Урсула Ле Гуин "Четыре пути к прощению"

— Скажите мне... — он заколебался. — Скажите мне, с чего начать.

— Попросите о встрече со мной, если сможете. Приезжайте, как только сможете, если это... если это безопасно? — Он всегда быстро усваивал уроки. — Я выслушаю. Я сделаю все, что смогу. — Он никогда не научится большому недоверию.

Она наклонилась и очень нежно поцеловала его в губы. Ее губы были светлыми, сухими, мягкими.

— Вот, — сказала она, — ни один вождь вам этого не даст.

Она снова взялась за вязание. Он был в полусне, когда она спросила: — Ваша мать жива, мистер Хавжива?

— Все мои родные мертвы.

Она издала негромкий звук. — Осиротевший, — сказала она. — И нет жены?

— Нет.

— Мы будем вашими матерями, вашими сестрами, вашими дочерями. Вашим народом. Я поцеловала вас ради той любви, которая будет между нами. Вы увидите.

— Список лиц, приглашенных на прием, мистер Йехедархед, — сказал Доранден, главный представитель вождя при заместителе посланника.

Хавжива внимательно просмотрел список на ручном экране, пробежал его до конца и спросил:

— Где остальное?

— Мне очень жаль, господин посол, есть какие-то упущения?

Это весь список.

— Но это одни мужчины.

В наступившей на мгновение тишине, прежде чем Доранден ответил, Хавжива почувствовал, что равновесие в его жизни пошатнулось.

— Вы хотите, чтобы гости привели своих жен? Конечно! Если таков экуменический обычай, мы будем рады пригласить дам!

Йеовитские мужчины говорили "леди" — слово, которое, как думал Хавжива, относилось только к женщинам класса владельцев на Вереле. Равновесие пошатнулось. — Какие дамы? — спросил он, нахмурившись. — Я говорю о женщинах. Неужели они не имеют никакого отношения к этому обществу?

Говоря это, он очень занервничал, потому что теперь осознал свое незнание того, что здесь представляло опасность. Если прогулка по тихой улице может оказаться почти смертельной, то смущение главного представителя может оказаться совершенно фатальным. Доранден, конечно, был смущен — сбит с толку. Он открыл рот и закрыл его.

— Мне жаль, мистер Доранден, — сказал Хавжива, — пожалуйста, простите мои жалкие попытки пошутить. Конечно, я знаю, что женщины занимают всевозможные ответственные посты в вашем обществе. Я просто сказал, в глупой неудачной манере, что был бы очень рад, если бы такие женщины и их мужья, а также жены этих гостей присутствовали на приеме. Если только я действительно не совершаю огромную ошибку в отношении ваших обычаев? Я думал, у вас нет социальной сегрегации полов, как это делается на Вереле. Пожалуйста, если я был неправ, будьте так добры еще раз извинить невежественного иностранца.

Болтливость — половина дипломатии, уже решил Хавжива. Другая половина — это тишина.

Доранден воспользовался последним вариантом и, получив несколько искренних заверений, убрался восвояси. Хавжива нервничал до следующего утра, когда Доранден снова появился с пересмотренным списком, содержащим одиннадцать новых имен, все женского пола. Там были директор школы и пара учителей; остальные были помечены как "вышедшие на пенсию".

— Великолепно, великолепно! — сказал Хавжива. — Могу я добавить еще одно имя?

— Конечно, конечно, любое, кого пожелает ваше превосходительство.

— Доктор Йерон, — сказал он.

Снова бесконечно малая тишина, песчинка, падающая на весы. Доранден знал это имя. — Да, — сказал он.

— Доктор Йерон ухаживала за мной, вы знаете, в вашей замечательной больнице. Мы стали друзьями. Обычная медсестра, возможно, не была бы подходящим гостем среди таких выдающихся людей; но я вижу, что в нашем списке есть еще несколько врачей.

— Вполне, — сказал Доранден. Он казался озадаченным.

Вождь и его люди привыкли относиться к заместителю посла покровительственно, очень легко и вежливо. Инвалид, хотя теперь уже полностью выздоровевший; жертва; мирный человек, не знающий о нападении и даже о самозащите; ученый, иностранец, не от мира сего во всех смыслах: они видели в нем нечто подобное, он знал. Как бы они ни ценили его как символ и как средство достижения своих целей, они считали его незначительным человеком. Он соглашался с ними относительно факта, но не относительно качества своей незначительности — он знал, что то, что он сделал, может иметь значение. Он только что увидел это.

— Конечно, вы понимаете причину, по которой у вас есть телохранитель, посланник, — сказал генерал с некоторым нетерпением.

— Это опасный город, генерал Денкам, да, я понимаю это. Опасный для всех. Я вижу в сети, что банды молодых людей, подобные тем, которые напали на меня, бродят по улицам, совершенно неподконтрольно полиции. Каждому ребенку, каждой женщине нужен телохранитель — я был бы огорчен, узнав, что безопасность, которая является правом каждого гражданина, была моей особой привилегией.

Генерал моргнул, но остался при своем мнении. — Мы не можем допустить, чтобы вас убили, — сказал он.

Хавживе нравилась прямота йеовитской честности. — И я не хочу, чтобы меня убили, — сказал он. — У меня есть предложение, сэр. Есть женщины-полицейские, женщины — сотрудники городской полиции, не так ли? Найдите мне среди них телохранителей. В конце концов, вооруженная женщина так же опасна, как и вооруженный мужчина, не так ли? И я хотел бы воздать должное той огромной роли, которую женщины сыграли в завоевании свободы Йеове, о чем так красноречиво сказал вождь в своем вчерашнем выступлении.

Генерал удалился с чугунным лицом.

Хавживе не особенно нравились его телохранительницы. Это были суровые женщины, недружелюбные, говорившие на диалекте, который он с трудом понимал. У некоторых из них дома были дети, но они отказывались говорить о своих детях. Они были чрезвычайно эффективны. Его хорошо защищали. Когда он ходил с этими сопровождающими с холодными глазами, то заметил, что городские толпы стали смотреть на него по-другому: с весельем и каким-то товарищеским чувством. Он услышал, как старик на рынке сказал: — У этого парня есть здравый смысл.

Все называли вождя вождем, кроме как в лицо. — Господин президент, — сказал Хавжива, — на самом деле вопрос вовсе не в экуменических принципах или хейнских обычаях. Ничто из этого не имеет и не должно иметь ни малейшего веса, ни малейшей важности здесь, на Йеове. Это ваш мир.

Вождь один раз многозначительно кивнул.

— В который, — сказал Хавжива, к этому времени ставший невыносимо словоохотливым, — сейчас начинают прибывать иммигранты из Верела, и придут многие, многие другие, поскольку правящий класс Верела пытается ослабить революционное давление, позволяя все большему числу низших слоев эмигрировать. Вы, сэр, гораздо лучше меня знаете о возможностях и проблемах, которые вызовет этот огромный приток населения сюда, в Йотеббер. Теперь, конечно, по крайней мере половину иммигрантов составят женщины, и я думаю, стоит принять во внимание, что существует очень значительная разница между Верелом и Йеове в том, что называется построением гендера — роли, ожидания, поведение, отношения мужчин и женщин. Среди иммигрантов с Верела большинство лиц, принимающих решения, людей, наделенных властью, будут женщинами. Полагаю, что Совет Хейма примерно на девять десятых состоит из женщин. Их спикеры и участники переговоров — в основном женщины. Эти люди вступают в общество, управляемое и представленное исключительно мужчинами. Думаю, что существует вероятность недоразумений и конфликтов, если только ситуация не будет тщательно рассмотрена заранее. Возможно, использование некоторых женщин в качестве представителей...

— Среди рабов в Старом Свете, — сказал вождь, — женщины были вождями. Среди нашего народа мужчины — вожди. Вот как это бывает. Рабы Старого Мира станут свободными людьми Нового Мира. — А женщины, господин президент?

— Женщины свободного мужчины свободны, — сказал вождь.

— Что ж, тогда, — сказала Йерон и глубоко вздохнула. — Я думаю, нам нужно поднять немного пыли.

— То, в чем хороши пыльные люди, — сказала Добибе.

— Тогда нам лучше хорошенько взбодриться, — сказала Туальян. — Потому что, что бы мы ни делали, у них начнется истерика. Они будут орать и вопить о кастрирующих лесбиянках, которые убивают младенцев-мальчиков. Если нас будет пятеро, поющих какую-нибудь чертову песню, это тут же представят в виде пятисот человек с автоматами и конца цивилизации на Йеове. Поэтому я говорю, давайте решимся на это. Давайте пригласим пять тысяч женщин спеть. Давайте остановим поезда. Ляжем на рельсы. Пятьдесят тысяч женщин лежат на рельсах по всему Йотебберу. Вы так думаете?

Встреча (Городской и региональной ассоциации содействия образованию Йотеббера) проходила в классной комнате одной из городских школ. Двое телохранительниц Хавживы в штатском ненавязчиво ждали в холле. Сорок женщин и Хавжива были втиснуты в маленькие кресла с прикрепленными пустыми сетевыми мониторами.

— Чего просите? — спросил Хавжива.

— Тайное голосование!

— Никакой дискриминации в работе!

— Достойная плата за нашу работу!

— Тайное голосование!

— Отпуск по уходу за детьми!

— Тайное голосование!

— Уважение!

Автоблокнот Хавживы что-то бешено строчил. Женщины продолжали кричать еще некоторое время, а затем снова успокоились и перешли к обсуждению.

Одна из телохранительниц заговорила с Хавживой, когда они везли его домой. — Сэр, — сказала она. — Это были все учителя?

— Да, — сказал он. — В некотором роде.

— Будьте вы прокляты, — сказала она. — Не такие, какими они были раньше.

— Йехедархед! Какого черта ты там делаешь?

— Мэм?

— Тебя показывали в новостях. Вместе с примерно миллионом женщин, лежащих поперек железнодорожных путей, c листовками, развешанными вокруг резиденции президента. Ты разговаривал с женщинами и улыбался.

— Трудно было не сделать этого.

— Когда региональное правительство начнет стрелять, ты перестанешь улыбаться?

— Да. Вы поддержите нас?

— Как?

— Словами ободрения женщинам Йотеббера от посла Экумены. Вы являетесь образцом истинной свободы для иммигрантов из мира рабов. Слова похвалы правительству Йотеббера — Йотеббер является образцом сдержанности, просвещения и так далее для всех вас.

— Конечно. Я надеюсь, что это поможет. Это революция, Хавжива?

— Это образование, мэм.

Ворота в своей массивной раме стояли открытыми; стен не было.

— В колониальные времена, — сказал старейшина, — эти ворота открывались дважды в день: утром, чтобы выпустить людей на работу, вечером, чтобы впустить людей с работы. Во все остальное время они были заперты. — Он показал на большой сломанный замок, висевший на внешней стороне ворот, массивные засовы, проржавевшие на своих засовах. — Его жест был торжественным, взвешенным, как и его слова, и снова Хавжива восхитился достоинством, которое эти люди сохранили в условиях деградации, величавостью, которую они сохранили в своем порабощении или вопреки ему. Он начал ценить огромное влияние их священного текста "Аркамье", сохранившегося в устной традиции. — Это было то, что у нас было. Это принадлежало нам, — сказал ему один старик в городе, прикасаясь к книге, которую в шестьдесят пять или семьдесят лет он учился читать.

Сам Хавжива начал читать книгу на языке оригинала. Он медленно читал ее, пытаясь понять, как эта история о неистовой храбрости и самоотречении на протяжении трех тысячелетий информировала и питала умы людей, находящихся в рабстве. Часто он слышал ее интонации в голосах, которые слушал в тот или иной день.

Он остановился на месяц в деревне племени Хайава, которая триста пятьдесят лет назад стала первым рабовладельческим поселением корпорации сельскохозяйственных плантаций Йеове в Йотеббере. В этом огромном, отдаленном регионе восточного побережья сохранилась большая часть общества и культуры плантационного рабства. Йерон и другие женщины из Освободительного движения сказали ему, что для того, чтобы понимать, кто такие йеовиты, он должен знать плантации и племена.

Он знал, что поместья в течение первого столетия были владением мужчин без женщин и без детей. Они создали внутреннее правительство, строгую иерархию силы и фаворитизма. Власть завоевывалась разного рода испытаниями и удерживалась благодаря ловкому балансированию между независимостью и сговором. Когда, наконец, были введены женщины-рабыни, они вошли в эту жесткую систему как рабыни рабов. Как рабы, так и боссы использовали их в качестве прислуги и для сексуальной разгрузки. Сексуальная верность и партнерство по-прежнему признавались только между мужчинами, являясь связующим звеном страсти, переговоров, статуса и племенной политики. В течение последующих столетий присутствие детей в поселениях изменило и обогатило племенные обычаи, но система мужского доминирования, столь выгодная рабовладельцам, существенно не изменилась.

— Мы надеемся, что вы будете присутствовать на завтрашнем посвящении, — сказал старейшина своим серьезным тоном, и Хавжива заверил его, что ничто не может доставить ему большего удовольствия или чести, чем присутствие на церемонии такой важности. Старейшина держался степенно, но явно был доволен. Ему было за пятьдесят, а это означало, что он родился рабом и прожил как мальчик и мужчина все годы Освобождения. Хавжива поискал шрамы, помня, что говорила Йерон, и нашел их: старейшина был худым, изможденным, хромал, у него не было верхних зубов; он весь был отмечен голодом и войной. Кроме того, он был покрыт ритуальными шрамами: четыре параллельных гребня тянулись от шеи до локтя над краем плеча, как длинные эполеты, а на лбу у него была вытатуирован рисунок в виде темно-синего открытого глаза — знак назначенного несменяемого вождя этого племени. Вождя рабов, старшего движимого имущества до той поры, пока не рухнули стены.

Старейшина шел по определенной тропинке от ворот к длинному дому, и Хавжива, следовавший за ним, заметил, что больше никто не пользовался этой тропинкой: мужчины, женщины, дети бежали трусцой по более широкой параллельной дороге, которая расходилась к другому входу в длинный дом. Это был путь вождей, узкий путь.

В ту ночь, пока дети, которым предстояло пройти посвящение на следующий день, постились и несли бдение на женской половине, все вожди и старейшины собрались на пир. Там было непомерное количество привычной йеовитам тяжелой приправленной специями и богато сервированной пищи, в основе которой повсюду был болотный рис, с добавлением красителей и трав; поверх всего лежало мясо. Женщины входили и выходили, подавая все более изысканные блюда, на каждом из которых было еще больше мяса — мяса крупного рогатого скота. Еда босса — верный признак свободы.

Хавжива вырос, не питаясь мясом, и мог рассчитывать, что от этой еды у него начнется диарея, но он мужественно пережевывал рагу и бифштексы, зная важность еды и значение изобилия для тех, кому никогда его не хватало...

После того, как блюда наконец сменились огромными корзинами с фруктами, женщины исчезли, и заиграла музыка. Вождь племени кивнул своему леосу, что означает "сексуальный фаворит/приемный брат/не наследник/не сын". Молодой человек, уверенный в себе, добродушный красавец, улыбнулся; он один раз очень тихо хлопнул в ладоши, а затем начал в едва уловимом ритме поглаживать серо-голубые ладони. Когда за столом воцарилась тишина, он запел, но шепотом.