Маг. Новая реальность

— Как вообще выглядит иерархия магов? А то я слышал только о мэтрах, мейстерах и магистрах.

— Неудивительно — ты знаком с наиболее употребительными из них, знания большинства простых людей на этом и заканчиваются. Три этих категории составляют первую ступень — Косные маги. Это все, кто живут в городах и селениях, зарабатывают себе на жизнь оказанием различных услуг, магистры иногда могут участвовать в войнах в виде непосредственной атакующей силы. Мэтры и мейстеры для этого слабоваты, шальная стрела — и все.

— Погоди, не сходится. Лирий был всего лишь мэтром, а наложил аж Печать Йегуса — знать бы еще, кто это такой.

— Почему не сходится? Мэтр Лирий был магом Состояния по направлению некромантии, плюс имел склонность к Цвету — владел Тьмой на начальном уровне. Некромантия — довольно специфичный, медленно действующий раздел магии... зато позволяет пользоваться чужой силой. Скольких он зарезал, помнишь? Некромант-магистр может и не такое... если ему дадут достаточно времени и жертв для ритуалов. Стихийник-огневик ранга магистра, наоборот, похож на этот... ты рассказывал... а — огнеметный танк. Или эр-сэ-зэ-о. — тщательно произнесла по слогам Дарзин. — А Йегус — имя одного из владык Смерти. Он изображается с телом человека и головой и лапами кота, на правой верхней лапе три изогнутых когтя длиной в локоть. Олицетворение Смерти Милосердной. Убивает быстро и чисто, прерывает затянувшиеся страдания, болезни, чрезмерные пытки...

Ох, шуньята-эл — такая шуньята... Надо же — чрезмерные пытки! Хотя, скорее, весь этот мир таков.

— Понятно. Что-то вроде Гамчикот. Что дальше? Есть еще, куда расти?

— Конечно. После Косных идет следующая ступень — Высокие маги. Их ранги — Амматум, Саму и Элиш. Об этом знают уже только шуннум (дворяне — автоматически перевел я для себя), поскольку иногда можно нанять таких магов для каких-нибудь сложных дел. Огромные деньги. Правда, я никогда не слышала, чтобы кто-то нанял мага Элиш, да и Саму тоже... в последний раз Ранмир Посох, Элиш Воздуха, участвовал в обороне Мкара от орд кулгу сто семьдесят лет назад. Ну как обороне — когда орды не сумели удержать на перевалах, они начали растекаться по равнинам предгорий... и Ранмиру понадобилось только два заклятия. Ураганы содрали всю траву и землю вместе с самими кулгу, скатали все это в жгуты и вбили обратно в ущелья, закупорив их наглухо. Последняя орда успела убраться, не дожидаясь третьего удара. Вообще-то, они зря струсили, Посох надорвался и не смог бы еще раз ударить с такой же силой... но я их понимаю. Там до сих пор только каменные россыпи да глина, лишь из ущелий ручьями и реками нанесло земли обратно.

— Мда. Прямо-таки, Второй Удар... Не обращай внимания, просто вспомнилось кое-что. Косные, Высокие... Значит, есть и какие-нибудь Высшие?

— Да. Тут я многого не расскажу, знаю только, что Высшие, или маги Духа, тоже делятся на три ранга: Архонт, Таумиэль, Эсфирот. Большего не спрашивай. Даже сколько их, где живут и есть ли они вообще — не знаю.

— Гм, а откуда тогда это известно?

— Э-э... — Дарзин замялась — Не знаю. Может, наставник говорил, а может, в книге какой прочитала.

Понятно. Коллективное бессознательное, так же, как с анекдотами — никто их не придумывает, но все знают.

— Слушай, такой вопрос — может ли маг быть шуном?

— До магистра включительно, да и тех было — по пальцам пересчитать. Это ведь взаимоисключающие пути, либо ты властвуешь, либо изучаешь тайны магии. Но и закон тоже есть. Амматум не могут носить регалии шуна, да им это и не нужно, хватает собственных башен.

— Ясно. Ладно, давай-ка этого твоего шупыра изучим. Кстати, почему болт отскочил, а твоя стрела воткнулась?

— Пошептала немного.

— Научишь?

— Если сможешь — конечно.

Я вывалил мешок с кусками плоского мертвеца на кресло, предварительно подстелив несколько слоев ткани. Впрочем, крови или иных жидкостей не было, сухая твердая плоть напоминала куски вяленого или копченого мяса. Еще раньше, во внутреннем дворе, я обследовал останки магическим восприятием и обнаружил, что им соответствует мешанина каких-то магических обрывков, довольно сложных, ранее, видимо, представлявших собой некую упорядоченную структуру. Все как один имели главным параметром М-3... немудрено для мертвеца-то. Здесь, в зале делать это было бессмысленно, слишком много слишком сложной магии вокруг. По крайней мере, для меня. При попытке обследовать магическую структуру спящего кресла я едва не заработал шок от сенсорной перегрузки, а уж работающего...

Тем временем в кубе засветилось изображение. Мы с девушкой жадно приникли к нему, едва не сталкиваясь лбами. Уже почти привычно возникли схемы и графики, порно побежали строчки незнакомых символов... Кстати!

— Дара, тебе эти знаки хоть что-то говорят? Я сравнивал с имеющимися книгами — сходства мало, всего девять пересекающихся символов и пяток схожих.

— Это старая нотация высокого хумму, весьма сложного языка, от которого путем упрощения образовался нынешний общеупотребительный хумму, на котором мы сейчас и говорим. Я его не знаю, это просто фраза из книги, да сейчас разве что долгожители из магов еще помнят. Могу примерно подсказать соответствия звуков...

Я страшно обрадовался. Это же клад настоящий! Сосредоточившись, вошел в транс и стал прилежно запоминать то, что передавала Дарзин. Уже через час стали вырисовываться контуры старого языка — сложного, запутанного, с массой правил и исключений из них... и в чем-то весьма схожего с тем, на котором я говорил дома. Подобно имперскому, высокий хумму легко укладывался в сознании, насыщал речь колоритными словечками и исподволь, но необратимо изменял мировоззрение. От куба мы перешли к найденной здесь же полке с книгами, потом обратно и еще раз к полке... пока к вечеру у меня не отказали окончательно мозги.

Мешок с частями шупыра, раз уж не получилось нормально исследовать его сегодня, вынесли в холодную, тщательно заперли и подперли дверь, потом внезапно взыграла паранойя, пришлось вскрывать ее обратно, раскладывать части по отдельным тазикам и придавливать камнями хорошо подогнанные крышки. Пару раз я ловил на себе взгляды девушки, но продолжал свое черное дело. Наконец, закончили и пошли есть. Уже лежа в обнимку под теплым одеялом, я шепотом спросил на ушко у Дарзин:

— Что же все-таки такое это "юрай"?

— Закрой глаза...

К утру информация слегка улеглась в голове. Останки, с которыми за ночь ничего не произошло, заняли свое место на кресле, и мы стали разбираться в показаниях куба. Я уже мог — с большим трудом — продираться через текст, состоящий из знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых, но на что-то похожих слов.

— А вот это — "самуд бамеху глотс" — похоже на производное от "самед бамглс", не? Только бессмыссленно выходит. "Облака зреют"...

— Скорее, на "смуд бамхгл".

Блин! Попробуй, произнеси правильно это "бамхгл", без нейтральной гласной. Как она это делает?

— Точно! Тогда, значит, "склад измененных форм" — или даже "склад форм изменения". Уже похоже на что-то. Идем дальше...

* * *

Проснулся я с бешено колотящимся сердцем. Ночь принесла сон, который я не видел уже давно... вернее, такую вариацию не видел еще никогда — и сон, наряду с тяжелой горечью, одновременно нес ощущение щемящей нежности и зыбкого (вот именно так) тепла. Приснилось, что я попал (тоже смех — попаданцу снится сон о попаданстве), причем не сюда, а куда-то еще, выкарабкался и обжился в том мире, заимел вес и влияние — а потом на каком-то рауте внезапно встретил Её. Свою первую любовь. Училась когда-то вместе со мною девушка невероятной, неземной, небесной красоты, "выступает будто пава" — это было про нее. С каждым годом она расцветала, хорошела, хотя дальше казалось мне невозможным... а потом ее отца вдруг перевели в другую часть, и они всей семьей переехали. Только тогда дошло до дурака, что он любил ее больше жизни, обожествлял и хотел однажды подарить ей всю Вселенную...

При встрече знакомо захолонуло сердце, как каждый раз, когда видел старую фотографию, только с такой силой, что оно пропустило пару ударов — а потом тень узнавания легла и на ее чело. Мы стояли на балконе, за дверями играла медленная музыка и танцевали люди, а здесь шелестел по крышам дождь, и ветер доносил дыхание моря. И на расстоянии вытянутой руки стояла она. То самое лицо из снов, коса густейших волос, изумительные карие глаза... Ее красота слепила, причиняла почти физическую боль, потому что невозможно смертному невозбранно лицезреть небесное совершенство, и в то же время заставляла душу до хруста распирать грудь от восторга любования ею. Мы молчали, хотя в голове у меня теснились тысячи вопросов, хотелось узнать о каждой секунде ее жизни — но тускло посверкивали золотом наши кольца.

— Ты изменился. — она первой нарушила тишину. Коснулась пальцами лица, провела, как это делают слепые, и каждое прикосновение рождало в груди волну чего-то пугающего и неодолимого. — Этот шрам, это выражение глаз... Ты воевал?

— Да нет, так, при штабе отсиделся. — слова с трудом срывались со ставшего вдруг шершавым языка, но я заставил себя произнести это легко и непринужденно, и даже с легкой толикой стыда за эту как-бы-немужественность. Мария лишь грустно и понимающе улыбнулась:

— Вот и муж так же говорил... пока три звездочки однажды на спине не принес.

Я ощутил, что падаю в пропасть. Муж. Нет, конечно, умом я все понимал, не может такая женщина оставаться одна, просто — ну кто из нас властен над собою настолько? Должно быть, и дети есть — такие прелестные, кудрявые...

— Девочка. Прелестная такая, кудрявая...

Улыбнуться. Раздвинуть непослушные губы. Прямо сейчас. Говорят, телепатии не существует? Врут. Впрочем, какие могут быть барьеры от нее?

— А у меня сын. Хулиган-карапуз. А ты все такая же. — я не вру ни капли, и она это видит. Прошедшие годы и рождение новой жизни придали ее красоте лишь законченную завершенность. Огромные тревожные глаза чуть светлеют.

— Ты что, до сих пор... — не договаривает, всматривается, кажется, в самую душу — а я вдруг замечаю, как медленно опускаются щиты и шипы в глубине этих бездонных карих озер. Мой голос похож на карканье ворона:

— Да.

И безумно больно и стыдно, ведь я женат — и жену свою тоже люблю, пусть совсем по-другому, но люблю, и связывает нас нечто гораздо большее, нежели годы за одной партой. Минуло время, и чертовски правы были древние, говоря, что нельзя войти в одни воды дважды. Есть барьеры, что не взорвать и не проломить, и есть узы, что не разорвать, пока стоит мир. Перед внутренним взором встает нежное лицо супруги, потом в нем неуловимо проступают черты Марии, потом каким-то образом оно превращается в лицо Дарзин и обратно... а затем вдруг все смывает водопадом бесшабашной горечи. "Пока стоит мир". Но этот мир — другой, и шансов на возвращение нет! Будто с гранитной статуи, с меня осыпается незримый прах, лезвие внезапной надежды рассекает огромный клубок запутанных противоречивых чувств, обращая их в одно-единственное верное.

Нас швыряет друг к другу, и я крепко, до боли, сжимаю ее в объятиях и пью и пью, не в силах прерваться даже для вдоха, теплую нежность мягких губ Марии. К чему слова, когда один этот поцелуй заменил их все? Мы оба понимали все, и все принимали — все, что было у каждого за спиной. Какая-то часть меня продолжала "сторожко оглядываться", пытаясь пробубнить что-то вроде "платоническое запечатление в пред-пубертатном периоде на фоне эндорфинного всплеска и гормональной перестройки", и даже "вероятная реализация варианта медовой ловушки" — но я послал все к черту. К черту психоанализ, туда же осторожность — эти мгновения стоят всего мира! Того, что я сложу к ее ногам.

А потом нас убили. Обычное дело — снайпер в глубине окна небоскреба напротив, монолитная пуля низкого сопротивления, которая пробивает нас обоих через сердца насквозь и застревает в стене, порождая внутри дома низкий пугающий гул. Я еще успеваю заметить огромные неверящие глаза Марии — и странным, возможным только во сне образом знакомую маркировку на пуле, которую, как я точно знаю, выпускает только мой враг, — М-4.1.1. Потом мир поглощает темнота.

Я вскинулся на постели, судорожно втягивая воздух. Сознание какое-то время еще цеплялось за события сна — слишком невероятного и странного, слишком четкого и цветного, чтобы оказаться "просто сном", как в анекдотах про некого дедушку. Сон помнился в мельчайших деталях, болело сердце — виртуально-физически от "пронзившей" его пули и еще по-другому, от нахлынувшего разочарования и разбереженных воспоминаний.

Рядом встревоженно приподнялась Дарзин.

— Что случилось?

— Приснилось что-то. Ерунда. Спи.

— Нет, я же чувствую, это не просто так. Иногда люди могут видеть больше, чем положено богами, тут главное — понять смысл того, что видел. Рассказывай!

Почему-то рассказывать о таком гораздо сложнее, чем, например, признаваться в совершенном преступлении или глупом поступке.

— ... — вот, примерно так.

Дарзин какое-то время молчит.

— Сразу такое не поймешь, но это явно неспроста. Тут замешана магия. Что такое М-4.1.1?

— По вашей градации — Цвет-Свет-Белый.

Она прижала руки ко рту, глаза из просто больших сделались огромными.

— Это плохо. Очень плохо.

— Погоди, дай угадаю. Существует широко распространенная и сильная религия, адепты которой опираются на данное направление и объявляют все остальные, в особенности Состояния и Цвет, приспешниками зла. Так?

— Не совсем. Орден Света Очищающего действительно существует, и он силен, однако безоговорочной поддержкой населения не пользуется. Есть многое, что светлякам неподвластно, а маги прочих направлений делают буквально движением пальца. Это ясно всем. Дело в другом — в последнее время, буквально пару лет, Орден начал быстро наращивать свое влияние и могущество. Молчи! Отец говорил, что это было вполне ожидаемо после того, как им удалось пропихнуть одного из высокопоставленных братьев на должность Пятого Советника Бхаг-шуна. В прошлом году Агранн передал им в собственность выморочные земли одного из шунств, оставшиеся после гибели владельца. Это поистине неслыханно! Разразился ужасный скандал, шуны протестовали в весьма резкой форме, но все почему-то очень быстро успокоилось. А Маюна, наш Вопрошатель, очень умный и опытный человек, все время говорил, что могущество Ордена растет слишком быстрыми темпами, в два-три раза быстрее, чем это возможно. Они стараются это не выпячивать, однако в последнее время изменились даже речи их бродячих проповедников.

— Та-ак... Попробую еще раз. Бог един, и этот единственно верный Бог — их?

— Не знаю, я как-то не очень обращала внимание на всяких грязных веревочников. Но вообще — не думаю, у них нет бога как такового, есть Свет и его ипостаси, там как-то все очень замудренно и нелогично, я так и не разобралась толком.