
— Не совсем, хотя мысль практически верна, — покачал я головой. — Аместрис ИЗНАЧАЛЬНО создавался для того чтобы стать основой философского камня.
— Когда? — тихо произнес он. — Когда они собираются создать его?
— Если моя теория верна, то весной следующего года, — ответил я. — В день Солнечного затмения. Это будет идеальный момент для создания Философского камня. Потому что именно в этот момент можно совершить преобразование что даст Алхимику стоящему в центре круга силу бога.
— Что это за чушь! — возмутился Дервиш, закипая.
— Та чушь, на которую собираются бросить пятьдесят миллионов человеческих жизней, — ответил я, и Ричард мгновенно успокоился, сообразив что я не шучу. — Я не знаю всей информации, Ричард. Все что я сейчас тебе показал и рассказал всего лишь мои домыслы. Но как видишь они подтверждаются весомыми фактами. Столь весомыми, что я решился сообщить об этом тебе, человеку которому я доверяю.
— Собираешь соратников? Собираешься предотвратить это, совершив переворот? — предположил он и кивком головы указал на карту на столе.
— Хм, ты как всегда проницателен, — улыбнулся я, а затем вновь посерьезнел. — Запомни — Пендлтон, Лиор, Бриггс. Если эти конфликты произойдут, значит я прав! Ты со мной?
— Если они произойдут... — Дервиш размышлял некоторое время, а потом решительно посмотрел мне в глаза. — Кого я могу поставить в известность?
— Только тех кому доверяешь безоговорочно, — ответил я. — И не стоит связывать это со мной. Так будет лучше, — я сложил карту и передал ее Дервишу. — Береги ее как зеницу ока. Лучше бы ее конечно сжечь, но... Тебе понадобятся факты. Когда тот день приблизиться я свяжусь с тобой. Если получится, Восток и Север нас поддержат. И еще... я попытаюсь влиться в ряды командования и разузнать все подробнее. Так у нас будет больше шансов не допустить этих событий.
— Хм, как всегда твои далеко идущие планы. Узнаю генерала Элрика, — хмыкнул он, а затем положил мне руку на плечо. — Будь осторожен, Эдвард. Мне бы не хотелось чтобы ты погиб. Ведь именно это произойдет если твоя осведомленность вскроется.
— Не беспокойся, меня не так-то просто убить, — усмехнулся я в ответ. — Ну что, может, закончим уже эту экскурсию. Если честно, я бы не прочь выпить чашечку кофе.
— Я тоже, — кивнул он, убирая карту во внутренний карман кителя.
После нашего знаменательного разговора, Дервиш с еще большей отдачей принялся муштровать батальон. Одно дело знать, что он просто будет играть важную роль в армии Аместриса. И совершенно другое, когда понимаешь, что от эффективности и верности этого батальона будут зависеть жизни пятидесяти миллионов человек, всей страны. Дервиш это осознал и проникся. Огромным плюсом было то, что в состав батальона входило много бойцов, воевавших с нами. Часть из них я знал лично. И хотя тут пока не было такой же сплоченности как в гарнизоне Северной крепости Бриггс, я надеялся, что они не подведут в ответственный момент.
И, тем не менее, я не возлагал на этот батальон каких либо сверх надежд. Просто потому, что я не привык действовать по одному сценарию. К сожалению даже самые надежные люди не всегда надежны. Именно поэтому я имел несколько вариантов того, как справится с гомункулами в одиночку. Но эти планы я решил оставить на крайний случай.
* * *
Если вас спросят: 'Какое государство можно назвать Великим?', что вы ответите? Многие скажут в ответ, что 'Сила Государства определяется силой его Армии'. И, несомненно, они будут правы. Другие ответят, что 'Влиятельность Государства зависит от его Дипломатии'. Говорящие так, также правы. Третьи ответят, что 'И Сила и Влияние зависят от Торговли, ее эффективности и развитости'. Кто-то же скажет что 'Главное не Государство, а Народ, который сам заботится о своем процветании'. Кто-то же ставит во главу угла какую-то идею или принцип.
Нельзя сказать, что кто-то из утверждающих это прав или не прав. История человечества показывает что абсолютных и непреложных истин мало, если не сказать больше, что их практически нет. С уверенностью можно сказать одно — если народ отождествляет себя с каким-то государством и у этого государства есть какая-то основополагающая идея или принцип, то оно не может эффективно функционировать без хорошей промышленности, торговли и дипломатии. Такое государство должно уметь в случае необходимости защищать себя и отстаивать свои интересы. Как в здоровом человеческом теле все его члены развиты правильно и занимают отведенное им место, так и в 'Здоровом Государстве' его 'органы' представляют собой развитые части, а не недоразвитые атавизмы.
Все это я понимал уже давно, а потому никогда не возлагал своих надежд только на единственную силу, что имела влияние в Аместрисе, на армию. Так получилось, что Аместрис был милитаризованным государством, но я прекрасно понимал, что за кажущейся внешней силой скрывается его слабость. История отчетливо свидетельствовала, что милитаризованные государства рано или поздно, но прекращают свое существование, разваливаясь скорее не под гнетом внешних факторов, а из-за внутренних проблем, которые оно не может побороть. Со временем люди 'устают' от постоянных войн. Кстати, такое уже случалось в истории Аместриса и, как правило, происходило после затяжных и изнурительных военных кампаний. Но если в прошлом подобные настроения населения военному руководству страны еще удавалось подавлять или просто 'не замечать', то теперь антивоенные настроения, особенно на фоне последнего конфликта в Ишваре звучали все отчетливее и громче. Людям надоело работать на войну.
К чему я все это веду? К тому, что подобные умонастроения я 'замечал', а не закрывал на них глаза, как делало большинство военных. И что самое важное, я старался не просто замечать это, но и поворачивать в свою пользу. К примеру, я не скрывал от командования, что большинство технологий разрабатываемых в НПО — двойного назначения. И хотя к моим предложениям по использованию этих разработок в гражданской сфере, командование относилось скептически, я намеренно включал в описание эти данные.
Но, естественно, это был только первый шаг. Вторым шагом было патентование мной 'некоторых полезных вещей общего назначения'. И не простое патентование, а организация частных предприятий по производству этих товаров широкого потребления. По сути, моя роль в этих предприятиях сводилась в небольшом финансовом вкладе и предоставлении идеи, естественно подкрепленной патентом на мое имя, а уже затем частники занимались реализацией и дальнейшей разработкой, в которой, впрочем, я продолжал принимать участие. Казалось бы, зачем мне военному связываться с товарами легкой промышленности вроде бритв, ножей, канцелярских товаров, швейных машинок, холодильников и прочего. И вот тут-то как раз приходит понимание, что кроме меня наладить производство подобных товаров просто некому. Причем, по довольно банальной причине — как человек другой эпохи 'я знаю, что мне нужно и знаю, куда нужно для этого идти'. Как мне порой не хватало не то, что МП-3 плеера или компьютера, но даже банальной шариковой авторучки с тонким стержнем, к которой я привык. Или же мобильной связи. Много чего мне не хватало, а потому я решил постепенно внедрять известные мне удобства в жизнь, а заодно и поиметь с этого немного денежек, которые мне, бедному сиротке, будут совсем не лишними. В успехе этого мероприятия я не сомневался. Раз это было популярно в моем мире, будет популярно и здесь.
К слову, поначалу к этой моей идее Фюрер отнесся довольно скептически, сомневаясь, что мне стоит растрачивать свое внимание на эти посторонние проекты. И хотя он мне и не запрещал их вести в свободное от основной работы время, общее неудовольствие в его тоне чувствовалось. Что интересно, по его собственным словам его не волновало мое желание 'заработать немного собственных средств минуя армию'. Он просто сомневался в эффективности 'гражданских' в этой области. Даже действующие образцы предполагаемой к выпуску продукции не произвели на него значительного впечатления, разве что некоторые модели. Впрочем, ситуация поменялась когда я представил первую продукцию наших фабрик — 'аместрийский нож'. Когда я сообщил ему, какое количество 'гражданские' произвели за первый месяц работы, и на какие объемы планируют выйти в скором времени, он немного смягчился в своей позиции, так как не ожидал от нас такого результата. В дальнейшем Бредли присматривался к моим 'успехам' на этом поприще и похоже он немного изменил свое мнение обо мне. Потому как через год он уже отнесся к некоторым проектам более благосклонно, чем раньше.
Так постепенно к 1914 году в Аместрисе я стал известен не только как прославленный генерал и именитый ученый, но и как известный заводчик. В среде частного капитала Аместриса, где крутились известные аристократы, банкиры, промышленники и прочие, у меня появилось немало торговых партнеров и просто знакомых мне людей. Причем по первой на меня смотрели как на какую-то диковинку, но когда мои компаньоны стали получать стабильный доход, а соответственно и я тоже, на меня стали смотреть по иному, с некоторым интересом и даже уважением. Я прекрасно осознавал какую важную роль в будущем будут играть эти люди в жизни Аместриса, после того как Бредли уйдет, а потому уже сейчас показывал себя с лучшей стороны и заводил полезные знакомства. Порой для этого приходилось выкраивать немало времени, отвечая на многочисленные письма, давая интервью в газеты и присутствуя на званых вечерах и балах, что регулярно давали богатейшие жители Аместриса, так называемый 'Столичный Бомонд'. Балы и званые вечера. Пожалуй, трудно назвать какие-либо мероприятия, на которых мне приходилось бывать, большим испытанием, чем эти. Почему испытания? Ну а как еще должно реагировать мое юное тело на столь широкое разнообразие особ прекрасного пола. Притом, что обозначенные особы так и норовят продемонстрировать свои 'прелести' выгодной партии в моем лице.
К пятнадцати годам я хоть и не выделялся на фоне ровесников со своими ста шестьюдесятью сантиметрами роста, был весьма перспективным женихом. Вообще попытки взять меня штурмом предпринимались уже не единожды, ровно с тех пор как мне стукнуло четырнадцать, минимальный возраст когда в Аместрисе дозволяется заключать брак. И с каждым разом активность прекрасных дам лишь возрастала. Почему-то каждая думала, что именно она сможет задеть 'некие струны моей души' и расположить меня к себе. И если в обычные дни подобное внимание я игнорировал напрочь, ссылаясь на занятость или просто находясь в командировках или на секретных объектах, то во время балов моя скрытность возвращалась мне сторицей. Стоило мне только появиться на каком-нибудь приеме и тут же ко мне 'подплывали' 'благородные мадам' и начинали осыпать меня льстивыми комплиментами. Что самое неприятное, я ни разу не встретил среди бомонда ту пресловутую 'мужскую солидарность' о которой так много говорят в самых разных романах. Похоже мужское общество находило для себя удовольствие в том чтобы наблюдать за моими зачастую тщетными попытками 'отлепить' от себя прекрасных дам, настойчиво зазывающих либо на танец, либо принять участие в какой-либо 'веселой игре'. А некоторые, и с каждым разом их число только увеличивалось, вообще приглашали меня 'забыть на время об этом шумном месте и провести вечер в приятной компании, в одной из дальних комнат'. Естественно я понимал на что именно намекают все эти дамы, но мне приходилось лишь стойко мириться с этим и сохраняя флегматичное выражение лица вежливо отказываться. Ведь я не хотел чтобы моя столь долго лелеемая репутация в высшем обществе пострадала из-за недостойного поведения. А учитывая что мое тело было, как я уже говорил юным, то не было ничего удивительного в том, что оно реагировало на подобные знаки внимания к моей персоне. Причем реагировало порой неожиданным для меня образом, что иногда вызывало конфуз и весьма поднимало настроение всем свидетелям оного.
Таким образом приемы были для меня и моей выдержки весьма сложным испытанием. Всякий раз я ждал и с содроганием. Пожалуй даже открытие Врат не вызывало у меня столько неприятных эмоций как ожидание очередного бала. Но без этого никак нельзя было обойтись. Что только не сделаешь ради процветания собственного государства! Поэтому я и терпел все эти томные взгляды, воздушные поцелуи, 'случайные' прикосновения, к слову в весьма неожиданных местах, и прочие прелести 'светской жизни'. Одно меня радовало — на таких приемах мне приходится бывать не чаще раза в месяц.
* * *
Я смотрел на письмо переданное мне курьером и прожигал его ненавидящим взглядом. Стоило мне объявиться в Столице, как уже весь бомонд знает об этом и гудит от предвкушения. А ведь Фюрер вызвал меня не далее как вчера. То ли у секретарей длинный язык, то ли у генералов. А скорее оба утверждения верны. И сейчас я в очередной раз держал ненавистную мне корреспонденцию. Хотелось смять его, разорвать на мелкие кусочки и выбросить в огонь. Вот только имя обозначенное на конверте, известный вензель и аромат исходящий от письма не давали мне это сделать. Если я не откликнусь на это приглашение, моя репутация может серьезно пошатнуться в глазах этого человека, чего мне бы совершенно не хотелось. Еще спустя пару минут на этот конверт, я наконец открыл его.
— Ожидаемо, — протянул я, разглядывая карточку из плотной розового цвета бумаги. В принципе мне даже не нужно было читать, что было написано на ней. Это было приглашение на очерёдной прием. Только на этот раз его устраивало прославленное семейство Армстронгов. С Филиппом я познакомился сразу после войны в Ишваре и старик был обо мне самого лучшего мнения. Особенно ему импонировала моя "преданность стране, что семья Армстронгов пестовала в своих потомках из поколения в поколение", согласно его собственным словам. Про Алекса я вообще молчу, тот даже не думал возражать против моего присутствия в их доме. После войны он долго отходил от её ужасов и мне пришлось держать с ним пару содержательных бесед, чтобы он не бросил алхимию. В конце концом "Могучерукий Алхимик" смог взять себя в руки и остался в армии, лишь переведясь в разведку.
С Амуэ и Стронжиной отношения у нас были ровными. Как правило, младшие дочери Филиппа были довольно стеснительными при общении с мужчинами, хотя это и не было особенно заметно, когда дело касалось второй и третьей дочерей Филиппа. Вернее, совсем НЕ заметно, так как комплекцией они пошли в своего "Papa". Но я был исключением. Немалую роль сыграл факт того, как мы познакомились. Это произошло, когда мне было всего десять лет, я был совсем мальчишкой, пусть и оберст офицером. К тому же в тот день я был не в военной форме, а в обычном костюме, то есть перед семьей Армстронгов я предстал обычным мальчиком, разве что вместо коротких штанишек на подтяжках, были брюки. Пожалуй, лишь тот факт что я — офицер, останавливал их от того, чтобы затискать меня в своих, без преувеличения будет сказано, "Железных объятиях". Впрочем, свою долю теплоты от двух девушек я получил. А учитывая, что я не шарахался от них как остальные "кавалеры", да и вообще вел себя так, как подобает "скромному маленькому мальчику", я очень быстро стал для них желанным гостем, что весьма радовало их отца.
