Говорящий Бог, Палачи

"Вот дерьмо!" Флек сказал это вслух, что-то вроде вскрика.

Заголовок гласил:

ЖЕРТВА НОЖА ОКАЗЫВАЕТСЯ ЧИЛИЙСКИМ БУНТАРЕМ.

Флек бросил газету на пол и встал у стены. Его трясло. «Вот дерьмо», — повторил он уже почти шепотом. Он наклонился, достал газету и прочел:

«Тело человека, обнаруженного у железнодорожного полотна в Нью-Мексико в прошлом месяце, было опознано как Элогио Сантильянес-и-Хименес, изгнанный лидер оппозиции чилийскому правительству, — заявил сегодня представитель Федерального бюро расследований.

"Представитель ФБР сказал, что Сантильянес был убит одним ножевым ранением в шею сзади, а его тело было вынесено из поезда Am-trak.

«С его тела были удалены все удостоверения личности — даже вставные зубы», — сказал представитель. Он отметил, что это затруднило идентификацию для агентства.

«ФБР отказалось прокомментировать, ведется ли расследование в отношении каких-либо подозреваемых. Два года назад в Вашингтоне был убит еще один лидер оппозиции режиму Пиночета, взорывом бомбы в его машине. После этого инцидента Государственный департамент выпустил резкий меморандум в знак протеста против чилийского посольства, и двое сотрудников посольства были депортированы как персоны нон грата в США ".

История продолжалась, но Флек снова уронил газету. Ему стало плохо, но он должен был подумать. Он правильно догадался о посольстве и о том, почему они хотели, чтобы он убил Сантильянеса далеко от Вашингтона, и почему такой упор был сделан на предотвращение опознания. Как, черт возьми, ФБР удалось установить связь? Но какая разница? Его проблема заключалась в том, что с этим делать.

Они не собирались отправлять ему десять тысяч сейчас. Никаких документов и никакого опознания в течение месяца. Такова была сделка. Месяц, когда ничего не было в газетах, будет достаточным доказательством того, что он не облажался. А теперь что это было? Двадцать девять дней? На мгновение он позволил себе подумать, что они согласятся, что это было достаточно близко. Но это было чушью. Все, что им нужно было, чтобы трахнуть его, — это малейшее оправдание. Они смотрели на него свысока, как на мусор. Как грязь. Точно так же, как мама всегда говорила ему и Дельмару.

Он почувствовал запах печенки, горящей на сковороде, снял ее с огня и развеял дым. Элкинс сказал ему, что мама права. Он не припомнил, чтобы рассказывал Элкинсу что-нибудь о маме, конечно, не стал бы нормально, но Элкинс сказал, что говорил об этом, когда выходил из-под наркоза — той вещи, которую они дали ему, когда починили его там, в тюремном лазарете, сразу после изнасилования.

Когда он очнулся, Элкинс стоял у кровати и держал в руке сковороду на случай, если его бы вырвало, как это иногда случается с пентоталом натрия. «Я хочу, чтобы ты сейчас послушал», — шепотом сказал ему Элкинс прямо у его лица. «Они» придут сюда, как только узнают, что вы можете говорить и задавать вам вопросы. Они собираются спросить вас, кто это сделал. И он предположил, что пробормотал что-то насчет того, чтобы сравнять счет с сукиными сыновьями, потому что Элкинс прижал руку ко рту Флека — Флек помнил это очень ясно даже сейчас, — и сказал: «Отомстите. Но не сейчас. Вы должны сделать это сами. Вы говорите ментам, что не знаете, кто вас отделал. Скажите им, что вы никого не видели. Они били вас сзади. Если вы хотите остаться здесь в живых, вы не разговариваете с ментами . Вы занимаетесь своим делом. Так сказала тебе твоя мама ".

"Как твоя мама сказала тебе!" Значит, он, должно быть, говорил о маме, когда еще находился под наркозом. Все было по-прежнему очень ярким.

Он спросил Элкинса, действительно ли они изнасиловали его так, как он, казалось, помнил, и Элкинс сказал, что они действительно изнасиловали.

«Тогда я должен убить их».

«Да, — сказал Элкинс. «Я так думаю. Если только ты не хочешь жить как животное».

Элкинс был лишенным адвокатского статуса юристом и имел некоторый опыт работы в Джолиет, и он разбирался в таких вещах. Он разбирал от четырех до восьми по подсчету тяжких преступлений в штате Иллинойс. Что-то, связанное с приведением в порядок свидетелей или, может быть, присяжных, для кого-то важного в чикагском рэкетах. Флек понимал, что Элкинс держал рот на замке и принял за это падение, и, похоже, так и вышло. Потому что теперь Эдди Элкинс снова стал важным человеком в какой-то чикагской юридической фирме, даже если сам не мог заниматься юридической практикой.

В этом отношении Элкинс играл важную роль даже в тюрьме. Он был просто попечителем, работал медсестрой и санитаром в тюремной больнице. Но у него были деньги. У него были связи внутри и снаружи, и все это знали. Когда Флек вышел из изоляции, он обнаружил, что

работая в лазарете. Элкинс это сделал. И Элкинс помог ему с большой проблемой — как убить трех верзил. Все больше его. Все крепче. Сначала он научил его качать железо. Флек тогда был тощим и маленьким. Но в девятнадцать лет вы можете быстро развиваться, если у вас есть желание. И стероиды. Элкинс тоже их подарил. А потом Элкинс показал ему, как обращаться с ножом. может сделать маленького человека равным большого, если маленький человек будет очень, очень быстрым и очень крутым и знает, что делать с клинком. Флек всегда был быстрым — ему нужно было быть быстрым, чтобы выжить. Элкинс использовал в натуральную величину диаграмму тела в лазарете и пластиковый каркас, чтобы научить его, куда воткнуть лезвие.

«Всегда горизонтально», — говорил Элкинс. «Запомни это. То, что тебе нужно, находится за костями. Удар по костям совершенно бесполезен, и путь мимо них лежит через щели. Элкинс был высоким, стройным, слегка сутулым мужчиной. Он был дартмутцем, со степенью юриста в Гарварде. Он выглядел как учитель и он любил преподавать. В пустом, тихом лазарете он стоял перед скелетом, а Флек сидел на кровати, а Элкинс обучал Флека ремеслу.

«Если вам нужно войти спереди» — Элкинс не рекомендовал входить спереди — «вам нужно пройти между ребрами или прямо под кадыком. Быстрый толчок, а затем покачивание ». Элкинс продемонстрировал небольшое покачивание запястья.« Это касается артерии, или сердечной мышцы, или позвоночника. Прокол обычно никуда не годится. Любая другая резка медленная и шумная. Если вы можете войти сзади, то это то же самое. Держите его ровно. Держите горизонтально.

Элкинс продемонстрирует на пластиковом каркасе. «Самый быстрый удар— прямо здесь», — и он указывал тонким, ухоженным пальцем, — «над первым позвонком. Вы делаете это правильно, и нет движения. Ни звука. Очень небольшое кровотечение. Мгновенная смерть ".

Когда ему снова пришло время выйти во двор, он вышел с тонким жестким стержнем из хирургической стали, острым, как скальпель, которым он когда-то был. Элкинс дал ему это вместе с последними инструкциями.

«Помните, что для вас число три. Их три. Если вас поймают с первым, вы не сделаете два последних. Помните об этом и не забывайте держать это ровно. То, что вам нужно, находится за костью.

Ему было двадцать, когда он это сделал. Давным давно. Он очень хотел рассказать об этом маме. Но это было не то, что можно было бы сказать в письме, когда надзиратель читал вашу почту. А мама никуда не могла уйти, чтобы приехать в дни посещения. Он плохо себя чувствовал по этому поводу. Для него это была тяжелая жизнь, и мало что из того, что он сделал, сделало ее легче.

Печень имела жженый привкус. И булочки для гамбургеров были в значительной степени засохшими. Но он все равно не любил печень. Он купил ее только потому, что она была примерно вдвое дешевле гамбургера. И она удовлетворила тот слабый аппетит, который у него был сегодня вечером. Затем он надел шляпу и все еще влажное пальто и пошел готовить его звонок Элкинсу.

«Я ни черта не могу для вас сделать, — сказал Элкинс. — Вы знаете, как мы работаем. Через двадцать лет ты должен знать. Мы сохраняем изоляцию. Так и должно быть.

"Прошло больше двадцати лет, — сказал Флек. — Помнишь ту первую работу?"

Первая работа была еще в тюрьме. Элкинса не было, благодаря тому, что он провел там много времени и досрочно освобожден. И посетитель пришел к нему. Фактически, это был единственный посетитель, который у него когда-либо был. Молодой адвокат. Элкинс послал его назвать Флека имя. Визит был коротким.

«Элкинс только что сказал вам сделать четыре вместо трех. Он хочет, чтобы вы сделали это с Кэссиди, Далкиным, Нилом и Дэвидом Петрески. Он сказал, что вы поймете. И чтобы сказать вам, что на слушании по делу об условно-досрочном освобождении вас будет представлять адвокат, и что после этого у него будет для вас постоянная работа. Адвокат был пухлым блондином с зеленовато-голубыми глазами. Он был ненамного старше Флека и все время нервно оглядывался, проверяя, не слушает ли мент. «Он сказал мне, чтобы я спросил да или нет».

Флек задумался с минуту, гадая, кто такой Петрески и как до него добраться. «Скажи ему« да », — сказал он.

И теперь Элкинс это вспомнил.

«Это было своего рода испытанием», — сказал Элкинс. «Они сказали, что ты не справишься с Петреским. Я сказал, что видел твою работу.

«Все эти годы», — сказал Флек. «Теперь мне нужна помощь. Думаю, ты мне должен».

«Это всегда был бизнес», — сказал Эдди Элкинс. «Ты это знаешь. Иначе и быть не могло. Это было бы чертовски опасно ".

«Опасно для тебя», — подумал Флек, но не сказал этого. Вместо этого он сказал: «Мне просто нужно иметь три тысячи. Мне нужно достаточно, чтобы мама переехала. Флек сделал паузу. «Чувак, я в отчаянии».

Была долгая тишина.

"Вы говорите, что это касается вашей матери?"

"Да уж." В «Джолиет» он много говорил с Элкинсом о маме. Он думал, что Элкинс понимает его чувства к ней.

Еще одна тишина. "Какой у вас там номер?"

Флек сказал ему.

«Оставайся там. Я свяжусь с тобой и посмотрю, что я могу сделать».

Флек подождал почти час, закутавшись в своем влажном пальто в будке, и, когда почувствовал, как холод его сковывает, расхаживал взад и вперед по тротуару достаточно близко, чтобы услышать звонок.

Когда он зазвонил, это был Клиент.

«Ты грязный маленький хиджо де пута», — сказал он. «Вы хотите денег? Вы приносите нам только неприятности и хотите, чтобы мы платили вам за это деньги?»

«Я должен получить это», — сказал Флек. "Ты мне должен." Он подумал: hijo de puta; этот человек назвал его сыном шлюхи.

«Мы должны сломать твою грязную шею». Клиент сказал. «Может быть, мы это сделаем. Да. Может, мы перережем тебе маленькую грязную глотку. Мы даем тебе простую небольшую работу. Что ты делаешь? Ты облажался!»

Флек почувствовал, как в нем нарастает ярость, почувствовал, как желчь у него в горле. Он услышал мамин голос: «Они относятся к вам как к неграм». Вы позволите им, они будут обращаться с вами как с собаками. Если вы позволите им наступить на вас, они будут обращаться с вами как с животными.

Но он подавил ярость. Он не мог себе этого позволить. Он должен был забрать ее сразу. Он должен был отвезти ее в место, где о ней позаботились бы.

«Я знаю, кто ты», — сказал Флек. «Я последовал за вами в ваше посольство. Мне заплатят или я могу доставить вам неприятности». Затем он прислушался.

Он услышал поток непристойностей. Он слышал, как себя называли грязным, поедающим дефекацию сыном шлюхи, сыном зараженной собаки. И щелчок отключения линии.

Стоя под моросящим дождем возле будки, Флек плюнул на тротуар. Он позволил ярости подняться. Он каким-то образом получал деньги другим способом. Он делал это в прошлом. Грабеж. Много грабежей, чтобы получить три тысячи долларов, если ему не повезет. Это было опасно. Ужасно опасно. Только у правящего класса были большие деньги, а у некоторых был только пластик. И полиция защищала правящий класс. А теперь ему нужно было сделать еще кое-что. Это требовало компенсации. Это было связано с повторным использованием его ножа. Это предполагало попадание лезвия за кость.

Глава семнадцатая

Для начала, — сказал Джо Липхорн, — я хочу знать все, что вы знаете об этом Генри Хайхоке.

Они встретились в том, что считалось кафе в отеле Джима Чи, в окружении рабочих и туристов, которые, как Чи, просили своих турагентов найти им жилье по умеренным ценам в центре Вашингтона. Липхорн надел Вашингтонский костюм. Но его костюм-тройка был моделью, проданной магазином Gallup Sears в середине семидесятых, и его размер свидетельствовал о тех фунтах, которые Лиафорн потерял после того, как съел свою еду после смерти Эммы.

За единственным исключением церемонии «Путь благословения», Джим Чи никогда не видел легендарного Лиафорна, кроме как в униформе племенной полиции навахо. У него были психологические проблемы с этим неподходящим нарядом. «Как галстук на стадном быке», — подумал Чи. Как носки у козла. Но над завязанным галстуком глаза Лиафорна были в точности такими, какими их запомнил Чи, — темно-карими, настороженными, ищущими. Как всегда, что-то в них заставляло Чи исследовать свою совесть. Что он пренебрегал? Что он забыл?

Он рассказал Липхорну о работе Хайхока, его образовании, выдвинутом против него обвинении в вандализме над могилами, его кампании, направленной на то, чтобы заставить Смитсоновский институт освободить тысячи скелетов коренных американцев для перезахоронения. Он описал, как он и Ковбой Даши арестовали Хайхока. сообщил, как появился Гомес, как Гомес согласился дать залог за Хайхока. Как вчера Гомес появился в доме Хайхока. Он описал хромоту Хайхока, его опору для ноги и то, как Джанет Пит стала его адвокатом. Он затронул сомнения Джанет Пит по поводу фетиша Тано Пуэбло и того, что он видел в офисе-студии Хайхока. Но он вообще ничего не сказал о сомнениях и проблемах Джанет Пит. Это была другая история. Это не касалось Липхорна.

«Как вы думаете, что он делал в Ейбичае?» — спросил Лиафорн.

Чи пожал плечами. «Он не выглядит так, но он на четверть навахо. Одна бабушка была навахо. Думаю, она произвела на него большое впечатление. Джанет Пит говорит мне, что он хочет быть навахо. Считает себя навахо». Чи еще немного подумал. «Он хотел быть посвященным в племя. И он знал достаточно о Ейбичаи, чтобы появиться в последнюю ночь». Он взглянул на Лиафорна. Достаточно ли эта версия прагматика-агностика навахо знала о самом Йейбичаи, чтобы понимать, что это значит? Он добавил: «Когда hataalii иногда initiates boys —

позволяет им смотреть сквозь маску. Хайхок хотел это сделать ».

Лиафорн просто кивнул. "А он?"

«Мы арестовали его», — сказал Чи.

Лиафорн подумал об этом ответе. "Немедленно?"

Липхорн взял свою чашку с кофе, осмотрел ее, посмотрел на Чи, сделал небольшой глоток, поставил ее обратно на блюдце и стал ждать. «Говорил около двух часов», — сказал он. "Правильно?"