Небо шамана. 1 часть

Через десять дней медики допустили меня до полётов. Возможно, я просто допёк врача своим нытьем, и он уменьшил срок, за моё обещание беречь руку и не перегружать её. Все теоретические зачёты по устройству самолёта я давно сдал и облазил с техниками машины на земле. Вроде бы нагрузки на руку не так велики и совершенно не понятно, чего медики меня мурыжили, я после снятия лангеты рукой пользовался уже в полной мере. Но врач ответил мне на это, что в спокойных условиях действительно особенных нагрузок нет, тем более, что больную руку может подстраховать здоровая, но в полёте нельзя иметь гарантию, что вдруг не потребуются чрезмерные усилия, а вот этих нагрузок ещё не до конца восстановленная рука может не выдержать и лечить это потом труднее и без операции не обойтись. Поэтому лучше бы мне было ещё пару недель потерпеть, но он выпустил меня на полёты без ограничений...

Так как у меня был перерыв пилотирования, вводили меня как положено, поэтому начали с выкатки на этажерке У-два. Если для всех это было всего лишь обязательной докучной формальностью, то я восемнадцатого августа садился в открытую неуютную кабину учебного биплана с трепетом и волнением. Чего мне стоило не вцепиться на нервах в ручку, как в верёвку висящему над пропастью, едва ли могу передать. Это тело всё уже знало и летало, но вот я то никогда и ни разу, если не считать полётами кувырки в детстве с деревьев или падения с коней! По Гурьяновским воспоминаниям, я ждал, что самое близкое ощущение от полёта будет похоже на ощущения от скачки во весь опор на коне по открытой степи. На деле, когда под крылом убегающая назад трава вдруг стала удаляться, во мне словно вспыхнул золотистый огонёк, который где-то в глубине под желудком стал меня щекотать, и всё тело словно наполнилось материализовавшимся смехом. Даже не смехом, а захлёбывающимся золотистым хохотом, когда всё тело сотрясает, а из глаз брызгают слёзы и не остановиться. Меня щекотало, но не трясло в реальности, и рот дующему в лицо потоку я в гоготе не открывал. Может меня просто захлестнула неожиданная волна Силы, которой в этом мире так мало, но при быстром движении тело, словно губка, впитывает проходящие сквозь него потоки и их набирается много, тем более, что моё тело это умеет делать в отличие от других людей... Не буду говорить, что я влюбился в небо и полёты, но возникшие ощущения мне очень понравились...

К моей радости тело хорошо помнит, что ему следует делать. Хоть в кабине очень неудобно, никто ведь не будет подгонять под каждого курсанта сиденье и педали, но приноровился и отработал всю программу полёта, коробочку и даже несколько фигур, которые инструктор мне даже доделать не дал. Не откладывая, пересели в готовую к взлёту учебно-тренировочную спарку — четвёртый УТИ, на которой быстро отлетали минимум необходимый для допуска. А вот после этого я стал учиться летать на штурмовике. Как в небо поднимаются эти пять тонн железа и всего остального, я, хоть убейте, понять не могу. Если учебный биплан с четырьмя крыльями весь на тросиках и растяжках, обтянутый перкалем, такой лёгкий и трепетный, что его даже где попало хватать нельзя, можно дырку сделать, для меня понятен, летит и это вполне соотносится с пониманием мной подъёмной силы и прочих закидонов из курса аэродинамики. То штурмовик — это утюг, он не то, что летать, он даже плавать не должен, вот только "Ильюша" — зараза такая, летит, не смотря и вопреки, ещё ведь шесть центнеров бомб поднимает. Хотя летит как топор, который тоже железный и даже летит иногда быстро, пока куда-нибудь не воткнётся...

Мне очень понравилась услышанная фраза Чкалова, которую с удовольствием вспоминают все лётчики, что настоящий лётчик должен уметь легко летать на том, что летать может и с небольшим усилием на том, что летать не должно! Я же хотел научиться летать и летать хорошо, поэтому я заранее приглядывался к инструкторам, среди которых были очень разные люди и научить могли далеко не все. Я выбрал невысокого плотного капитана, с медалью "Двадцать лет РККА", которого, говорили, давно должны были в полковники произвести, но капитан резал Правду-Матку не глядя на чины и лица, и всей душой болел за дело, а аура у него была чистая и ясная, такую имеют только очень надёжные и честные люди. Вообще то, он не штурмовик, он из истребителей и зло материл утюговость "Ила". Но, не смотря на это, умудрялся на этом самолёте выполнять все фигуры высшего пилотажа и крутился на нём так, что с земли даже не верилось, что делает он это на неповоротливом бронированном "утюге". Мне не составило труда попасть в группу, с которой занимался Михалыч. А когда удалось его на первом занятии подначить на СЛАБО, что не сможет он меня научить из боя с "мессером" победителем выходить, он за меня взялся. Нет, он ВЗЯЛСЯ! Мы обсуждали рассказы полетавшего на штурмовиках лейтенанта, как "мессеры" им в хвост заходили и расстреливали, как хотели. Что хоть бронекапсула и защищает пилота, но когда тебе весь хвост отстрелили, лететь дальше не получится, даже если жив останешься. А с малых дистанций бронекапсула уже не спасёт, на что он матерился и называл говоривших безмозглыми сопляками. И последним штрихом стало то, что изначально Гурьянов был истребителем на "Чайке", вот мы с Михалычем и сошлись. К сожалению, горючего для полётов выделяли катастрофически мало, но Михалыч и на земле в кабине учил меня, и мы отрабатывали все действия по маневрам в воздухе.

Считается, что "Ишачок" очень строгий в пилотировании самолёт. Но "Илюша" не проще, можете мне поверить! Это если говорить не о том, когда просто взлетел и довёз бомбы, чтобы вывалить куда-то вслед за ведущим, а потом по прямой на базу. Нет, если на нём пилотировать и вести маневренный бой, то эту железную тушу заставить вертеться очень не просто. К примеру, из пикирования с углом больше тридцати градусов он выходить не желает, поэтому на малой высоте на нём лучше не превышать эти углы, иначе так глубоко просядет, что встреча с землёй гарантирована. Но виражить его заставить можно, и если сумеешь почувствовать самолёт, то крутиться он может, и даже гораздо быстрее и круче, чем более скоростные истребители. А ещё при его не слишком большой скорости если резко и неожиданно сбросить газ, то он для атакующего скоростника буквально колом встаёт в воздухе, то есть на этом тоже можно противника ловить... Так, что уже на пятом вылете с Михалычем я умел разворачиваться "на пятке", крутить не красивые фигуры, а неожиданные для противника, рваные, корявые, но очень эффективные и под штурмовик заточенные. Скользить не меняя положения самолёта на курсе, проваливаться вниз с переворотом через крыло и резко выравниваться, менять скорость на высоту, то есть всё, что может дать преимущество в бою и то, что такой тяжёлый самолёт делать вроде и не должен...

Вот только пройти полный шестинедельный курс у Михалыча, мне не дали. За двенадцать дней я только раз вылетел на обычной машине, а так летали с Михалычем на переделанной учебной спарке, но пришёл приказ о формировании двух полков. Вернее одного полка и отдельной эскадрильи, вот в последнюю я и попал. Туда отбирали наиболее подготовленных лётчиков, я таким по моему мнения не был, но как узнал потом, мой одуревший от беготни комэск просто увидел, что я в запасном полку уже давно, вот и забрал себе. Обычно здесь полками командуют майоры, а тут эскадрильей командовал целый майор и был свой политрук эскадрильи. Узнав, что меня "купили", побежал присмотреть себе машину, но вместо выбора самолётов, нас бегом погнали в строевой и особый отделы. Потом старшина нам всем выдал новую форму и в обед последнего дня лета в новеньких фуражках с авиационными птичками над звёздочкой мы куда-то летели в душном чреве транспортного "Дугласа"...

*— Хоть к началу войны было построено уже почти две с половиной сотни самолётов Ил-2 и основная их часть была направлена в западные округа. Но факт, что первый бой штурмовики 4-го штурмового полка провели только на пятый день войны 27-го июня (о многом говорит), когда штурмовики бомбили колонну немецких танков в районе Бобруйска, к слову, не очень результативно. То есть некому было поднимать имеющиеся машины в небо, это при том, что в обстановке первых дней войны в небо выталкивали всё, что может летать, факт считаю показательным.

Из открывшихся дверей "Дугласа" пахнуло жаркой душной южной ночью, которую ещё не успела сменить ночная прохлада. Нас четырнадцать человек лётно-подъёмного состава отдельной штурмовой эскадрильи, плюс врач и особист, разместились без особых удобств в местной лётной гостинице при аэродроме, вернее в зале при гостинице размерами с привычный школьный класс, куда для нас притащили казенные армейские двухъярусные койки. Мы оказались на аэродроме рядом с Баку, а это как-то совсем не в той стороне, где проходит фронт, и наступают немцы. Никто нам ничего не объяснял, судя по лицу нашего комэска, он знал не намного больше нашего, особист если и знал, то болтать не спешил. Один доктор оказался при деле и как же мы ему потом были благодарны. Старше меня года на три, худой как циркуль в очках-велосипедах, с капитанской шпалой военврача третьего ранга, он взвыл, что про юг, какие-то негодяи, его не предупредили, а тут какая-то турулюмия и холера* от которых он обязан защитить вверенный личный состав, это нас, значит. После этого снёс не ожидавшего от него такой резвости дневального с горским кинжалом на животе, вместо уставного штыка, и красной повязкой на рукаве, который никого из нас не выпускал и, продолжая громко ругаться, утопотал в темень непроглядной южной ночи. А нас накормили принесённым из лётной столовой уже не слишком горячим, но роскошным, после бригадовской столовой, ужином...

Наутро выяснилось, что нас здесь уже ждут наши самолёты, которые давно доставили по железной дороге и собрали наши техники. Правда самих техников уже нет, они три дня как уплыли на пароходе в Иранский Пехлеви и должны ждать нас на месте будущего базирования на аэродроме в Мешхеде. Почти всех охватило какое-то азартное возбуждение, когда выяснилось, что Мешхед и Пехлеви — это уже не СССР, а Иран — бывшая Персия, другая страна, заграница или совсем чужое закордонье, всем было жутко интересно посмотреть как оно там — в этом "Не-У-Нас", где верблюды, сказки Шахерезады и правят персидские шахи, словом "У-Них" или "ТАМ!" и совершенно точно, с самых больших загадочных букв. Думаю, что не только мне, даже с памятью Сани, эти названия ни о чём не говорили, что Мешхед, что какая-нибудь деревня Кабановка, наверно есть где-то, только Бог его знает где. Кабановка и Кабановка, подумаешь, но тут всё иначе. Мне тоже было любопытно, но я вместо участия в охватившей всех ажитации пошёл осматривать назначенную мне машину. В самолёте положен бортовой набор инструментов, и я пассатижами проверил слабую затяжку винтов и гаек. После этого пошёл искать местных техников, взять у них на время остальной инструмент попользоваться. Первым попался сизый от пьянства извергающий застарелый перегар совершенно опустившийся чернявый пузатый мужичок весь заросший чёрными курчавыми волосьями, воняющий мочой и давно немытым телом. Несколько минут попыток выяснить хоть что-нибудь ничего не дали, он на русском кажется вообще ничего не понимает кроме матерщины, на которой и разговаривает, как ему кажется. Пришлось идти дальше. В ремзоне обнаружился внятный техник, который охотно согласился помочь не только инструментом, но и делом. Когда мы с ним вернулись к моей машине, особист с политруком на меня едва с кулаками не бросились. Оказывается, никто не видел, как я уходил, а из-за режима секретности они впали в панику, решили, что меня со всеми секретами уже враги выкрали и тащут завёрнутого в персидский ковёр в сторону турецкой границы до которой здесь не дальше, чем до иранской. На меня хором покричали, но, разобравшись, даже похвалили за инициативу, то есть решили обтянуть гайки на всех наших машинах.

Как мне объясняли техники в Воронеже, всех на заводе так замордовали планом и спешкой, что на дополнительную доводочную операцию по обтяжке гаек просто махнули рукой, вот и приходится обтягивать все соединения новых машин.** Наш старший политрук Борзунов страшно возбудился, что надо обязательно эту информацию передать по инстанциям, чтобы немедленно приняли меры, читай, покарали виноватых. Я, вообще, заметил со временем, что здесь очень многие заражены желанием сделать "как положено", некоторые просто педанты и перфекционисты по природе, но для большинства это защита собственной неуверенности и в этом "как положено" ("так все делают", "так предки завещали" и т.д.) они прячут свой страх, неуверенность и часто профессиональную несостоятельность. А ещё есть кадры, которым очень важно первым и вовремя "прокукарекать", такое ещё со времён родовых и племенных сходов пошло. Эти кликуши ничего не могут и не умеют сами и даже не пытаются делать, но всегда на гребне волны, потому, что хоть часть этих "сигналов" рано или поздно реализуется, а он ведь говорил, предупреждал и его не послушали! Вот и политрук похоже исходит из второго, хотя сказать про него плохо не могу, политрук у нас боевой, сам пилот и освоил штурмовик. Не во всех полках комиссары летают, в Санином бывшем полку комиссар был нелетающим, а наш может, уже за это его можно уважать.

Вернулся Бурдужа — наш командир эскадрильи, оказывается, ходил звонить в штаб округа. Он успел посмотреть на карте, где этот Мешхед находится и, что с его аэродрома мы выполнять поставленные перед нами задачи не сможем, не слишком велика дальность у наших железных птиц. Какая перед нами стоит задача знает пока только он, но раз говорит, то стоит ему верить, всё-таки опытный лётчик — орденоносец, и выбора у нас всё равно нет, как прикажут, так и будет. После обеда, комэск с политруком и замом ушли, нас оставили на особиста, который провёл политзанятие, во время которого рассказал, что мы скоро должны перелететь на сопредельную территорию, а там Ай-Яй-Яй, а то будет всем Ой-Ёй-Ёй и А-Та-Та! В общем, там наши войска уже неделю выполняют задачи по освобождению трудового народа угнетенного шахом Резой Пехлеви, который, гад такой, к тому же умудрился снюхаться с фашистами и готовил нам подлый удар в спину. Сейчас наши и английские войска по недавно заключённому договору занимают часть территории Ирана, остальное уже контролируют четыре армии нашего Закавказского округа, а наша задача обеспечить прикрытие им с воздуха. Очень многие расстроились, что пока мы здесь будем кого-то прикрывать, немцев разобьют без нас, но приказы не обсуждают и то, что мы здесь будем не для красоты, а прикрывать наши войска всех немного успокоило.

Командир приказал готовиться на вылет завтра с утра, а сейчас до вечера мы должны облетать и проверить свои самолёты, потому, что полетим почти на пределе дальности и высоты над морем и горами, то есть на вынужденную в пути не сядешь, а подвесными топливными баками никто заранее не озаботился... А утром все наши четырнадцать машин следом за ведущим СБ собрались над морем на фоне кавказских гор в группу и полетели на юго-восток. Особиста и доктора взяли в бомбардировщик, как мы потом узнали. Сели в Бендер-Шахе, где уже обживался наш истребительный авиаполк. Быстро заправились. Ну, как, быстро, как смогли. Заливать горючее через единственную горловину, откуда топливо самотёком заполняет ещё два бака долго и неудобно, но мы справились и полетели дальше. Сложность полёта в том, что тяжёлый "Ил" очень неторопливо даже пустой набирает высоту, а дальше нам лететь над горами. Хоть основной массив хребта Эльбурс мы огибали с востока, но всё равно пришлось долго кругами набирать высоту прямо над портом. Я никогда не бывал в горах, только видел снежные шапки гор по краю степи и подумать не мог, что когда-нибудь не просто их увижу, а увижу сверху...