Der Sohn des Regiments (Рейхов сын)

Покуда бывшие сослуживцы, разливаясь соловьями, рассказывали историю Генкиных похождений от потопления "Черноморца" до его выписки из госпиталя в Бухаресте, попутно употребляя пиво, а, чуть позже, и шнапс, сам Кудрин успел сделать заказ и от пузца наесться. В изложении Бюнделя, обоснованно гордившегося своим воспитанником, история получилась эпическая, сильно приукрашенная и расцвеченная такими неправдоподобными подробностями, что куда там рейхсминистру Йозефу Геббельсу. Остальные егеря подливали масла в огонь как могли, и Генка с некоторой грустью подумал, что слава самой брехливой нации досталась итальянцам незаслуженно.

— Ну а сейчас ты где службу тащишь? — внезапно прервался Бюндель, повернувшись к парню.

— Восьмисотый учебный полк. — Гена постучал себя по шеврону с наименованием части. — Совсем глаза залил, Курт, уже не видишь?

— Ты сам-то чего не пьешь? — парировал тот, и налил ему в кружку шнапса. — Давай-ка, не маленький уже, воду пить. Солдат или где?

— Так я...

— Давай-давай. — поддержали оберягера остальные горнострелки. — До дна! Русский ты или нет?

— Русский. — обречено вздохнул Генка, выдохнул, и влил в себя алкоголь, как горькое лекарство.

— Что-то знакомое название у его полка. — задумчиво протянул один из СС-овцев пару минут спустя. — Где-то я его слышал.

— Я тоже. — добавил второй, потом помотал головой, нахмурился, прищелкнул пальцами вспоминая и, просветлев лицом, выпалил: — Да это ж "Бранденбург"! Диверсанты-разведчики!

— Быть не может, парни. — возразил один из близнецов. — Что-то вы путаете. Слыхал я про этот полк, для зачисления в него надо такие нормативы сдать — мы с братом за одного вдвоем не осилим... Другой восьмисотый какой-то.

"Еще как может. — подумал Генка, чувствуя, как от шнапса у него начинает мутиться в голове, а зрение расфокусироваться. — Специальное отделение под патронажем Абверштелле 117". (3)

— Какой-какой Абверштелле? — спросил Бюндель.

— А я это что, вслух сказал? — Кудрин икнул.

— Так, Бранденбургу ничего крепче пива больше не наливать. — резюмировал Курт. — Связались черти с младенцем.

— Черти — это мы. — глубокомысленно заметил один из СС-овцев. — Потому что у нас форма черная. А вы эти... горные...

— Козлы? — добродушно хмыкнул Шнее.

— Ангелы. Вечно витаете в облаках.

— Да? — добродушно удивился Бюндель. — А десантники тогда кто?

— Смертники. — мрачно обронил Генка. — У нас в "Бранденбурге"-то парашюты как у летчиков, а у этих... Если с "Тетушки Ю" с таким неправильно сигануть, запросто можно о хвостовое оперение переломаться.

— Ты и парашютист еще? — удивился Курт. — Однако, как я погляжу, целый.

Генку передернуло.

— У нас в отделении один... поломался. — глухо произнес он. — Еще в лагере. Инструктор по прыжкам нас... водил потом на место, куда он упал. Показывал. Такой смерти — не дай Бог.

— А говорил, что Бога нет. — задумчиво произнес Бюндель.

— Может и нету. — еще больше помрачнел Генка. — Только верно говорил наш куратор, что в окопах атеистов не бывает. Ты, Курт, вообще представляешь, чем я последние месяцы занимался? Да я тот свой самый первый бой, где меня ранили, как нечто прекрасное вспоминаю! Там мы честно воевали, лицом к лицу, стреляли мы, стреляли в нас, мы убивали и умирали, но все это открыто, это бой был, схватка, сражение... А я эти месяцы тишком подкрадывался да глотки резал, мины в санитарные поезда закладывал, бомбардировщики наводил на цели, лгал, предавал, обманывал, подличал как мог. Что, похвалить меня за все это? Героем сделать?!!

Последнюю фразу изрядно подокосевший паренек буквально выкрикнул.

— Ты, дружище, хотя бы с солдатами воюешь. — вдруг помрачнел один из СС-овцев. — А посмотрел бы я чего б ты запел у нас, в айнзацкоманде.

— Так, ну его нафиг, про войну. — прервал их Шнее. — Давайте лучше про п...зду.

— О! Верно. — поддержал сослуживца Бюндель. — Туда, куда приходит французская армия, туда приходят и бордели. Да там и остаются. Тут неподалеку есть недорогой публичный дом, так я предлагаю его навестить.

Анкара, военная комендатура

03 ноября 1940 г., 01 час 10 минут

"В бордель что ли сходить после дежурства? — кригсфервалтунгсрат Штайнер, командир комендатуры, устало потер глаза. — Как эти семь самураев, что сейчас дрыхнут в кутузке. Нашли место, где отстоять честь мундира, понимаешь. В публичном доме надо не постоять, а полежать за своих боевых товарищей".

Штайнер хмыкнул и покосился на протоколы допросов, подумав, попутно, что так вот, как с этими солдатами, анекдоты, похоже, и рождаются. В это время противно тренькнул телефон.

— Да. — произнес начальник комендатуры, сняв трубку.

— Герр кригсфервалтунгсрат, — раздался в динамике замученный голос его секретарши, — к вам прибыл офицер абвера, майор Густов.

— Просите, фрау Марта. — вздохнул Штайнер, подумав, что вот только разведчиков посреди ночи ему для полного счастья и не хватало. А ведь только собирался домой...

Майор тоже выглядел замотанным донельзя и, судя по всему, тоже отнюдь не прочь был бы оказаться сейчас в постели, желательно — чужой, а не в кабинете кригсфервалтунгсрата.

— Чем обязан? — поинтересовался у него Штайнер, после краткого приветствия.

— Вами задержан сотрудник абвера. — пояснил Густов. — Хотелось бы получить его от вас.

— Действительно? — военный чиновник вновь потер глаза. — Не припоминаю такого... Ах да, пионер из "Бранденбурга", они же в вашем подчинении, кажется. Его спутников тоже будете забирать, или пусть проспятся?

— А что они, собственно, натворили? — майор приподнял бровь. Видимо о том, что пионер задержан был не один, осведомитель сообщить разведчику забыл.

— Подрались по пьяному делу в публичном доме. — хмыкнул Штайнер и протянул Густову протоколы. — Сначала надавали по шеям румынам, с которыми не поделили девок, потом венграм — за компанию, а пока туда прибыл патруль, ваш солдат, Гудериан, выкинул в окно еще и турецкого летуна, перепутавшего его номер со своим. Потом они оказали патрулю сопротивление, и в окно отправились еще и два фельджандарма, решившие, что маленький и худенький паренек для них угрозы не представляет. Ругался при этом, отчего-то, все больше на русском. Сдался командиру патруля он, впрочем, сам. После того как закончил свои дела у шлюхи.

— Однако, я смотрю, боевая подготовка у него выше всяких похвал. — хмыкнул майор. — Вы намерены передать дело?..

— Нет, не намерен. — помотал головой Штайнер. — Драки были с побоями но без увечий, никто, кроме самолюбия битых, серьезно не пострадал, так что ход делу давать я смысла не вижу. Посидели бы с недельку на гауптвахте, может быть поумнели бы. Но если желаете — забирайте. У меня и без них есть кому плац подметать. Это за последние сутки уже пятые хулиганы.

Густов на миг задумался. С одной стороны, кроме солдата из его ведомства никто ему в комендатуре нужен не был. С другой стороны этот Штайнер может и передумать насчет недоведения дела до трибунала, а тогда всплывет и фамилия сотрудника абвера. Это уже будет скандал, Канариса обвинят в том, что он укрывает в своем ведомстве преступников и чуть ли не дезертиров, найдут еще пару грехов, придумают с дюжину — благо врагов у адмирала предостаточно, — тот, разумеется, заявит, что ничего не знал, стрелочником назначат его, Густова... Спрашивается, зачем оно ему, майору, надо? А то, что в команде нарушителей двое солдат из Ваффен-СС, так это ж замечательно — можно завербовать. Хоть и невелик такой улов, а все одно — агентов много не бывает.

— Хорошо. — улыбнулся Густов. — Беру у вас хулиганов оптом.

— Вам завернуть? — засмеялся Штайнер.

Окрестности города Джиханбейли (Турция)

03 ноября 1940 г., 06 часов 12 минут

Советский Т-37А медленно пятился по полю назад, поплевывая короткими скупыми очередями башенного пулемета в сторону наступающих франко-британцев. Боезапас у этой, и так не слишком-то грозной боевой машины подходил к концу.

Контрнаступление противника стало для союзников полной неожиданностью. Еще совсем недавно, казалось полностью деморализованные англичане и французы оставили турецкую столицу и откатились к югу, на плато Обрук, лишь чудом не допустив турок, немцев, румын и венгров до Коньи, а русских — в Аксарай и Нигде. И вот, в тот момент когда Инёню, Гот и Рокоссовский только переформировывали свои порядки для дальнейшего наступления, разворачивали силы, Вейган и О`Коннор бросили свои войска в контратаку. В половине пятого утра по всей линии фронта начались налеты бомбардировщиков, заговорили во весь голос гаубичные батареи, и вся наличная бронетехника при поддержке пехоты и кавалерии устремилась на прорыв.

Полк турок, контролировавший дорогу на Джиханбейли, франко-британцы смяли сразу, походя, и теперь добивали остатки стоявшей во второй линии обороны 95-ой бригады легких танков РККА. В настоящий момент от нее остались одни лишь рожки да ножки — в строю осталось всего десять танков. А враг продолжал переть недуром.

Т-37А, объезжая подбитый БТ-2, неудачно подставился бортом под выстрел французского R 39. Командир танка, аспирант Дюбуа, навел ствол на советскую танкетку и послал 37-и миллиметровый бронебойный снаряд прямо в центр ее корпуса. Советская машина вздрогнула от попадания и замерла. Из-под башни жиденьким ручейком, но все усиляясь и усиляясь с каждым мгновением, потек дым.

Водительский люк на Т-37А откинулся, из него, по пояс, высунулся советский механик-водитель, покачнулся и упал на броню своего танка. Руки танкиста бессильно заскребли по броне, пытаясь приподнять свое бессильное тело, но тщетно. Несмотря на прилагаемые русским солдатом усилия, вытолкнуть себя из загорающегося танка ему не удалось.

Дюбуа прильнул к прицелу башенного пулемета, намереваясь добить его, не заставлять гореть еще живым, однако в тот момент, когда палец аспиранта нажал на спусковой крючок, путь пулям из "Рейбеля" преградил корпус другого танка.

Закопченный, грязный, с сорванной башней Mk I, "Матильда", резко затормозил у подбитой танкетки прикрывая ее собственным корпусом, и, игнорируя простучавшую по его броне очередь из пулемета, словно чертик из табакерки из танка выскочил его водитель, моментально бросившийся к горящему уже танку.

— Сэмэн, ты меня в гроб вгонишь. — прохрипел он вытягивая из люка находящегося без сознания товарища. — Я ж таки обещал пригласить тебя на свою свадьбу и хочу сдержать слово.

Не церемонясь он, под свист осколков и пение пуль затащил контуженного на свой танк и начал засовывать внутрь, туда, где раньше находился командир танка а теперь была ровно половина от него. Матернувшись сквозь зубы он каким-то образом умудрился уместить внутри и раненного коллегу, и обрубок своего командира.

— Мойше... — водитель Т-37А на миг приоткрыл глаза. — Тебя тоже убили? Жаль...

— Типун тебе на язык, балабол! — рыкнул тот, скрываясь за броней водительского места, и со всей возможной скоростью уводя свою искалеченную машину в тыл, туда, где прямо в открытом поле разворачивалась с марша батарея противотанкистов.

Анкара, временные казармы 1-го батальона

800-го полка особого назначения "Бранденбург"

03 ноября 1940 г., 09 часов 50 минут

— Гейнц, да ты же пьян, скотина! — с командира отделения, обергефрайтера Рудольфа фон Карлова в настоящий момент можно было бы писать картину "Совесть в изумлении".

— Ничего подобного, Руди, у меня румынский национальный праздник, похмелянды. — не согласился с другом и командиром Генка, отрицательно мотнул головой, и тут же, со стоном, ухватился за нее. — Vaschu Maschu, что ж так погано-то?

— Нет, ты как в таком состоянии собираешься воевать? — "совесть" изумился окончательно и бесповоротно.

— А ты думаешь, что в таком состоянии можно жить мирно? — Кудрин ответил страдальческим взглядом. — А вообще-то у меня отпуск, ох...

— Забудь о нем. — отрывисто бросил фон Карлов. — Утром началось наступление противника по всему фронту, к обеду все отпуска отменят.

— К обеду я отлежусь уже. У нас учитель труда в интернате всегда, если с вечера хорошо выпивал, до обеда дрых, а потом был бодрый как огурчик. — сидящий на полу в уголке Гена прислонил голову к стене и, прикрыв глаза, зевнул. — А пока не мешай мне, ладно? Разбудишь, когда отпуск отменят.

— Засранец. — Рудольф покачал головой. — Форменный. На кровать-то ляг, позорище Вермахта.

— Не Вермахта, а Абвера. — пробормотал Кудрин. — И когда я лежу, меня мутит. А так ничего, вроде...

Молодой человек причмокнул губами — было видно, что он уже на половине пути к точке рандеву с Морфеем. Обергефрайтер фыркнул и вышел из комнаты.

Город Сарыкалмаш, штаб группы армий "Турция"

05 ноября 1940 г., 13 часов 30 минут

— ...продолжает наступление. После упорных боев нами были оставлены Ешельхисар и Невшехир. — докладывал оперативную обстановку начальник штаба, комкор Москаленко. — Двадцать третий танковый полк продолжает удерживать Деринкую и Бекарлар, но у них недостаточно горючего, чтобы выйти из окружения самостоятельно. Сейчас нам удалось застопорить продвижение неприятеля у Сртака, но если не предпринять активных действий, вскоре мы будем вытеснены за Кызылырмок.

— Надо же. — Рокоссовский невесело усмехнулся. — Позавчера была жопа, вчера была жопа, сегодня — полная жопа... Черт возьми, а ситуация-то стабилизируется! Значит так, выводим из резерва Тридцатый танковый полк, и отправляем деблокировать Деринкую. Заодно и проверим в боевых условиях, что это за КВ-2 такое, которыми он укомплектован. А в поддержку мы им выделим... мы им выделим... тувинцев мы им выделим в поддержку, вот. Два батальона.

Перевал Киликийские Ворота

29 ноября 1940 г., 12 часов 25 минут

Киликийские Ворота — проход в горах очень длинный. Он тянется через весь Тавр, вдоль русла реки Чакыт, которая тысячелетиями, подобно пиле, проторяла, пропиливала себе путь среди камней, навеки разделив хребты Болкар и Аладаглар узкой трещиной, по дну которой ныне вьются две транспортные артерии — обычная, и железная дороги.

Случись в самом начале войны на юге Турции войска, хотя бы и полк горных стрелков, штурм этого пути сообщения между центром и югом Турецкой Республики дорого обошелся бы французам и англичанам. Только стремительность их удара помогла без боя захватить этот стратегически важный и, по сути, единственный пригодный для большой массы войск путь. Сейчас, во время нового, уже выдохшегося и забуксовавшего наступления, войска в Центральной Турции снабжались по этому проходу. Фактически все их снабжение оказалось подвешено на тонкой нити, имя которой — Киликийские Ворота.