Выделяю на карте города условный прямоугольник, отсекая слишком удаленные районы. Измеряю линейкой стороны и расчерчиваю рейсшиной на тридцать шесть прямоугольных фрагментов.

Бросаю первый кубик — "четыре" по горизонтали. Второй — выпало "три" по вертикали. Угум-с... Район Финляндского вокзала. Значит, нам туда дорога, в этот раз письмо буду вбрасывать где-то там.

Вторник 5 апреля 1977 года, день

Ленинград, Красноармейская улица

Неприятности начались, когда день перевалил через экватор. На большой переменке в столовой я заметил краем глаза, как Яся, оживленно размахивая надкушенной ватрушкой, что-то рассказывает Вере Соломоновне и тыкает пальчиком в толстую тетрадь, но не придал этому никакого значения. Мало ли какие темы могут быть перед уроком литературы у заслуженной учительницы и ее любимой ученицы.

Когда же по окончании урока Вера Соломоновна, ласково поглядев на меня сквозь толстенные линзы, попросила задержаться, под ложечкой неприятно заныло.

Я обреченно приблизился, с подозрением разглядывая лежащие на учительском столе теперь уже две толстые тетради, шестым чувством ожидая от них подлянки. За плечами у русички оживленно вились Тома и Яся. Наклонившись, разобрал на одной из обложек надпись: "Песенник ученицы 8 "Б" класса Афанасьевой Тамары". Четкая цифра "8" возвышалась над целой горкой зачеркнутых подружек, нижней из которых была кривенькая "тройка".

— Андрей, проверь, пожалуйста, текст. Тома его по памяти писала, нет ли ошибок? — Учительница вручила мне тетрадь, открытую ближе к концу. — Мой старый приятель из Пушкинского Дома как-то утаил от меня эту замечательную историю, укорю его при встрече.

Я опустил глаза и прочел первые две строчки: "Ночь светла. В небесном поле ходит Веспер золотой".

Длинно и грязно выругался про себя. Поставил себе несколько нелицеприятных диагнозов, но легче не стало. Неторопливо, мазохистски наслаждаясь вакуумом в голове, дочитал до конца.

— Все верно, — улыбнулся через силу Томе. — У тебя отличная память.

Задумчиво повертел в руках тетрадь, и она перелистнулась, открывшись на, видимо, наиболее часто открываемой странице. Полюбовался на вклеенную фотографию Антона Веселова. Крупная карточка шириной почти во весь тетрадный лист, в нижнем левом углу красным фломастером нарисовано сердечко.

— Отдай! — Тоненько взвизгнув, Тома рванулась ко мне, выдернула тетрадь и двумя руками прижала к груди. — Ну зачем ты туда полез!

Гневно стукнула со всего маху каблучком по полу, стремительно развернулась и выбежала, низко наклонив голову, из класса. Вслед за ней моментально испарилась и Яся.

— Э-э-э... — глупо проблеял я вслед. — Э-э-э...

Озадаченно поморгал, глядя на захлопнувшуюся дверь.

— Да, как-то неловко получилось, — сказала, покачав головой, Соломоновна. — Извиниться бы?

— Да легко... Поможет ли? — Я вопросительно развел руками.

— Смотря как просить.

— От чистого сердца... Действительно глупо получилось. — Я раздосадованно тряхнул головой.

— И никому не рассказывать, — с нажимом продолжила русичка.

— Дурак я, что ли... — пробормотал расстроенно. — Я пойду?

— Иди, Андрей. — И, пожевав бледными губами, добавила: — Прямо сейчас Тому не ищи, пусть успокоится сначала.

Я кивнул, снял с парты портфель и пошел к выходу. Вот не было печали...

За дверью меня встретил встревоженный Паштет:

— Что у вас там случилось? Чего эти выскочили как ошпаренные?

— Трагическая случайность, Паш. Придется просить прощения.

— Ну, может, оно даже и к лучшему сейчас, — задумчиво пробормотал Паштет и, немного помявшись под моим вопросительным взглядом, продолжил: — Тут Свете стукнули, что ты с Томой танцевал, и из школы вас идущими вместе видели... Она... это... сильно расстроилась... Может, теперь порадуется.

— Твою ж мать... — Я остановился, потрясенный плотностью наступившей черной полосы. Да уж... Понедельник — день тяжелый воистину. — Кто стукнул, известно?

— Не-а. — Паштет печально шмыгнул носом.

Пристально посмотрел на него:

— Вот что, друг мой ситный, такие вещи оставлять безнаказанными нельзя. Тебе партийное задание — узнать у Зорьки, кто стукнул. Аккуратно вызнать, понятно? В лоб не спрашивать.

Паша истово закивал. Я вздохнул:

— Пошли уж.

Так, сортирую неприятности. Пушкиниста откладываю на вечер, в спокойной обстановке буду придумывать отмаз. Света... хм... Ей лучше дать день-два пострадать, пока не буду к ней лезть с разборами. А вот с Томой надо сегодня все решить, тут, наоборот, затягивать не надо. Чуть приободрившись, вошел в кабинет физики и обежал его взглядом.

Картина маслом: Яся, сидя вполоборота, что-то тихим шепотом втирает насупленной Томе, Зорька с гордым видом смотрит мимо меня, глаза чуть поблескивают влагой. Угу, если она думает, что наказывает меня молчанием, то не в моих интересах ее разубеждать. Шлепнулся на свое место и начал продумывать предстоящий разговор.

Гоп-стоп, мы подошли из-за угла... Ну не "мы", положим, а я, но эффект неожиданности сохранился. Яся с готовностью остановилась, а моментально покрасневшая Тома вильнула взглядом и попыталась спрятаться у нее за плечом. Я еще раз окинул взглядом опустевший после звонка на последний урок коридор и выставил вперед ладони:

— Тихо-тихо, тормозим. Давайте спокойно поговорим. — И ободряюще улыбнулся девушкам: — Пошли к окну.

Яся внимательно прислушалась к моим интонациям и спросила:

— Я, наверное, пойду, сами разберетесь?

Мы обменялись с ней понимающими взглядами. Да, повезло Томке с подругой.

— Да оставайся, секретов нет, — ответил я, видя, как Тома посильнее вцепилась ей в локоть.

Я прислушался к своим потрохам — как ни странно, волнения нет. Вот что значит подготовка и правильный настрой. Главное, вовремя вспомнить размер настоящих проблем, после этого все, что сегодня произошло, можно смело считать легким недоразумением.

Бросили портфели на подоконник и встали напротив друг друга. "А вот и неправильно, конфликтная расстановка", — сказал я себе и, развернувшись к окну, кивком пригласил девушек повторить маневр. Вот теперь все верно, стоим рядком, Тома посередине, глядим в окно. Идиллия.

Чуть повернувшись, начинаю:

— Том... Извини, пожалуйста. Я не специально, это была случайность, но все равно — извини за то, что стал причиной твоего расстройства. Я не хотел... честно! — Прижал руку к сердцу и попытался поймать Томин взгляд.

Пока безуспешно, стоит, потупившись, сцепила кисти, но плечи стали чуть менее напряжены. Яся одобрительно кивает из-за ее плеча, мол, давай, жги глаголом дальше.

— Черт, Том! Было бы странно, если бы в этом возрасте девушке не нравился какой-нибудь парень. И мне глубоко безразлично, кто там тебе нравился некоторое время назад!

Тома метнула в меня взгляд и тут же отвела, но кисти расцепила и стала дышать свободнее. Похоже, я на правильном пути.

— Давай просто перевернем эту страницу и будем спокойно жить дальше. Не произошло абсолютно ничего страшного или неправильного, так ведь?

Молчит, задумчиво рисует что-то ножкой на паркете. Мы с Ясей еще раз переглянулись и тихонько заулыбались.

— То-о-ом... — тяну я, чуть придвигаясь и осторожно беря ее за руку. — Ну Том, солнышко, давай ты не будешь дуться?

— Солнышко, — фыркает Тома, пытаясь сдержать улыбку. — Ты ничего не перепутал?

— Не-а, — радостно отвечаю я. — Смотрю на твою улыбку и прям вижу: рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку...

— Балаболка... — Тома, окончательно успокоившись, тряхнула прядками и насмешливо посмотрела на меня: — Давай мой батончик. И Ясе! А ты сегодня наказан.

Вторник 5 апреля 1977 года, вечер

Москва, площадь Дзержинского

— ...прямо в подполе, не особо даже спрятано было. Папки с рукописно заполненными листами уложены в двадцатилитровый алюминиевый молочный бидон. Образцы почерков предварительно сверены, эксперты уверенно утверждают, что это писал именно Митрохин. — Григоренко задержал внимательный взгляд на Андропове.

Председатель КГБ за десять минут доклада, казалось, постарел на несколько лет. Тяжело откинувшись на спинку кресла, он глядел остановившимся взглядом сквозь генералов, лицо обрюзгло и покрылось красными жилками.

— Просмотрели выписки? — прошелестел он бесцветным голосом, все так же глядя куда-то поверх голов.

— Да. Объем материала поражает, я пролистал выборочно, взял папку с надписью "Италия". Там собраны доказательства добровольных контактов с нами почти трехсот политиков и представителей деловых кругов за последние пятнадцать лет.

— Как это вообще стало возможно? — Голос Андропова окреп, приобретая силу.

Григоренко перевел взгляд на Боярова.

— Установлено, что в семьдесят втором в связи с переездом в новое здание в Ясенево Митрохину было поручено провести ревизию всего архива Первого главного управления, в связи с чем он получил полный доступ ко всем материалам, в том числе с самыми высокими степенями секретности, — доложил Виталий.

— Чья виза на доступе? Вы же сами, Виталий Константинович, в тот момент руководили второй службой ПГУ?

Бояров опустил глаза:

— Прошло мимо меня, был в тот момент в отпуске, мой зам Калугин дал добро.

— Вот как, — недобро ощерился Андропов, поднимаясь с кресла. Прошелся пару раз вдоль массивного стола, остановился у угла, достал из папки стопку каких-то фотокопий и с минуту читал. Потом злобно закинул листы обратно в папку, на скулах загуляли желваки. — А распоряжение чье было? — спросил, упершись кулаками в столешницу.

— Мортина. Он к Митрохину хорошо относился, жалел из-за сына-инвалида...

— Ясно... — Андропов еще немного пометался вдоль стола, потом, сделав над собой усилие, заставил себя сесть на место. Помолчал, успокаиваясь. — Так, товарищи, какие есть мысли в связи с этой находкой?

— Мы предполагаем, что частично эти материалы уже переданы на Запад, иначе откуда бы мы узнали об этом Митрохине? — осторожно начал Григоренко, испытующе глядя на председателя. — В то же время хочу отметить два обстоятельства, указывающих на то, что, вероятно, эта утечка только началась. Во-первых, непрофессионализм при хранении выписок. У него, судя по всему, нет даже примитивной фототехники, поэтому держит все на бумаге. Спрятаны эти выписки были тоже очень слабо, мы нашли с ходу, через пять минут, как открыли дверь. Вместе с тем нашему источнику, — еще один быстрый взгляд на слегка скривившегося Андропова, — было известно точное место ухоронки. Такая информация могла быть получена только при личном контакте кого-то из местной резидентуры с предателем. Поэтому в качестве гипотезы мы предполагаем следующую последовательность событий: Митрохин в ходе инициативного контакта передал ЦРУ несколько страниц с целью их заинтересовать. Вероятно, там была действительно интересная информация, раз они пошли на личную встречу, в ходе которой уточняли его возможности, объем уже добытой информации и условия ее хранения. Но передать ему комплект шпионской аппаратуры и инструкции еще не успели.

Григоренко задумчиво повертел карандаш и продолжил:

— Мы понимаем, что это достаточно шаткие соображения, но хочется обратить внимание на второе обстоятельство: мы пока не заметили по действиям противника поступления к ним этих материалов. А там настоящая атомная бомба, которая, взорвавшись, изменит политический пейзаж ряда стран Запада, в том числе стерев с него компартии. Ну и почти всю работу нашей разведки надо будет начинать с нуля. Так что сигнал поступил чрезвычайно вовремя, иначе наши потери были бы невосполнимы. Мы, естественно, выставили скрытое наблюдение и охрану в поселке, взяли самого Митрохина под самое плотное наблюдение. На наш взгляд, сам по себе этот бидон — вполне достаточное доказательство предательства. Риск нашим интересам в случае дальнейшего поступления этих материалов на Запад превышает всякие разумные пределы, поэтому надо брать его прямо сейчас и начинать игру.

Андропов внимательно слушал, чуть склонив голову вбок.

— Виталий Константинович?

— Я полностью согласен с Григорием Федоровичем. Продолжение утечки материалов слишком опасно для наших резидентур, особенно нелегальных. Надо арестовывать.

— А если он работает не один?

Генералы помолчали, обдумывая.

— Не похоже, — высказался Бояров. — Опять же из-за непрофессионализма. Да и не нужен был ему никто для этого, лишний риск. Сделанное соответствует его возможностям.

— Выясним в ходе допросов, — дополнил Григоренко. — Не производит он впечатление сильного человека.

Андропов достал из папки таинственные фотокопии и снова впился в них взглядом, время от времени поигрывая желваками.

Архив Первого главного управления, святая святых советской разведки. Да за такую утечку, стань о ней известно, он бы гарантированно лишился места в Политбюро! Не простили бы. И прости-прощай все планы и надежды...

Но что таинственный отправитель рассчитывает получить за эту информацию взамен? Что можно было бы считать хотя бы равноценным обменом, не говоря уже о получении выгоды?

Юрий Владимирович еще с минуту побуравил взглядом потолок и решил, что ничего похожего на равноценный обмен для Запада не видно. Все же инициативник с той стороны? Кто-то из руководителей советского отдела ЦРУ или, судя по городу отправления, из местной резидентуры?

На душе потеплело. Любые деньги, сколько попросит, все что угодно. Это просто прекрасно, что в ЦРУ не введена практика обезличивания агентов при передаче информации внутри фирмы. Все работающие в резидентуре и все их вышестоящие руководители знают почти всех агентов. Очень удобно... для советской контрразведки, достаточно одной протечки.

— Хорошо, — наклонился он вперед. — Давайте обсудим это, товарищи.

После ухода контрразведчиков Андропов взял лист и вывел на нем "майор Д. Гремлин, 3-я страница", поставил подпись и вызвал порученца.

— Василий, съезди в редакцию "Красной звезды". — Поднял покрасневшие глаза на часы, подумал и уточнил: — Завтра. Передашь главному редактору, пусть в ближайшем номере вставят этого персонажа в любом месте на третьей странице. Когда номер выйдет — принесешь покажешь.

Капитан выскользнул из кабинета, тихо притворив за собой дверь, а Юрий Владимирович подошел к окну и привычно уставился на находящийся на одном уровне с ним затылок Дзержинского. "Эх, — мелькнула озорная мысль, — повернуть бы Феликса к зданию лицом, пусть бы понадзирал за своим детищем".

Андропов выбил пальцами по подоконнику какую-то сложную дробь и хмыкнул:

— А может, еще и поверну, какие наши годы...

Среда 6 апреля 1977 года, день

Москва, площадь Дзержинского

— Юрий Владимирович, разрешите доложить?

— Что, Василь?

— Съездил на Хорошевское шоссе, в "Красную звезду", отдал главреду...

— Ну хорошо, иди.

— Юрий Владимирович, там интересная ситуация...