Франки Аригия дрогнули и, нещадно избиваемые, превосходящими по численности вандалами Гейзериха начали быстрый отход назад, в сторону позиций Шестого Победоносного.

Константин видел сложившуюся ситуацию и немедленно послал контубернала к Аврелиану с приказом выдвигаться вперед и заменить потрепанный отряд Аригия. Проб также пришел на помощь Второму Армориканскому, но здесь уже сила была на стороне римлян. Тридцатый Ульпиев, вступив в сечу, перевесил чашу весов в свою сторону. Вандалы-силлинги начали постепенный отход.

Константин не имел вестей от Амброна, но опытный взгляд полководца отметил присутствие на поле боя такого значительного количества конницы, так что за Амброна становилось спокойнее. Когорта легкой пехоты из конного корпуса и сарматы Силура, оставались его резервом. Оценивая состояние Второго Августова легиона, Цезарь понял, что именно здесь решается судьба сражения.

— Силур, передай центуриону легкой пехоты, что надо сместиться и стать чуть сзади аппаратов, прикрывая тыл Марку, сам тоже перемещайся туда.

— Мы не бросим тебя правитель, — Силур даже не дрогнул, проявляя такое неповиновение.

Константин улыбнулся в ответ на проявление такой преданности,

— Куда же я денусь от тебя, нарушитель дисциплины?

Силур вспыхнул. Как все сарматы он был самолюбив, но за год он так сроднился с правителем, что Константин не сомневался, он будет жить, пока жив Силур.

Побоище продолжалось уже два часа. Отойдя от первого шока и от потери вождя, аланы и вандалы сражались на равных. Куда качнутся весы судьбы? Об этом не знал никто.

Наконец появился гонец от Амброна. Тот докладывал, что в результате скоротечного встречного боя, рассеял группу конных варваров, численностью до тысячи человек и начинает движение для удара во фланг. Теперь надо было действовать решительно. Константин бросил легкую пехоту резерва на помощь истекающему кровью Второму Августову легиону, стойко удерживающему позицию рядом с аппаратами, а сам с конницей сарматов скорым аллюром поскакал к Аврелиану. Охрану лагеря и обоза он поручил саперам.

Аврелиан охрип, весь в крови он встретил командующего в центре позиций своего легиона. Рядом с ним был Аригий.

— Сколько франков осталось в строю? — Константин нетерпеливо ждал ответа.

— Не более двух тысяч — ответ Аригия не радовал.

— Ладно, выводи своих. Аврелиан, освободи участок на правом фланге, туда ударят франки, и я с Силуром,— тот удивленно посмотрел на Цезаря.

— А не рано? Все еще непонятно.

— Потому и пора, что надо ломать хребет этим скотам, да и Амброн ударит с минуты на минуту. У тебя легион не так потрепан, будь готов к преследованию. Все вперед.

Константин вскочил на коня и скорой рысью вместе с сарматами начал занимать позицию на фланге. Туда же подтянулись и франки.

— Ну что, Аригий, сколько крови пролито, а исход побоища решать нам. Не подведете франки? — обратился он к кряжистым ветеранам — федератам, находящимся рядом со своим вождем.

Те угрюмо посмотрели на него, но крепко сжатые франциски, говорили лучше всяких слов.

Был спешно отправлен посыльный к Пробу с приказом, Тридцатому Ульпиеву и Второму Армориканскому усилить натиск и не давая варварам оторваться идти на Лунгдунум. Отдельно Пробу Константин передал, что тот принимает командование всем левым флангом и должен не останавливаться ни на минуту и даже в случае успеха убивать всех без малейшей пощады. Выдержав небольшую паузу и подождав отставших, Константин услышал непонятные крики вдалеке в том месте, где должен появиться Амброн.

— Вперед, руби ублюдков, — Константин во главе сводного отряда пошел на прорыв.

Через час все было кончено. Удар конницы Амброна во фланг потряс истекающих кровью варваров до основания. Гоар с Гундерихом, был окружен и нещадно избивался остатками Второго Августова , и Вторым Армориканским. Все войско Гейзериха было полностью разгромлено. Хитрый хромец успел оценить обстановку и вовремя ушел от погони. Константин не бросил нити управления боем и после явной победы. Он помнил наставления дяди— центуриона: ' Надо не только победить, надо уметь максимально пожать плоды победы'. И старый Луций, частенько цитировавший Тита Ливия, подчеркивал, что неизвестно как сложилась бы судьба Рима, если бы после Канн Ганнибал сразу бросил войска на Рим.

— Силур, контуберналов ко мне, — Цезарь слез с коня, шарахающегося при виде многочисленных трупов. Через мгновения посыльные помчались донести приказ полководца до подчиненных. Распоряжения были максимально просты и понятны. Второй Августов, Второй Армориканский и остатки отряда франков Аригия, должны были добить все, что осталось от орды Гоара и Гундариха в центре. Шестой Победоносный и Тридцатый Ульпиев имели задачу уничтожить лагерь и обозы варваров. Константин в приказе подчеркнул, что запрещает, кого-либо щадить. Конница Амброна как ангел смерти, должна была настигать и рубить всех, пытающихся спастись бегством. Сбор войск назначался на утро на окраине Лунгдунума. Также Константин немедленно отправил кружным путем посыльного с отрядом в Цезородум (Тур) с приказом легату Первого Армориканского, оставив одну когорту в лагере, немедленно начать движение в сторону Бурдигалы (Бордо) и Толозы (Тулузы), выдавливая варваров на юго— восток.

Через пару часов в окрестностях Лунгудума(Лиона) началось побоище, оставившее свой след в веках. Буквально озверевшие от крови и от потерь боевых друзей, легионеры не щадили никого. При свете костров и пожаров шел вселенский грабеж и расправа над всеми вандалами, аланами и другими варварами без различия пола, возраста и звания. Остатки местного населения, как могли, помогали воинам, и в ненависти к захватчикам зачастую превосходили солдат. Амброн без устали преследовал и рубил спасающихся бегством вплоть до Вьена.

Аригий среди ночи зашел в палатку к Константину. Взглянув на вождя, он оторопел. Константин до этого всегда выглядел светловолосым, но не седым, а теперь половина его головы отливало серебром. Взгляд владыки Британии и Галлии был потускневшим и горестным.

— Что с тобой, Цезарь?

— Столько крови Аригий, а мне все мало, я требую больше. Я становлюсь чудовищем, и хотя видел многое, будучи воином на такое не просто решиться.

— Да зрелище не из приятных, — Аригия тоже, по правде говоря, мутило от вида огромного количества трупов.

— Вся моя кровожадность на пользу Риму. Я, наконец, хочу встряхнуть эту сонную, и опухшую от праздности и безделья массу. Да грех на мне, и грех тяжкий, но какой силы удар мы нанесли по самонадеянным варварам. Какой ужас сейчас обуревает этих несчастных, и как завтра воспрянет духом наша молодежь, наконец осознавшая, что нельзя опускаться до состояния забитой коровы, к которой в очередной раз сзади подводят быка, — Константин замолк и тяжко вздохнув, добавил,

— Марк убит. Он все-таки выстоял. Мой бывший легион продержался, сколько надо, и вот теперь этого легиона почти нет.

— Франков тоже почти не осталось. Я наверно стану последним франком, — горестно усмехнулся Аригий.

Константин встал и, подойдя к нему, крепко обнял,

— Ты не франк уже, ты римлянин, и не худший, и брат мой по крови.

Наутро окруженные у болота остатки войск Гоара и Гундериха, побросав оружие, сдались на любых условиях. От лагеря варваров практически ничего не осталось. Выжившие в результате резни люди, были готовы на все, только лишь бы закончился этот кошмар. Добыча была огромна.

В результате оглушительной победы под Лунгдунумом (Лионом), хребет варварского нашествия был сломлен. Прямые потери вандалов и аланов в бою составили двадцать тысяч убитыми, умершими от ран и добитыми на поле боя. Вместе с Гоаром и Гундерихом сдались восемь тысяч уцелевших воинов. Шесть тысяч было убито Амброном во время преследования и пять тысяч деморализованных всадников сдалось у переправы через Родан (Рону) в районе Виенна.

Лишь только Гейзерих собрав остатки войск, в количестве около пяти тысяч, ушел на Толозу на соединение со свевами, но его разгром и ликвидация свевов представлялась лишь вопросом времени. Обоза и семей не осталось ни у кого кроме свевов. Теперь у Константина были развязаны руки во всей Галлии. Но сначала надо было привести в порядок легионы. А потери были весьма тяжелыми. Римляне потеряли убитыми четыре тысячи человек. Раненых было около шести тысяч, из них треть тяжело. Самые большие потери понес Второй Августов легион и франки — федераты.

Решение об экзекуции варваров, несмотря на жестокость мероприятия, себя полностью оправдало. Никакого организованного начала эта масса, морально сломленных и опустошенных людей из себя уже не представляла. Гундерих и Гоар несмотря на возражение части соратников Константина были приговорены к казни, впрочем, Гоара Константин пощадил из за отзывов друзей ветеранов, характеризовавших его как поклонника Рима. В личной беседе с глазу на глаз Гоар подтвердил, что неоднократно порывался уйти к римлянам в качестве федерата, но позиция Респендиала и верхушки вождей, враждебных к Риму не позволяло это сделать. В том же разговоре он поведал Константину и о совещании перед битвой и о разбросе мнений. Уже тогда Константин отметил для себя дальновидность и воинское умение молодого Гейзериха.

' А ведь послушай они тогда этого юнца, и я вполне мог быть посрамлен', — совершенно бесстрастно подумал он,

' Новое нашествие теперь маловероятно. Кого там найдешь сейчас за Рейном?', — с удовлетворением подумал он. Последние двое суток совершенно вымотали его, и вечером он провалился в глубокий сон.

Прим. Автора ( Константин не повторил ошибки произошедшей в реальной истории. Историк 2-й половины V века Зосим сообщил о вторжении в Галлию вандалов, свевов и аланов в 406 году. Сразу после этого он описывает разгром Константином варваров:

'Римляне завоевали победу, уничтожив большую часть варваров; однако они не преследовали тех, кто сумел вырваться (а иначе они перебили бы всех до единого человека) и, таким образом, дали им возможность восполнить потери за счёт набора других варваров, годных к бою.'[24])

Глава пятая Обретение покоя

В воздухе стоял устойчивый запах гари. Улицы Лунгдунума переполнены обломками имущества, разбитыми повозками, вопящими женщинами, и детьми разных племен и народов. И повсюду лежали трупы. Летняя жара не оставляла живым людям ни минуты передышки. Константин на следующий день бросил всех, включая пленных, на погребение убитых. Грабеж и насилия были остановлены самым решительным образом. Легаты провели общие построения и перекличку. Воины варваров, обезоруженные и спешенные, под командой уцелевших вождей и под присмотром вооруженных легионеров, немедленно занялись выполнением поставленной задачи. Для уцелевших женщин и детей вандалов и аланов был выделен охраняемый лагерь, и представители от пленных выясняли, кто все-таки уцелел после ночного погрома. Эти меры немного успокоили отчаявшихся варваров.

Полководец объезжал Лунгдунум. Город производил тяжелое впечатление. От римского благолепия не осталось решительно ничего. Мрамор колоннад и портиков осквернен пятнами сажи. Дома горожан напоминали разворошенный муравейник. Цезарю приходилось одновременно решать вопросы по восстановлению легионов и по организации мирной жизни в освобожденных муниципиях. Посыльные поскакали в Лондиний, требовалось срочное прибытие главного финансиста.

Вдалеке показалось роскошное здание строгой римской архитектуры. Константин узнал крупнейший храм города , бывший уже несколько лет христианской церковью. Константин спешился, и, оставив охрану на входе, вошел в опустевший собор. Под ногами хрустело битое стекло, всюду разбросаны обломки мебели и церковного имущества. Вряд ли кто-то уцелел из служивших здесь священников. Услышав шорох, справа от себя, правитель резко обернулся. Пожилой монах рылся в обломках конструкции, до погрома вероятно бывшей огромным ящиком с облачениями. Об этом говорили остатки разбросанных вокруг обрывков ткани. Он тоже заметил вошедшего гостя и обернулся в сторону Константина. Глаза монаха были задорными и веселыми. Странно было видеть на пепелище такого оптимиста.

Константин заговорил первым,

— Ты как уцелел, святой отец? И есть ли здесь кто-то еще?

— Нет, я остался один, да и по правде говоря, прятался все время на соседней улице, — монах выпрямился и подошел к правителю.

— А вы из числа освободивших нас воинов? — поинтересовался служитель церкви.

— Да, я Константин цезарь Британии.

Монах оживился. Поклонившись правителю, он с достоинством, и в тоже время с любовью сказал,

— Со времен славных побед предков наших под руководством Мария, не было у Галлии спасителя, равного тебе. Господь наш Иисус, взирает на тебя с милостью и благословением.

— Я стал чудовищем, святой отец. Из любви к отечеству, отринул я от себя заповедь прощения и сострадания. Не остановил карающий меч и специально подверг избиению беззащитных женщин и детей варваров. Я воин, но Вера Христова вошла в меня с молоком матери. Отец мой был равнодушен, к таинствам Христова служения, но и против не говорил ничего, а вот мать моя Вера, прилежная христианка, постоянно напоминала мне о заповедях Спасителя. И отец и мать давно умерли, и я не стал примерным чадом матери церкви, но мне не хотелось осквернять память моей благочестивой родительницы. Сможете ли вы отпустить мне мои грехи?

Константин тяжко вздохнул. Он совершенно не собирался исповедоваться и каяться в грехах, но какая-то волна накатила на него. Он вспомнил внезапно детство, когда его, мальчишку, мама водила на литургии христиан. Какая-то особая торжественность, собранность людей и непонятная для других радость были характерны для этих встреч. И еще, Константин помнил ощущение ответственности и боязни перед неведомым существом, и строгим, и добрым одновременно.

Подошедший монах взял в руки склоненную голову правителя и зашептал слова разрешительной молитвы. Константин почувствовал, как на его макушку начали капать слезы.

— Сын мой, ты совершил невероятное. Среди всеобщего падения и уныния, ты и твои воины как луч света вспороли мрак ночи. Ты и они, воистину положили душу свою за други своя, а по словам Христа нет в мире большей благодати. Пусть будет в душе твоей мир. А за невинно убиенных, будет всегда звучать молитва наша. И души их упокоятся, независимо от того, с чьей стороны они были.

— Как же вы жили тут? — поднял голову цезарь.

Монах начал разговор. Все это можно было назвать обычным описанием, обычного набега. Ко всему привыкает человек. И к унижениям, и к побоям, и к ограблениям. Авит, так звали монаха, подвизался в монастыре под Лунгдунумом, но обитель была разграблена и сожжена, и святой отец переживал лихие дни в доме своих дальних родственников. В храм он пришел, чтобы найти хоть какую-то утварь и отслужить благодарственный молебен. Постепенно, в ходе разговора Константин начал спрашивать собеседника о людях, знакомых тому, по времени до нашествия. До принятия сана Авит был зажиточным горожанином, но овдовев, удалился на покой. Ему хорошо была знакома верхушка города, и провинции правившая недавно. Особенно уважительно он отзывался о Клавдии Постуме Дардане. Этот влиятельный чиновник был префектом всей Галлии до 402 года и показал себя человеком исключительной честности и справедливости. (Прим. автора Реальная историческая фигура, нравственный эталон римлянина)