Не время для одиночек

... — Ты умеешь с ними разговаривать без кулаков, — заметил Живко, когда Сахно убрался — совсем не так помпезно и претенциозно, как появился. — У наших на районе никогда не получалось, я это ещё хорошо помню... — он смотрел, как Колька допивает чай. — Не один поедешь, надеюсь?

— Один. А как же иначе? — улыбнулся Колька. — Ладно, пойду... проводи, что ли?..

... — Живко, твои ребята драться готовы? — спросил Колька уже у самого выхода. — Не кулаками, по-настоящему, наверное. С оружием.

— Конечно, — без удивления откликнулся Коробов.

— Прикажи им всё время носить с собой что-нибудь серьёзное.

— Есть, понял, — кивнул Живко. Серьёзно кивнул, подобравшись, как хорошая гончая. — Ты домой сейчас?

— Да, пойду, — кивнул Колька. — Пройдусь...

...Он в самом деле был без мотоцикла. Пожалуй что — и к лучшему, он давно не ходил пешком по ночным улицам, а это было здорово. Тишина, только еле слышный шорох в кронах деревьев, да стук собственных шагов по мостовой. И мысли о том, что скоро осень... А над головой, в просветах между кронами — звёзды. На самом деле звездопад, яркие мгновенные штрихи часто рассекали небо... Если забыть о домах за кустами и деревьями слева и справа, то немного похоже на антураж "Ночных улиц" (1.) — имперского сериала, новые выпуски которого Колька ловил по кинотеатрам, чуть ли не от самого себя прячась. Глупость, конечно, а вот же ж...

1.Детский сериал из 24 часовых серий, сделанный кинокомпанией "Луч" в 23-24 г.г. Реконкисты. Посвящён приключениям группы мальчишек и девчонок из Петрограда, которые оказались в некоем параллельном измерении, в городе, как две капли воды похожем на Петроград, но с царящей вечной ночью и населённом чудовищами. 24 песни-заставки к сериалу написал 13-летний петроградский школьник Саня Лобов — и тогда не предполагалось, что он станет одним из самых знаменитых поэтов второй половины Реконкисты.

Странно. Колька даже сбил шаг. В окнах его дома — он видел их сквозь дикие заросли — горел свет.

— М? — осведомился он сам у себя, на секунду приостановившись. Ещё секунду думал про пистолет — чем чёрт не шутит? Но в конце концов решительно пересёк улицу и открыл калитку.

Дверь была не заперта, и он вошёл бесшумно. В коридоре пахло чем-то очень вкусным. Колька не успел сориентироваться в обстановке, потому что из зала появилась Элли.

— Ты? Здесь? Сейчас? — только и смог спросить Колька, растерянно закрывая за собой дверь. Девушка весело улыбнулась:

— Ты же назначил меня руководить радиостанцией? Не отпирайся, я ж сама слышала... Вот я и решила познакомиться с местом работы. Давай, мой руки и садись за стол, я рагу приготовила.

— Ты же, наверное, спать хочешь? — неуверенно предположил Колька, слегка оробев от такого напора.

— Успею выспаться, жизнь длинная... Давай, давай, всё остынет! — она подтолкнула Кольку в спину, причём чувствительно. — Я кладу! — крикнула Элли уже вслед ему.

Колька испытал странное чувство. Очень странное. Прийти домой, где тебя ждёт любимая девушка и приготовленный ею ужин... или завтрак уже? Не важно... Он дольше обычного плескался под краном и, отфыркиваясь, вышел из ванной всё ещё в задумчивости.

Элли накрывала на стол. За окнами уже потихоньку начинало светать, но в зале с его электрическим светом они казались по-прежнему ночно-чёрными. На столике обложкой вверх лежала старая книга, алые в золотой окантовке буквы, похожие на штыки, на тёмной обложке: "НА ОСТРИЕ УДАРА". Название Колька не вспомнил, но увидел иллюстрацию — трупы в развалинах, горящий танк, ещё один — идущий на двоих парней, целящихся в него из РПГ — и вспомнил книгу.

— Ты куда пропал? — Элли появилась рядом.

— Читала? — тихо спросил Колька.

— Да, — так же тихо ответила ему девушка, кладя ладони на его плечо. — Это про либерийцев (1.). Которые сражались против наших.

1.Возникшее в 16 г. Серых Войн на западном берегу Африки (на месте частей современных Гвинеи, Сьера-Леоне и Либерии) государство. Среди прочих "бандитских государств" Либерия стояла особняком, так как население её составляли бежавшие с севера политические противники англосаксов из "Фирда", не практиковавшие людоедство и старавшиеся придерживаться нормальной законности. Тем не менее, Либерия находилась в союзе с классическими бандгосударствами и в 26 г. С.В. была уничтожена десантами Англо-Саксонской Империи.

— Я тоже читал... а потом забыл про неё, — признался Колька.

— Мне их жалко, — вдруг сказала Элли. — Может, это и неправильно, но я почти плакала, когда читала некоторые места. Так их жалко... Они такие гордые и храбрые, а ничего не могут понять. И сделать ничего не могут, только погибнуть... и гибнут. Не сдаются, не убегают, а гибнут. Против наших...

Колька взял в руки книгу, полистал страницы. Запнулся о строчки...

"Я стоял, опустив бесполезный гранатомёт, ещё курившийся кислым дымом частых выстрелов, и смотрел, как все три танка идут к нам через развалины, раскачиваясь, ныряя и поднимаясь. Страшно не было. Я рассматривал их пятнистые носы без мыслей, с некоторым интересом.

— Будешь?

Я повернулся. Ян протягивал мне сигарету. Отчуждённо я заметил, что на левой руке, замотанной какой-то бумагой, у него нет большого и указательного пальцев, и левого глаза на перепачканном кровью и копотью лице не было тоже — я не мог поверить, что это Ян.

— Давай, — я принял сигарету, хохотнул: — Рак заработать всё равно уже не успею...

Он засмеялся в ответ, словно закашлялся или залаял. Затянувшись, я передал сигарету ему — мы так и стояли, так и курили её. Последнее, что нам оставалось в жизни — эта сигарета.

Или что-то ещё? Что-то, державшее нас на земле, даже когда надеяться было уже не на что, не во что и незачем стало верить? Честь — не зависит от того, что снаружи. Честь — внутри нас. Навсегда. Навечно. Смерть тут тоже ничего не способна изменить.

Я вспомнил легенду, рассказанную Яшкой. Танки шли, и всё кончалось, и очень хотелось верить, что там, в легенде — правда. Не потому, что я вдруг испугался смерти, совсем нет. Обидно было бы умереть совсем под гусеницами этих машин, зная, что враг — победил.

Пусть та легенда станет правдой. Мы все в душе верили, что она — правда.

И если она правда, если достичь того фантастического дворца могут после своей смерти лишь отважные — нам не о чем беспокоиться.

Не о чем."

Колька положил книгу на столик и вздохнул:

— Пошли есть...

9.

Разбудил Кольку шум внизу. Он едва не грохнулся с кровати, забарахтался и, сохранив-таки равновесие, услышал весёлый голос Славки:

— Заноси туда!.. Осторожней, черти, эта штука стоит больше, чем мы за всю жизнь заработаем!.. Куда к окну?! Чехол сюда!

— Славя-ан! — заорал кто-то. — Провод привезли!

— Сгружай и тяни сразу!.. Сто-ой! Куда?!

— Интересно, — признал Колька. Потёр лоб. — Ах, да! Конечно...

Натянув штаны, он спустился вниз. Около телефона слабо знакомый парень разговаривал с абсолютно незнакомой девушкой. По полу из открытой двери змеился армейский кабель. В распахнутые настежь окна было видно вездеход на дороге и кого-то из ребят — поднявшись на столб перед домом, он орудовал тестером и распевал во всё горло, не проявляя особых музыкальных данных:

— А я плыву, куда хочу, а я пою, я не молчу,

И шар земной не сам кружится, это я его верчу,

А я рыба без трусов, а я рыба без трусов,

А я рыба, а я рыба, а я рыба без трусов!!!

В зале было человек семь. Точней сказать оказалось просто невозможно — они постоянно перемещались, таскали мебель, бесцеремонно вгоняли в стену крепления для кабелей, волокли аппаратуру, кто-то орал весело:

— Раз-два-три-четыре-пять вышел зайчик погулять даю пробу даю пробу дали зайчику "сайгу" лисы из лесу бегут как слышите как меня слышитееееее?!

Кто-то, стоя на стремянке, пневматическим пистолетом вбивал гвозди в щит с гербом новой радиостанции: золотые на чёрном с белой окантовкой буквы "НАШ ДОМ", а между словами вместо дефиса золотистое окошко дома. У второго окна зала почему-то стоял РПД, обвитый лентами, как знаменитый Лаокоон — змеями.

В коридоре, посреди всего этого хаоса, стоял, уперев руки в бока и держа под мышкой берет, Муромцев. На лице его сияла улыбка творчества.

— Ясно, — сообщил в пространство Колька и, поздоровавшись со Славкой, заглянул на кухню.

Элли была там — она и ещё две девчонки в бешеном темпе готовили обед (было уже около полудня!) Элли сделала Кольке ручкой, но всем видом изобразила, что крайне занята.

— Жил тихо-мирно, так нет — на тебе... — проворчал парень и побрёл наверх — одеться, как следует. Только на это времени и хватило — появился один из Теней и притащил с собой донельзя сопливого мальчишку лет десяти, грязного, как уйгурский шаман на пятом месяце медитации.

— Вот, — заявил парень, — тебя искал.

— Слушаю, — Колька пристегнул к сапогу нож.

— Уди! — соплемастер выдернулся из руки пионера. — Пусть свалит!

— Иди, — кивнул Колька и, когда Тень вышел, поинтересовался у гостя: — Зачем я тебе?

Мальчишка бестрепетно вытер рукавом нос и сообщил "секретным" голосом:

— Сахно велел передать — всё будет, как ты сказал.

— Давай отсюда, — разрешил Колька и следом за ссыпавшимся вниз мальчишкой (он, впрочем, никуда не "свалил", а застрял на крыльце, очарованно наблюдая за царящей суматохой) спустился сам. Задержавшись около Славки, сказал: — Я уезжаю, буду, наверное, только ночью. Начнёте без меня работать?

— Какие разговоры, — кивнул Муромцев. — Только один ты никуда не поедешь, и не мечтай... — и, видя, что Колька приготовился спорить, добавил спокойно: — Иначе тебя привяжут к кровати, понял?

— Понял, — хмыкнул Колька.

* * *

Дача Сахно стояла далеко за городом, за Медео, в предгорьях Голодного. Эскорт из двух мотоциклов Колька оставил-таки у въезда на дачную тропку, куда свернул в одиночестве.

Своё обиталище Сахно, откровенно обалдевший от вольной волюшки после ликвидации его прежних хозяев, спешно возвёл аж в два этажа. На подъездной площадке стояли экипажи и две машины. За прибывшим Колькой наблюдали охранники-водители-кучера — но он прошёл мимо этой публики, как мимо пустого места. Те, кто собрался тут сейчас, были вымирающим видом — холуями денег. А эти... холуи холуёв — что может быть презренней? Никто ничего ему не сказал — юношу с жестокими и мечтательными глазами цвета фиалок все знали хорошо.

В большой горнице, куда прямиком прошёл Колька, сидели в мягких креслах одиннадцать человек. Всех их Колька знал по самым разным делам ещё с самого раннего детства — это были остатки преступного мира Семиречья, спасшиеся в последнее время тем, что спешно переквалифицировались за "околозаконные дела": спекуляция, эксплуатация малолетней рабсилы, какие-то ещё мутные затеи... После недавнего крушения монстров типа "Энергии" или "Плоды Азии" эти казались пескарями, пытающимися изобразить из себя акул.

Но от них ещё кое-что зависело... а главное — они о многом знали.

Кольку они знали тоже — не раз и не два сталкивались то тут, то там с неуступчивым мальчишкой, потом — юношей. Ему было дело до самых разных вещей, и никто не мог точно сказать, чем — и кем! — он заинтересуется в следующий момент. Теперь все присутствующие гадали, что нужно Стрелкову? И никто не воспринимал его тем, кем он, в сущности, был — пятнадцатилетним парнем.

Колька мягко перешагнул через порог и прошёл на середину зала, где и встал, широко расставив ноги в подкованных сапогах, начищенных до лунного сияния. Коротко зевнул и резко махнул рукой:

— Я всегда думал, что вы умные люди. Тихие сволочи, но — умные. А вы связались с политикой... — присутствующие возмущённо и недоумённо загудели. — Что "нет!"? — уловил это слово Колька и повысил голос. — А кто покрывает "Детей Урагана"? — он прошёлся по комнате, резко остановился: — Знаете, чем это кончится? Они укатят дальше, у них тут — ни детей, ни плетей, ни б...й... то есть, жён и подруг. А по ваши души Бахурев пришлёт Чёрных Гусар, и они вас даже на площадь перед дворцом не поведут — на ваших же воротах перевешают. Или, кто вас там знает, за вами вовсе имперская ОБХСС явится... Были — и нету. Неужели никто из вас не понимает, что жить, как раньше — нельзя? И кто не хочет жить по-новому — жить не будет вообще?

— Короче, — буркнул Абакумов. Он снабжал ширпотребом Верный и окрестности через сеть "точек", и ширпотреб шили в его собственных полуподпольных мастерских, — что от нас хотят? Нас уже и полиция тягала. Теперь ты. Нам и на "Детей" этих и на политику вообще — положить с прибором, у нас своих забот хватает.

— Так вот если вы хотите, чтобы заботы и дальше были, а не кончились раз и навсегда, — Колька улыбнулся, — то я подам вам идейку. Узнайте, кто наклал вам на порог и из-за кого вас полиция... тягает, гм. В благодарность лично мне. И живите потом спокойно, даже можем о сотрудничестве поговорить... по ряду пунктов.

— Ага, — согласился кто-то, — а они подпалят. За ними не заржавеет. Такие же цветочки, как и ваш брат...

— О, — Колька поднял палец. — Точно. А теперь слушайте и думайте. Мне можете не возражать, не соглашаться, не отвечать вообще ничего. Просто делайте выводы для себя. Никто из вас не верит, что вернётся прежняя жизнь, в которой вы были королями... или шестёрками королей. Все вы понимаете, что Империя — даже не Империя, идеи Империи! — не остановится и никто её не одолеет. Вы лишены даже утешительной возможности жадных ничтожеств прошлого — предать Родину, перебежать на сторону врага, потому что у Империи нет на самом деле сильного врага, а её соперник — англосаксы — мало чем от неё отличаются. То есть, вас ждёт гибель, — Колька помолчал сам, вслушиваясь во внимательное молчание вокруг. — Но я хочу предложить вам шанс. Это даже не ваша помощь в поимке "Детей Урагана", нет. Вам себя не переделать... хотя я не знаю, я никогда не был таким, как вы. Но у вас есть дети. Есть деньги. Есть предприятия, торговля, "дела", как вы любите выражаться. И у вас есть на самом деле шанс — последний, может быть. Постарайтесь хотя бы внешне выглядеть людьми. И дайте возможность вашим детям стать людьми. Помогайте нам. Именно нам. Пионерской организации Семиречья.

— С каких пор ты себя с ними в один ряд ставишь? — быстро спросил Абакумов. Колька растерянно моргнул, потом улыбнулся:

— Да. Подловили. Но в таком случае — я и есть пример того, что может поумнеть даже дурак. Я вас знаю. Ни на ком из вас нет ничего такого, что было бы на самом деле непрощаемым. А за помощь нашей организации вам может легче проститься то, что на вас висит. Вы спокойно доживёте свой век и оставите своих детей в мире, где им не нужны будут ваши крысиные храбрость, чутьё и планы на будущее. Своих детей, повторяю. Я знаю вас. Вы отвратительны. Но человеческое в вас есть. Я — сын Семиречья и я помню все последние десять с лишним лет. Помню, как очевидец и как участник. Вы делали и хорошие вещи. Зачастую словно бы стыдясь сами себя, но — делали. Так воспользуйтесь, чёрт вас возьми, возможностью делать их открыто и гордиться этим! — Колька перевёл дыхание. Вокруг по-прежнему было тихо. С него не сводили глаз. — И, возвращаясь к теме... особенно буду я благодарен за бывшего владельца бара "Радуга" Степана Прокудина и одного из "Детей Урагана" по имени Анатолий. Толик, — Колька ещё раз обвёл всех взглядом и улыбнулся очаровательной широкой улыбкой, которая на самом деле способна была нагнать жуть. — Это всё, о чём я хотел вас просить.