Вошь на гребешке

Буг снова встряхнулся, протяжно завибрировал горлом, выпуская низкий, дрожащий звук. Глаза оттенка лунного серебра — а таковы они у всех псахов, даровитых в лечении — обратились к Бэлу. Буг улыбнулся широкой пастью, способной перекусить человека пополам, синеватый язык мелькнул и спрятался. Когти передних лап лязгнули, взрывая траву и натыкаясь на случайный камень. Волокнистые, моховые усы прилегли к морде и оплели горло, подчеркивая самые мирные намерения зверя. Ведь, как известно, именно на охоте буг топорщит усы.

— Красавец, — поразился Бэл.

— У-рр-м, — согласно зевнул буг, щурясь.

— Седло тебе не идет, сплошная морока с ним, — посочувствовал Бэл.

— У-рр-м, — повторил буг.

— А без седла, просто по дружбе — отвезешь?

Буг улыбнулся шире, нырнул в почву, словно она мягче и податливее болотной жижи. Под спиной Бэла прокатилась волна, травник пискнул и невольно отстранился. Зверь вывернулся из травы прямо под седоком. Пополз из грунта. Заскрипели и ушли в мех хребтовые отростки, клацнули плечевые гребни. Бэла резко мотнуло в сторону, он ощутил себя тряпичной куклой. Буг зарычал, снова шевельнулся. Вывернул шею и щелкнул пастью у самого носа травника. Тот побелел окончательно, но пересилил страх, чтобы исполнить то, на что с долей раздражения намекал буг. Больного седока надо устроить удобно, затем подобрать нужные вьюны и помочь им, посадить на бурую шкуру и проследить, чтобы прижились.

— К утру я приготовлю травы, какие следует, — забормотал юноша, очнувшись окончательно и вспомнив о долге человека замка. — Бэл, так удобно?

— Превосходно. Благодарю.

Буг двинулся к замку неторопливо, но даже такой его шаг вынуждал травника бежать, почтительно испросив дозволения держаться за складку загривка.

Со спины зверя мир выглядел совсем по-новому. Шкура прирастала к телу, вьюн терся о спину, кожа нестерпимо чесалась. Не чувствуя собственных двух ног, Бэл все полнее воспринимал чужие четыре и невольно, противоестественно для своего обреченного состояния, радовался. Лапы ступали широко, мышцы перекатывались под шкурой, чуткий хвост вздрагивал, шелестел иглами — и метался, ощупывая луговину.

— С ума сойти, — пьяно рассмеялся Бэл, неуверенно шевеля пальцами. — Теперь я верю в легенду о бугадях, которые срослись и делались счастливы... Мы — разум, они — сила леса. Почему однажды два наши рода снова распались?

— Люди не имеют права отдаваться дикой охоте, — напомнил знакомое каждому пояснение травник, пыхтя рядом и стараясь не отстать.

— Право мертво, это всего лишь слово. — Бэл нахмурился. — Скорее всего мы, люди, перестаем быть собою, теряя власть над внутренним 'я'. Сплестись корнями может лишь разное. Человек и буг дополняют друг друга. Но, теряя разность, они теряют и единение.

— Тэра гордилась бы вами, — осторожно предположил травник, не понявший ни слова в рассуждении.

— Если у неё появится к тому повод, то возникнет и возможность, — рассмеялся Бэл.

Лапы буга ступали теперь по мостовой внутреннего двора, зверь принюхивался, поднимая шипы ошейника и звучно чиркая по камням иглами хвоста. Он был чужд людскому жилью и едва пересиливал себя. Он трогал каждое деревце, стараясь найти в нем родство и опору.

— Здесь горит живое пламя, горячее в самую лютую зиму, — утешил нового друга Бэл, гладя бурую шкуру и радуясь восстановлению подвижности рук. — Еще тут есть кладовые и глубокие подвалы с потаенными закутами, годными под логово. Тебе понравится. Можно, я назову тебя Игрун? Ты приятель Милены, а для неё игра всегда была важной частью жизни... Она кралась и охотилась всяким шагом и взглядом.

Буг не возразил, знакомо поурчал и вроде бы успокоился. Он уже ступал по винту лестницы, чутко принюхивался и шире распахивал глаза, горящие любопытством. Не только люди интересуются неведомым...

Кисточки на ушах буга вздрогнули, отмечая неприятный звук. Бэл покривился, соглашаясь. Чего уж хорошего? Ружана стонет, давится слезами отчаяния. Тихоня доигралась.

— Никто не мог и предположить, что она... — зашептал травник. — Светл так тепло о ней говорил. Мы все уважали, ученица самой Тэры, шутка ли!

— Скажи прямо: все не верили, что она такое исключительное ничто, — хмыкнул Бэл. — Прежде я не соглашался признать, что слабые жаждут власти более сильных. Сам не жаждал, хотя был слаб, да и теперь я слаб.

— Вы?

Травник споткнулся и остановился, цепляясь за перила и не делая попытки шагнуть в коридор, хотя буг дышал ему в спину. — Вы? Единственный, кого не перебивала наша Черна, с кем она — советовалась! Кому выковала клинок! К вам даже сумасшедшая Милена бегала плакаться и жаловаться...

— Надо же, — Бэл удивился чужим наблюдениям, почесал затылок и осмотрел послушную руку. — Паршиво, Игрун. Теперь нам не спихнуть тяготы на чужие широкие плечи. Меня, оказывается, давно признали способным тащить воз...

— У-рр-м, — презрительно рявкнул буг.

Никакие возы он, конечно же, таскать не намеревался.

По главному коридору от винтовой лестницы и до каминного зала оказалось всего-то десять крадущихся шагов бурого зверя. Буг сунул морду в щель открываемой двери первым. Он заранее встопорщил усы, выказывая враждебность. Давно известно: сытый зверь не нападет на человека в лесу. Голодный и обозленный может забыть древний закон, допускающий наказание, равное или меньшее бремени вины людей. Однако даже самый яростный буг не прыгнет, пока не ощутит к тому дозволения — чужой слабости, отчаяния, страха, потерянности. Человек остается на особом положении, пока не побежит и не закричит, в единый миг становясь дичью, законной добычей.

Ружана как раз теперь выглядела и ощущалась — добычей. Буг приоткрыл пасть, ниже припал к мрамору, сощурился на гневливое пламя. Прижал уши и все же продолжил текучее движение, приближающее его к камину.

— Игрун, здесь не кухня, — строго укорил Бэл. Поморщился и добавил совсем тихо: — Еще отравишься...

Ружана стояла на коленях перед каминной решеткой. Она, конечно же, примчалась сюда, еще по дороге устроив перстень хозяйки на среднем пальце правой руки. Она заранее представила, как все получится восхитительно и просто. Красивый жест руки, неопалимой в живом огне — одно движение, позволяющее дотянуться до блекло-черных невзрачных камней, уложенных в чашу, венчающую каменный выступ в глубине камина. И вот сердце замка в ладони, теплое, податливое, готовое принять отпечаток руки новой своей хозяйки. Наверняка рыжая травница мысленно выстраивала первый прием, определяя порядок следования людей в веренице слуг и учеников, ангов и вальзов. Всем надлежит войти в зал через южную дверь, чтобы увидеть огниво в ладони дамы Файена. Ружана желала встречать своих людей, сидя у спокойного огня. Прежде, чем покинуть зал, каждый должен был поклониться, назвать хозяйкой, подтвердив клятву Файену и сохранив положение в замке.

Бэл сглотнул и задышал чаще. Он сейчас прекрасно видел несбывшееся и впервые сознавал себя взрослым прорицателем, способным перебирать варианты реальности. Этот — пустой, ложный. Обманка для Ружаны, кем-то показанная ей в хрустальном шаре. Следуя обману, Ружана предала и без оглядки, не помня себя, помчалась за наградой. Рука травницы, очарованной нашептанными Йонгаром домыслами, беспрепятственно дотянулась до огнива, приняла в ладонь его, теплое и податливое. Черные камни, перевитые алым стеблем жароцвета, более походили на воск, были податливы и пластичны... Замок Файен сделался тих, замерли все деревья его обширных земель. Бэл отчетливо прорицал тот миг, заново постигал каждое движение тела и души Ружаны, все полнее с каждым движением буга: пока зверь подбирался к добыче, человек на его спине нащупывал тропку в истине произошедшего в каминном зале. Смежив веки, Бэл-прорицатель узрел: вот пламя расцвело злой синевой, загудело, цепко обхватило повинную руку травницы. Север не встал на якоря, не принял права на власть со стороны существа, ничтожного для бремени и чести быть хозяйкой. Живое пламя вцепилось в добычу, причиняя боль, но не сжигая дотла... По счастью, Тэра Ариана дышала и боролась, её первый ученик брел в явь из небытия, замок ощущал это — и ждал решения хозяйки, не допуская разрушения стен или иного тяжкого ущерба людям и их имуществу.

— Ружана! — негромко позвал Бэл.

Прорицание отспустило в явь, отодвинулось, побледнело. Бэл расслабил руку на шкуре буга, погладил шипастый загривок.

— Старый порядок жив, Ружана, понимаешь? Сними перстень, огниво не вещь, чтобы принадлежать. Я говорил тебе однажды: еще вопрос, кто кого выбирает — дайм (78) замок или замок — дайма. Отдай огниво и повинись. Ты все еще ученица Тэры, значит, ты под её защитой. С любыми своими ошибками.

— Не хочу сгореть, — всхлипнула Ружана, смаргивая слезы и не разжимая пальцев. — Оно держит. Оно уже решило. Почему так? Я лишь исполнила волю королевы, я не виновна ни в чем! Зенит превыше любого иного луча.

— Это слова. Ты знаешь, что вес их ничтожен, — укорил Бэл, удивляясь детским отговоркам. — Сердце и серебро — вот высшие мерила, а зенит... он тоже слово. Тем более для тебя. Ружана, нельзя избежать того, что ты сама создала, отравив нож и сорвав перстень с руки Тэры. Не сопротивляйся. Обещаю, худшее не состоится. Светл тебя не предаст, ему безразличны все твои ошибки. Я не держу на тебя зла. Тэра никогда не была склонна к мести. Ты останешься человеком. Я все-таки вальз, прими сказанное как... — Бэл неловко повел плечами, — прорицание. Первый раз признаю, что это мне по силам.

Травница медленно повернула лицо, щели опухших век прятали глаза на редкость полно. Багровая кожа лоснилась от жара. Губы дрожали жалко, мелко.

— Я почти убила тебя. И не сожалею! Слышишь?

Тон сделался визгливым, отчаяние более не желало прятаться. Бэл посмотрел в синее пламя, улыбнулся с окончательной безмятежностью, не понимая себя: отчего нет в душе и капли ненависти к этой жалкой тварюшке? Может быть, из-за пройденного пути. Он добрался в явь и изменился. Он теперь совсем не тот мальчишка Белёк, который прижимал к груди корзину с рудной кровью и завидовал Черне. Жалел себя и страдал от несбыточности мечтаний: встать бы за правым плечом Тэры, глянуть на людей замка оттуда, с полным правом старшего ученика и почти наследника огнива!

— Все пройдет, — пообещал Бэл. — Я сгорел дотла, но это не так страшно и совсем не вредно. Ты не умеешь гореть. Значит, будем надеяться на лунную мать. Попробуй забыть хоть на миг о своей жажде, вспомни Светла. И помолчи! Некоторые глупые слова забрать труднее, чем мерзкие дела и мысли. Ты привыкла прятаться за его спину, но ему-то ты дорога по-настоящему. Он тебе тоже, однажды ты еще сможешь понять это. Сними с пальца огниво и не держи сердце огня в ладони, это дело не по твоим силам.

— Оно тянет! Я ведь сказала тебе, оно тянет, не я!

Бэл сокрушенно вздохнул, снова погладил бурую шкуру. Буг заворчал и нехотя приблизился к камину еще на полшага. Повернулся боком. Седок наклонился и перехватил живые камни сердца Файена с обожженной ладони. Бережно уложил на прежнее место, в чашу. Снял перстень, вздохнул и нехотя нанизал себе на безымянный палец — так носят огниво наместники, а не даймы. Металл полыхнул, раскаляясь и жаля руку — и перстень сел по размеру.

— Рад прямому знакомству, сиятельный Файен, — поклонился наместник Бэл и позволил бугу попятиться от гудящего огня. — Ружана виновна и примет кару. Она будет молча обдумывать содеянное, не имея воли поднять любое оружие. Она не войдет в лес и не коснется души мира, покуда Тэра Ариана или иной дайм этого замка не примет окончательное решение совместно с тобою. Или покуда не будет искуплена ошибка.

Пламя медленно посветлело и улеглось на угли сытым сонным зверем. Рука Ружаны на миг повисла в пустоте, лишенная синеватых призрачных оков — и упала плетью вдоль тела. Травница хрипло охнула, покачнулась и завалилась на спину, теряя сознание. Тишина в зале проредилась, звуки смогли проникать из-за неплотно прикрытой двери. Бэл разобрал, как грохочут по коридору шаги анга — кто еще станет носить тяжелые боевые сапоги? Легкие башмаки псаря ступали беззвучно, но Бэл распознал его приближение по движению ушей своего буга. Именно Светл первым ворвался в зал, испуганно огляделся и бросился к Ружане.

— Жива?

— До пробуждения Тэры будет тише тихого, — пообещал Бэл. — Но жива. Если ты удержишь её, останется в замке и не выгорит.

— Благодарю, хозяин, — непривычно поклонился Светл, как кланялся лишь старшим. Впрочем, он сразу исправил положение, позволив себе немного судорожную, похожую на гримасу, но все же улыбку. — Тебе чуть лучше? Превосходный псах, вот откуда только Милена его раздобыла? Ты тоже толковый вальз. Я передал послание дословно, вот первый анг свиты покойного Йонгара. Он тебя... услышал.

Рослый сивоусый мужчина солидно поклонился. Бэл едва помнил его хмуроватое немолодое лицо по прежней жизни — той, что оборвалась после удара ножа травницы. Жило лишь ощущение: и тогда человек показался слишком хорош для свиты западного лжеца. Мелкие глазки анга, светлые до прозрачности, заинтересованно прищурились.

— Наш Йонгар солгал и затем допустил предательство. Не знаю всех причин, да и мертвым — им простительно сберегать тайны без наказания. Но обретем ли мы кару, позволяющую свите предателя стать частью свободного замка севера?

— Вы уверенно говорите устами всех людей Йонгара? И разве запад не свободен? — осторожно удивился Бэл.

— Я первый анг покойного, мне ли не отвечать за свои слова... А запад — разве не из наших лесов, пусть впервые и следом за намеками вашей премудрой Тэры, выползла ядовитая идея ставить лучи света на якоря? Запад не унялся после истории с рассветным лучом и покусился на свободу севера. Без веских причин. — Анг повел едва заметной куцей бровкой. — Признаю, мы не самые надежные люди. Некоторые из нас не совсем... молчаливы. Иные не вполне согласны с карой, прямо скажем, мною избранной для всех по вашей подсказке. Но разве в зиму Файену не нужны люди так же, как нам — тепло огня?

— Дать клятву возможно лишь подлинной даме замка, Тэре, — осторожно согласился Бэл, не позволяя себе улыбаться. Дар прорицателя кричал в полный голос: то, что теперь вершится, пройдет не без изгибов и теней, но обернется к лучшему. — Как первый ученик и наместник могу заверить, что Файен вас согреет и не отринет до того дня, когда хозяйка сможет совершить решение.

Глава 12. Милена. Нежданная встреча

Плоскость, Москва, вторая неделя ноября

Изучение местных людей по-прежнему оставалось единственным способом себя занять. Люди — они тот еще объект для наблюдения, независимо от мира и обстоятельств. Здешние теснились в палатах, толкались в коридорах. При этом их умение и желание общаться вовсе не впечатляло. Испытывая недостаток личного пространства и уединения, люди замыкались в подобие незримого кокона, и самый распространенный из обнаруженных Миленой был — равнодушие.

Целый день бывшая первая ученица следила за посетителями больницы, разбирая модели местного семейного уклада. Кто-то нес родичам вкусное — побаловать, иные шли с цветами и фальшивой бодростью, с шуршащими конвертами для врачей. Были и скучающие гости, эти явились во исполнение долга. Откровенно хищные стервятники выискивали на лицах больных признаки скорой кончины, ведь она — избавление от тягот ухода и право на имущество... Кто-то трещал без умолку, перерабатывая сплетни.