— Вот по-моему, у воинов все силы из головы в мышцы уходят, — шовинистично позлоехидствовал я. — Ясуши-кун, ты меня вообще слушал? Мне клан надо поднимать, да и тебе, по чести, надо. Узу в развалинах, а выживших все меньше. Мне член клана нужен, на кого положиться смогу. И охранник в том числе. И в печатях подучишься, а то это, — пренебрежительно обвел рукой стены, — для детей игрушки.
— Не один я, — потупившись уведомил воен.
— Женщина? — полукивок, — Женщины? — кивок полноценный, — Шиноби ли они и есть ли дети?
— Чакропользователи, но не шиноби, детей пока нет.
— Я не к тому спрашиваю, что оставить их предлагаю. Как будем добираться, если согласишься, думаю. А так, что женами, что наложницами — пусть будут. Но одну супругу, по воле клана, для потомства, взять тебе придется, если решишься к нам присоединится, законы сам знаешь, — громила с несколько посветлевшим лицом понимающе кивнул.
— Ладно, — развеивая цепи чакры, решил уточнить я, — ты с нами, или дальше тут гнить останешься? Если тут, то с тебя, в качестве компенсации за дерзость, информация о других Удзумаки в Сора-ку.
— С вами я, Хизуми-сан, то есть Хизуми-доно.
Ну а дальше стал колоться мой свежеобретенный родственничек. Даже танцев с песнями не потребовалось.
Был он на момент разрушения Узушиогакуре на миссии, а с приходом новостей о падении деревни, команда разбежалась за час. Токуджо, бывший старшим, почернев лицом проорал: “лист-предатели!” и учесал, на недоступной для двух чунинов скорости. То ли мстить листу, то ли пить пиво — Ясуши его больше не видел и ничего не слышал. Партнер же посидел с часок с каменным лицом да и самоубился за углом: семья, жена молодая и ребенок были в Узу.
Сам же Ясуши семьей был не отягощен, о деревне погоревал, да и принялся за заказы, через месяц оказавшись в Сора-ку, как охранник группы контрабандистов. Огляделся, завел себе пару любовниц, а потом и дело. Местные, правда, драли за “место и крышу” половину выручки, но громиле хватало, хотя и раздражало. В Коноху же он, помня последние слова командира, соваться не хотел, да и не задумывался особо.
Вообще, оказался он несколько, вот даже не знаю, сегоднядневен как-то. Не дурак, но жил сегодняшним днем, о будущем просто не думая. Но клановость в нем была, да и косточка зольдатена проявлялась, так что Хизуми-доно сказал “надо!”, Ясуши-кун ответил “Хай!”.
А вот с местнообитающими Удзумаки оказалось забавно. Была еще семейная чета, лет двадцати пяти, оба медики. Детей не было и медичили себе помаленьку.
А еще было большое семейство Удзумаки “местных-аборигенных”.
Подозреваю, что не нукенинов, а, скорее, потомков нукенинов, потому как обитали эти товарищи в Сора-ку не первое поколение, печатями не шибко сложными перебиваясь. Ну и с завидной периодичностью посылали отпрысков к Ясуши в “работники”, с очевидными целями технического шпионажа.
Подумал я и решил, на “аборигенных Удзумаки” забить. То есть, возможно, через лет сколько-то и попробовать к лапам прибрать, но пока нафиг мне такие кадры не сдались. Так что наказав Ясуши готовится к переезду, уточнил место пребывания четы медиков, да и отправился к ним.
Последние были, как и предупреждали, лет двадцати двух — двадцати пяти, притом изрядно похожи друг на друга. Отрекомендовались Сота и Кохару, как не удивительно, Удзумаки. На предложение “присоединиться” стали задавать массу технических и ерундовых вопросов, однако, наконец, выдали основную причину сомнений.
Выяснилось, что медики сии — двоюродные брат и сестра. Причем еще в Узу вместе им быть “воспретили”. А любовь у них вот прям с детства и невозможная. Так что мотало их по элементальным странам с миссиями, с короткими “походно-полевыми” дружбами телами и тянулась эта сантабарбара уже лет пять. Ну а после падения Узу, любители “запретной любви” погоревали, но воссоединились не только сердцами. И вот вопрошали, сии деятели, смотря на мою персону с сомнением, а не разлучат ли их.
Ну в принципе, двоюродные, как по мне, дело неоднозначное. Проверить совместимость, как минимум, надо. Да и прямо скажем, как носителям генов, им ну вот совершенно не обязательно в свой тесный, полуинцестуальный кружок кого-то принимать. В конце концов искусственное оплодотворение никто не отменял, если уж все совсем плохо.
Выдал я этим деятелям свои соображения, полюбовался на ошарашенные физиономии, осведомился, с чего фигеют, выслушал ответ и офигел сам. Понятия искусственного оплодотворения эти, ранга В чакра-медики, не знали. Вот совсем.
И вот то ли я дурак, то ли лыжи не едут. Я конечно канон не на сто процентов помнил, но о клонировании говорилось, причем не чакра, а вполне биологическом. Хотя, может это прерогативой отдельных ученых было, или еще что.
В общем, плюнул на неучей своей, высокообразованной слюной и провел ликбез, на тему “пестиков и тычинок” без дружбы телами. Высококвалифицированные специалисты с круглыми глазами моей мудрости повнимали и, вроде, в смысл вникли. Потому как рожами посветлели и двинули собирать манатки для переезда.
Ну а я, слегка прибитый бредовостью реальности, в которой пересадка глаза — обыденность, а дети без койки — чудо дивное, направился к местным торговцам живым товаром. Ибо работники, несмотря на прибавление, все равно в особняк нужны.
А вот прибыв к обиталищу местного, торгующего в городе работорговца, я узнал две презанятные вещи. Первая, это “возможные” Удзумаки — это возможные рабы, что не сильно обрадовало. И второе, что я человек в высшей степени спокойный, к различным отклонениям и девиациям более чем лояльный. Но слегка, немного, совсем чуть-чуть расстраивающийся, когда мне предлагают родственников, возрастом лет шести, не более, для постельных утех.
Понял я это, счищая с кулака костномозговую эмульсию, бывшую недавно головой почтенного торговца. Сопровождающие мои, оперативно охранников торговца прирезавшие, обратили на меня вопросительные взгляды. Впрочем фраза, вполне соответствующая действительности: “оскорбление клана и его главы”, их более чем удовлетворила.
А я, выковыривая разрабощенных, родственных мне спиногрызов, думал что делать с остальным товаром. Аболиционистом я не был, рабство считал проявлением социума и социальных взаимоотношений. По сути, раб — это индивид с отсутствующей социальной ответственностью. И как следствие, отсутствующими социальными правами. Все в рамках закона уравновешено и, будучи для лица принявшего на себя социальную ответственность раба ценным активом, раб жил вполне в рамках юридического баланса.
То есть, бороться с рабством как с явлением, у меня никакого желания не было. Явление неприятное, но обусловленное массой факторов. Например раб, умерший от голода и болезней — нонсенс, в отличие от кредитного раба первого мира. Впрочем, сейчас стоял вопрос не политико-социальных взаимоотношений, а весьма конкретный. Вот прибил я типа, которого в целом прибить право имел. Но его “товар” достался мне как трофей и что мне с этим товаром делать?
В итоге плюнул, собрал всех порабощенных и поставил перед фактом, что вот лично мне нужно ограниченное количество работников в усадьбу. Остальные могут идти нафиг, возможно даже по своим делам. Треть из полусотни присутствующих, на последних словах, нафиг и срулила. Видимо, как раз “насильно порабощенные”. Десяток из оставшихся сели где стояли, принимая “решение господины, а мне на все пофиг”, ну а из оставшихся я отобрал тройку парней и тройку же девчонок, на пару лет младше возраста своей тушки.
Уходя с места жестокого грабежа, убийства и вандализма, увидел еще четверку, покинувшую “рабский магазинчик”. Остальные, очевидно, остались ждать “нового господину”.
В результате из городка выбирались уже в сумерках, немалым таким караваном. Местная шпана, в количестве двадцати рыл, попыталась “побазарить за жизнь”. Видимо, что-то ребятушкам не понравилось. Впрочем, мне не понравились они целиком, так что остановив охранников жестом, просто заключил группу не товарищей в барьер. Посмотрев на копошащуюся гопоту, как на то, чем они и являлись, свалил из воздушного района на фиг.
До Конохи, табором, добирались почти пять дней. Ну и на месте беготня с бюрократией, бумажками, медицинскими проверками, размножательной Эйкой и прочими немаловажными вопросами заняла два дня.
Но, через неделю, смотря на восход, я не менее целеустремленно, чем в прошлый раз, в него и срулил.
19. Рекурсия иногда возвращается
Брел я значится, по дороге, обрамленной, как ни удивительно, заготовками для лесопилки. И были эти заготовки поболее секвойи стандартной, да.
А потом, плюнул на дежа вю, и верхними путями поскакал в столицу страны Огня, носящую загадочное название Хи но Шуто, в сокращенной версии Шихон. Ну, лингвистически и логически не подкопаешься, да и капитан на мостике.
Вообще, скорость передвижения шиноби была вопросом любопытным и нарушающим развитие логистики простых людей самым безобразным образом. Самый что ни наесть средний чунин верхними путями передвигался со скоростью километров пятьдесят в час. При этом игнорируя всякие неровности и водные преграды, вижу цель, не вижу препятствий. Соответственно, если брать ту же страну Огня, изобилующую, а точнее фактически состоящую из дремучего, могучего, непролазного леса, да еще, до кучи, пересекаемую тройкой больших и кучей мелких рек и речушек…
Ну, в общем, все что стоило дороже риса, доставляли шиноби. Не вполне, конечно, так, но у власть предержащих личной заинтересованности в логистике не было. Строить же дороги, развивать их и прочее — было банально невыгодно в рамках одного поколения. А бонусы от развития инфраструктуры, увеличения мест жительства в поколениях следующих — высокомудро, свойственно человекам, игнорировались.
К полудню сопровождающие вывели нас к деревеньке, этакому поселку городского типа, ни разу не скрытому. Судя по обеспокоенным взглядам, с толикой опасения, бросаемых на Акимичи, вывели с целью перекусить. А то, как бы оголодавший толстопуз не перекусил нами. Ну, обламывать надежды потенциального завтрака туриста я не стал и величественно объявил остановку на пожрать.
В самом же поселке, поглощая плоды крестьянского труда, в очередной раз дивился эклектичности этого мира. Дело в том, что вся обозримая живность носила следы явной, умелой и долговременной селекции. Жирная, спокойная и целенаправленно стремящаяся к пиковому моменту своей жизни заготовка для еды. Что коровы со свинятиной, что птица домашняя.
На фоне этой, безусловной, победы желания “вкусно и много пожрать” над естественным отбором, орудия труда селян смотрелись крайне печально. Деревянная лопата, обитая по кромке железом, была, безусловно, исторически любопытна, однако как средство производства мной не воспринималась. И, невзирая на мое невоспринимание, в этом качестве массово использовалась.
Ну а пожрав и высокомудро плюнув на проблемы местных индейцев пейзан, отправился я дальше, в сторону местного нерезиновска. Последний, прекрасно видимый с верхних путей, был на удивление похож на Коноху. Безусловно, с поправкой на гораздо большие размеры и отсутствие как многочисленных лесистых частей, так и скалы каге. А так, двух-трех этажная застройка эклектичного стиля, то японский особняк, то трехэтажная коробка-офис, а то вполне европейский коттедж. Ну и, естественно, домик Дайме, единственного приличного из встреченных мной в этом Мире человека. Ну, хотя бы, пристойно и уместно одетого, да.
Поборов желание завалится в гости к собрату по культурности, в мире быдл и маргиналов, направился я к цели своего прибытия. Местонахождение последней сообщили доблестные стражи, этакий гибрид из стражи средневековой и гаишников. Люди приятные, по крайней мере их искреннее огорчение, при виде протекторов и совсем уж былинное горе при обозначении меня, как шиноби, искренне мое жестокое сердце порадовало. Такие милые люди, остались без законного и веками освященного налога “за проход”.
Мастерская находилась в здании сколь небедном, столь и, на мой взгляд, нелепом. Посреди традиционного одноэтажного дома-особняка, вполне себе японского, гордо возвышалась четырехэтажная бетонная коробка казенного вида. И обляпана сия архитектурная композиция была монами Удзумаки, чуть ли не в три слоя.
Ввалившись, с ликом пафосным и суровым, в главный вход, оповестил я окружающую среду о том, что “Хизуми Удзумаки, глава клана Удзумаки желает речь держать”. Окружающая среда в лице двух типов, вполне красноволосых, сообщила о том, что “почтенный Рёджин-доно будет проинформирован о явке какого-то там Хизуми, и возможно даже удостоит его аудиенции”.
Я, будучи человеком в высшей степени сдержанным, ни вполне оправданно ржать на имя почтенного, ни наносить повреждения неразумным не стал. А доходчиво и на пальцах объяснил ребятушкам, что прибыл я говорить с Удзумаки в целом, аудиенцию почтенный старикашка-доно может почтенно поместить в свою, несомненно почтенную задницу. И вообще, не стоит мое Удзумачество гневить, а стоит народ, для внимания моим речам собрать.
Народ собрался, внимать приготовился. Замшелый пень, ожидаемо оказавшийся Рёджином-доной, тоже мощи свои притащил, и взирать на меня снисходительно и противномордно пытался. Делал это, впрочем, зря: моя морда по противности превосходила евойную на порядки. Все же у меня и опыт побольше, и учителя — высокопрофессиональные, да почти гении отвратных морд были.
— Родичи мои, Удзумаки! Я, Хизуми Удзумаки, из правящей ветви клана, глава клана Удзумаки в Конохагакуре но Сато, пришел к вам с приглашением. Приглашением присоединится к клану, который я возрождаю, вполне, к слову, успешно.
— Хизуми-сан, Конохагакуре предала Узушио, это общеизвестный факт. И жить в рабстве у предателей мы не желаем! — проскрипел противный старикашка, явно не заинтересованный в ослаблении “анклава старикашечьей власти”.
— Рёджин-кун, — обратился я и на несколько секунд замер, любуясь последствиями “душевной травмы от невместного обращения”, — А не скушал ли ты сегодня чего-нибудь, — неопределенно помахал рукой я, — противоестественного? Или, возможно, Аматерасу сегодня проявила излишнее внимание к твоей почтенной лысине? — по мере моих забот о здоровье родни, оная родня обретала более здоровый и яркий цвет лица. — Родичи! Напомните мне, сколько шиноби Конохагакуре было на территории Узушиогакуре но Сато? — народ погалдел, но всеизвестные “пять рыл” озвучил. — Правильно. Пять шиноби, токуджо у них старший. В центре гакуре, в котором шиноби полторы тысячи было. Ну тысяча, не считая детей, дряхлых стариков, — на этих словах демонстративно поклонился замшелому пню, — и женщин, дому себя посвятивших. Скажите мне, родичи, эти пять шиноби Конохи предали? Да дедушка Ашина, — сделал я ритуальный знак скорби и поминовения, повторенный окружающими, — не отвлекаясь от мыслей о прекрасном, одним мизинцем этих вояк победил бы.
